«– Кушай, мой хороший. Кушай. – Юная Эбби гладит по голове бедолагу пса, что с трудом уплетает корм в миске перед собой. Скушав лишь меньшую часть, Шарик приподнимает морду и вновь жалобно скулит от свербящей боли.

– Тихо, дружочек, тихо… – Эбби прижимает Шарика к себе. – Подожди немного и всё закончится.

Шарик, кажется, понимает её и скулёж прекращается. Вот-вот всё закончится. Пёс подёргивается, жалобно поскуливает, но из объятий не вырывается. Он постепенно утихает, сердце его останавливается. Эбби не уйдёт. Она будет с ним до конца.

– Когда ты проснёшься, я буду рядом. – Шепчет Эбби ему на ушко.»

– Он не проснулся. – Вспоминает ведьма. – Когда отец узнал о произошедшем, то он ничего не сказал, но посмотрел на меня так… Благодарно.

– А откуда Вы? Я слышал, вы русская.

– Владивосток.

– У моей жены где-то была открытка с этим городом.

– Я даже знаю, что там на ней изображено.

– Эбигейл, давайте лучше вернёмся к нашим историям. Вы сказали, что мать и пёс были для вас последними лучами света во Владивостоке, но как же остальная семья? Вы упомянули отца, с ним что не так было?

– Он спившийся отброс, только и делал, что рюмки опрокидывал. Знаете, дорогой доктор, я знаю, какое следующее воспоминание мне стоит Вам рассказать. Я была изгоем в классе. В школе я подвергалась унижениям, каждый день мои вещи портили, меня оскорбляли, бывало даже, что доходило до рукоприкладства. Но худшим моментом этих унижений стал день, когда мне не повезло в раздевалке задержаться после физкультуры. Какой же это был класс? Кажется, четвёртый…

«Эбби затягивает ремешок джинс, поправляет футболку и идёт к выходу, когда на пороге показывается мальчишка. Его зовут Паша, он главный заводила класса. Самый популярный мальчик среди прочих, высокий, но с неприятной рожей. И вот он стоит здесь, перед юной Эбби, улыбаясь по-уродски. Любую унижающую пакость, которую он скажет сейчас, придётся проглотить и выплюнуть в ответ нечто несуразное.

– Эй, челы, а она здесь. – Говорит Паша, а после позади него появляются ещё двое.

– Привет. – Здоровается один из них. Эбби не отвечает, лишь смотрит исподлобья.

– Слушай, мы тут с пацанами посовещались и решили тебе помочь. – Паша подходит ближе.

– Мне не нужна помощь. – Шепчет Эбби в ответ, да ещё и так негромко, так невнятно, что ребята с трудом понимают слова.

– Эт как эт не нужна? По-моему, очень нужна. Ты себя видела? Вот смотри, ты же стрёмная, тебя кто такую захочет?

– В смысле «захочет»? – Эбби отступает назад, глубже в раздевалку, пока парнишки наступают. Последний из них осторожно закрывает дверь. Становится страшно.

– Трахнуть. Чего тупишь? Трахнуть тебя кто такую захочет?

Эбби молчит. Она не знает, что и сказать, руки слабеют, колени дрожат, а Паша продолжает улыбаться, как дурак.

– Мы тебе поможем. Ты пойми, кроме нас, трахнуть тебя никто в жизни не возьмётся. У тебя вон, лицо дебильное и сисек нет. Так что давай, раздевайся. – Паша хватает её за ремешок, но Эбби тут же убирает его руку. Паша вздыхает и говорит:

– Не ломайся! Ты пойми, дура тупая, никому ты кроме нас не нужна. Ты ещё спасибо нам скажешь.

Эбби цепенеет. Они окружили её, страшно пошевелиться. Её сцепил паралич. Она больше не может ничего сделать, только дрожать, как промокший котёнок. Чужие руки снова обхватывают её ремешок, в этот раз расстёгивая без преград. Жгучие ладони уходят под футболку, они ощущаются болезненно, но нет сил сопротивляться. Их все забрал ужас.

– Умница, хорошая девочка. – Шепчет Паша, приспускает джинсы Эбби и поворачивает ту к себе спиной. Глаза начинают чаще моргать, собирают влагу, но никто не смотрит в её глаза.

– Пацаны, я чур первый, как договаривались. – Говорит гордо Паша, никто и не возражает, школьники лишь перешёптываются и посмеиваются. Их ладони сальные, каждый из них отвратителен, но сделать не получается ничего просто не получается, есть лишь немое подчинение, которое непонятно, но ничего иного просто нет.»

