Возвращаясь домой, Эбби неожиданно встречает Артёма, который просто нарисовался из промежутка меж двух гаражей.

– Спешишь куда-то? – Спрашивает тот, смотря на Эбби с каким-то необычайно самодовольным видом. Эбби молча крутит головой.

– Пойдём тогда покажу тебе кое-чего. – Артём кивает и исчезает там, откуда пришёл. Эбби несколько секунд сомневается, но затем ступает следом.

Преодолев небольшой лабиринт гаражных стенок, они оказываются у стальной двери с тяжёлым, немного ржавым амбарным замком, который открывается с неким трудом. Артём распахивает скрипучую дверь, но внутрь не заходит. Вместо этого он запускает руку в темноту, отыскивает выключатель и зажигает свет, отступает в сторону и пропускает Эбби внутрь.

Как только Эбигейл заглядывает в гараж, то тут же цепенеет. Паша. Паша там, весь избитый, лицо в крови. А сам он прикован за руку наручниками к какой-то стальной трубе, как и два его товарища, но те уже совсем плохи. Паша хотя бы остаётся в сознании. Когда свет загорается, то Паша шипит и испуганно прикрывает лицо рукой, но затем, как только он распознаёт Эбби на пороге, то тут же начинает жалобно скулить:

– Прости нас! Прости нас, пожалуйста! Прости! Мне так жаль, прости нас, мудаков!

Эбби в растерянности смотрит на Артёма. Тот решает всё-таки прояснить ситуацию:

– Умей постоять за себя. Если ты будешь позволять себя обижать, то эти мрази будут этим пользоваться. Восстань, покажи зубы и вцепись им в глотку, лишь тогда ты сможешь перегрызть всех, кто мешает твоему счастью. Бейся насмерть, если потребуется, но никогда не позволяй кому-либо тебя обидеть. Ты прекрасна. Не дай миру себя унизить.

Артём достаёт из кармана складной ножичек приятного песочного цвета и протягивает его Эбигейл:

– Ты девчонка, ты мелкая, так что вот тебе костыль, который уравняет твои шансы с кем угодно. Это мой тебе подарок.

Эбби не знает, что ответить. Ей очень приятно, что за неё вступился крутой парень, так что говорить она не может – боится, что голос дрогнет слишком сильно. Эбби подводят глаза. Они не слушаются – пропускают пару слезинок. Чтобы Артём не мог этого заметить, Эбби тут же набрасывается на него и обнимает. Этот нож… Когда ладонь его сжимает, то появлялось чувство защищённости, даже некое спокойствие. А обнимать Артёма по началу тревожно, но затем становится тепло. Кажется, что только ему можно её коснуться.

Артём вдруг отстраняется и заглядывает Эбби в глаза:

– А теперь убей их.

– Что? – Эбби теряется, не ожидая такого.

– Сделай с ними то, что они заслуживают. Вынеси им приговор.

– Не надо! – Вопит Паша. – Пожалуйста, не надо! Прости меня, я был дурак, прости! Умоляю!

Эбби не знает, как поступить, но она чувствует, что ненавидит этих мальчишек. Всем сердцем ненавидит за то, что они сделали и кого из себя представляют. Эбби раскладывает ножик и ступает в гараж, подходит ближе к Паше и его друзьям. Чем ближе оказывается Эбигейл, тем огромнее чувство того, что это неправильно и так быть не должно. Эбби смотрит в это напуганное лицо Паши, и ей, как ни странно, становится его жаль.

– Я прошу. Я умоляю. Не надо! – Паша дёргается и закрывается рукой. Эбби останавливается, сомневается, борется с собой.

– Не буду. – Принимает решение Эбби, а Артём подходит к ней ближе:

– Что? Почему?

– Это неправильно. Люди друг друга убивают уже столько лет. Будто иначе нельзя.

– Иначе нельзя. Вспомни, что они с тобой сделали. Разве можешь ты их простить? Все, кто не смог выбрать жестокий путь – сдохли. Либо ты, либо тебя, понимаешь?

– Я хочу иначе… – Эбби отвечает жалко, будто бы оправдывается.

– Ты поймёшь позднее. Рано или поздно тебе придётся либо принять эти правила жизни, либо сдохнуть. Надеюсь, ты выберешь первое.