– Это был плохой день. – Рассказывает ведьма. – Когда я пришла домой, то никому ничего не сказала, дождалась, пока мы поужинаем, ляжем спать. Лишь тогда я заплакала по-настоящему. Может час, может два, мне было очень плохо. А утром, когда я пришла в школу, то узнала, что они стали трепаться. Кто-то им верил, кто-то нет, но с тех пор меня стали обзывать шлюхой. Они стали травить меня ещё грубее, ещё злее. И это слово… «шлюха». Как же я его ненавидела, ведь из меня сделали жертву, я была жертвой, но меня всё равно окрестили этой «шлюхой». Это было для меня символом несправедливости. Хотя позднее мне стало очевидно, что и моя вина там есть. Стоило закричать, убежать, да что угодно. Просто бороться.

– Ваш ступор – защитная реакция. У каждого она индивидуальна, ничего виноватого в этом нет, я сам слышал десятки, если не сотни подобных историй. А после войны… После войны их лишь стало больше.

– Как же хорошо, что теперь у нас есть картель, который наведёт порядок и сократит количество жертв всяких отбросов до минимального значения. Вы ведь тоже этому рады, верно, милый доктор?

– Это ни к чему, Эбигейл. Эта ваша провокация. Мне жаль, что Вам пришлось это пережить, но Вы ведь понимаете, что и солдаты Лос-Сетас любят позволить себе лишнего на новых территориях.

– Но только благодаря этим солдатам ваша дочь может не бояться всяких злодеев.

– Вы угрожаете мне её убить.

– Лишь по вашей вине! – Эбби разводит руками. – Вы виноваты в этом, а не какое-то похотливое желание какого-то ничтожества, который не способен себя контролировать. Это ли кстати не причина ему подохнуть?

– Смерть – слишком радикально. Любая жизнь ценна.

– Да? А почему же так? Какая ценность у жизни, которая появилась в каналах за мусорным баком, как следствие героинового союза между двумя отбросами? Их чадо вряд ли доживёт и до двенадцати, они его либо потеряют, либо выкинут, либо продадут, а сам ребёнок с огромной вероятностью сторчится, сопьётся и кого-нибудь убьёт.

– Эбигейл, ненависть привела нас к тому, что сейчас мы ведём этот спор. Если вы продолжите разжигать ненависть, то она лишь приведёт к ещё большей ненависти. Да, маргиналы могут быть опасны, но они тоже люди и тоже могут что-то чувствовать. С ними опасно взаимодействовать, но, знаете… Если обращаться с человеком так, как он этого заслуживает, то он станет хуже, но если обращаться с ним, как с тем, кем он мог бы стать, то он станет лучше.

– Некоторые люди неисправимы, доктор. Наступит день, и вы это признаете.

– Надеюсь, что такого не произойдёт. – Джошуа улыбается ведьме. – Какой же я тогда лекарь души, если опускаю руки перед чьей-то болезнью?

– Для своих лет вы очень наивны.

– Секунду. Если вы не возражаете, то я попрошу Линду сделать нам чаю. Хотите чаю, Эбигейл? – Джошуа поднимается и отходит к двери, чтобы позвать Линду. Когда та приходит, то ведьма спрашивает:

– А у вас не будет морса?

– Морса?

– Такой холодный ягодный сок. Очень вкусный, люблю с самого детства. Мама вечно его готовила, вкуснейший напиток. Если не пробовали, то настоятельно рекомендую.

– Есть только ягодный чай. – Предлагает миссис Стэнфилд, а Эбби с тяжёлым сердцем соглашается. Джошуа затем возвращается в кресло:

– Знаете, Линда светлейшая женщина. Люблю её больше жизни.

– Вот вам одно из различий между нами, милый доктор. Вы, американцы, не умеете любить. Вы понимаете, что приходите в эту жизнь одни и уходите тоже одни. Ваш избранный человек просто существует для того, чтобы пройти по жизненному пути с большим комфортом, чем могли бы, а то, что вы зовёте любовью, ничего более, кроме как привязанность, основанная на выгоде.

– Вы много знаете о любви, Эбигейл?

– Достаточно. Я из другого мира и в мире этом любят по-другому. – Уизерстоун некомфортно говорить о таких вещах. – Я выбрала однажды человека, и он не был мне просто спутником по жизни, он был чем-то большим. Моё сердце, мой мир, мой…