Артём забирает нож из руки оцепеневшей Эбигейл, в один прыжок достигает Паши и начинает наносить множество колотых ударов по груди школьника, тот даже не успевает вскрикнуть. Паша хрипит, дёргается и затихает, оставляет под собой алую лужицу. Жизнь только что оборвалась прямо на глазах у юной Эбигейл.»

– Вы, оказывается, были довольно гуманны в юном возрасте, Эбигейл. – Признаёт Джошуа, когда очередная часть рассказа подошла к концу.

– Я и сейчас очень гуманна, милый доктор. Я могла бы быть в разы более жестокой, делая мою жестокость бессмысленной, но сейчас я караю лишь тех, кого покарать необходимо.

– У вас всё ещё слишком много жестокости, которой можно было бы избежать.

– У меня ровно та доза жестокости, милый доктор, которая необходима для светлого мира. Дети могут ходить в школы без охраны. Преступность практически нулевая. У людей есть всё необходимое. Да, мы подчиняем себе штаты немного грубо, но эта грубость идёт во благо. Мы строим мир посредством этой самой бесчеловечности, вам следует не сопротивляться, а сказать нам спасибо. Этот ваш избыточный либерализм не даёт вам понять, что установленный нами режим даёт миру то, чего не смогло дать правительство. Мы принесли порядок, и мы гарантируем, что этот порядок никто не сможет отобрать. Как только умрёт последний партизан, вот тогда вообще будет всё замечательно.

– У вас рабство легализовано.

– Рабами становятся только террористы. Те, кто этого заслуживает. Вместо того, чтобы гнить в тюрьме за чужие деньги – они начинают приносить пользу обществу. Да и то, это мои щедрые коллеги с юга так любят баловаться, не я.

– Мир на крови и костях нам не нужен.

– Любезный мой доктор, а разве бывает какой-то другой?

– Вы и меня под этот ваш мир положите. И дочь мою хотите туда отдать, и жену, и много ещё кого под него положите.

– О, любезный, а чья это вина? Кто нарушал закон, сливая данные партизанам, с помощью которых они создавали новых вдов и сирот?

– Это делал я. Я один. Причём тут моя семья?

– Это отобьёт желание у других бунтовать. Иначе люди осмелеют, у них проявится аппетит, и, как известно, именно аппетит толкает людей к революции, не голод. Убив вас троих, я спасу три сотни, если не три тысячи. Элементарная математика.

– Понимаете, Эбигейл, любая диктатура рано или поздно падёт. Может не сегодня и не завтра, но она падёт, это неизбежно. Люди не позволят обращаться с собой слишком долго так, как с ними обращаетесь вы.

– И что они сделают? Восстанут, свергнут меня силой оружия и построят мир на костях и крови?

– Тушé. – Только и отвечает Джошуа, ведь ответа на вопрос у него нет.

– Давайте продолжим. Я хотела бы вспомнить день, когда я видела мою маму в последний раз. Знаете, её гроб поставили в центре квартиры, на два стула. А под гробом тазик, чтобы туда стекало дерьмо и моча. Я смотрела на это и не знала, как мне дальше жить. Моя мать, моя родная мама была передо мной в гробу, прямо в квартире. А её лицо было накрыто полотенчиком, ведь его пробила пуля. Знаете, а я ведь поэтому и не использую такой тип казни. Я жестокости не брезгую, но этот способ убийства мне не нравится. Стреляя в лицо, я будто пытаюсь ударить по личности человека, будто я его искренне ненавижу. А если я его ненавижу, значит он смог ко мне подобраться и задеть меня, а это значит, что он смог сделать меня уязвимой. Ведьма Аляски не может быть уязвимой. Но это всё лирика. Давайте вернёмся всё же к моей истории…

«Эбби сидит на диване и, не отрываясь вовсе, смотрит прямо на полотенце, что укрывает лицо её матери. Гости приходят и уходят, их немного, но они то появляются, то исчезают. Никто не плачет. Кажется, все привыкли к смерти. Они говорят что-то Эбигейл, видимо, выражают свои соболезнования. Она их не слышит. Всё её внимание принадлежит гробу на двух стульях.

Эбби просидела так весь день, пока не стемнело. Затем жизнь всё-таки в неё возвращается, она смотрит по сторонам. Все ушли. В комнате также пусто, как в её душе, и только на кухне горит свет. Эбби поднимается и идёт туда, чтобы посмотреть, кто там остался.

– Я ж вдь любл её… – Слышно невнятное бормотание, которое узнаётся легко.