– Здравствуйте, Виктор Иванович! – поприветствовал профессора подошедший уже почти вплотную Андрей, – я слышал, из высоких кабинетов исходят громы и молнии? – с улыбкой продолжил он, встретив протянутую руку крепким рукопожатием.

– Здравствуй, Андрей! – ответил профессор, пытаясь навесить на себя улыбку. Почему-то именно теперь это не очень удавалось, что не ускользнуло от аспиранта.

– Тяжелый день? – поинтересовался Андрей, и в его глазах мелькнула искорка озорства, как бы говорящая: ничего, Виктор Иванович, мы им всем покажем кузькину мать!

– Да, непростой… – задумчиво выдавил профессор, показывая жестом на входную дверь. – Ты на кафедру?

– Да.

– Зайди ко мне через часик. У тебя ничего срочного не запланировано?

– Все основное уже сделал, так что я в Вашем распоряжении.

Они поднялись по ступеням и вошли в главный холл, Андрей нажал кнопку лифта.

– Ну, что там? – Андрей еще несколько раз ткнул в кнопку.

– Да не работает он с утра. Привет! Здравствуйте, Виктор Иванович! – один из институтских сотрудников, проходя мимо, ввел их в курс дела. – Утром несколько человек между третьим и четвертым повисли, так что лучше не рисковать.

– Ясно, спасибо! Ну, размяться тоже хорошо, – ответил профессор, жестом показав Андрею на лестницу.

Они начали пеший подъем. Первым шел аспирант, а в нескольких ступеньках позади – профессор, украдкой наблюдавший за ним и опять машинально отдернувший руку от поручня. Он снова вспомнил старый корпус с его деревянными перилами, вспомнил былое время, когда и сам был еще совсем юн.

«Эх, юность – золотое времечко. Трава явно была зеленее, а деревья – выше», – с улыбкой подумал Виктор Иванович. Он вспомнил студенческие годы, мечты и ожидания, трудности и преграды, что сплошным вихрем образов вдруг хлынули теперь из глубин памяти.

Учился студент Громов более чем прилично и уже на диплом вышел с наработанным багажом хорошего отношения к себе со стороны кафедры. После сдачи итоговых экзаменов предстояла только защита дипломной работы, и это виделось ему чистой формальностью. Отличная оценка была уже в кармане, оставалось лишь соблюсти ритуал: сделать доклад и ответить на вопросы. Волноваться не стоило, и он спокойно дождался своей очереди, развесил плакаты с материалами и вышел к трибуне. Вот тут-то и пришло маленькое открытие, зачем на самом деле на трибуне нужен графин с водой: горло его мгновенно пересохло, и он, несмотря на блестящую подготовку и предрешенный исход, не мог произнести ни слова, пока не сделал вымученный сухой глоток.

Вот и теперь, приближаясь уже к третьему этажу, Громов попал в аналогичное положение. Только тогда все было понятно и, в известном смысле, определено заранее, а сегодня ничего не понятно, и исход неясен. Аспирант понял это молчание как желание наставника подумать и не развивал беседу. На кафедре их пути разошлись: Андрей отправился в лабораторию, а профессор – к своему кабинету.

Уже подойдя к двери, Виктор Иванович на слух определил некоторое оживление, царившее, по всей видимости, в так называемой «курилке». За углом основного коридора был еще один небольшой коридорчик с окном, называемый в народе «аппендиксом», потому что никуда не вел и служил удобным местом для регулярных массовых перекуров, с коими боролись столь же давно, сколько существует наша Вселенная (правда, боролись безуспешно). Профессор, возглавив кафедру, фактически пустил это дело на управляемый самотек, давно подозревая бесперспективность оголтелого противостояния маленьким людским радостям, не без иронии отмечая, что вполне возможно, и Большой взрыв является как раз следствием брошенного в одном из предвечных «аппендиксов» окурка. Сюда не зарастала народная тропа, и даже те, кто не был пристрастен к пагубной привычке дымопускания, нередко посещали данное место исключительно ради поддержания компании. А поддержать порой было что: самые новейшие и достовернейшие сведения выносились здесь на всеобщее обсуждение и, если бы не коромысло дыма, подобное мероприятие вполне могло сойти за научный семинар, и это не считая многочисленных и остроумных анекдотов. Такие собрания проходили здесь с завидной регулярностью – два или три раза в день, и сейчас, судя по времени, это было послеобеденное. У обеих стен стояло по небольшой банкетке, способной уместить на себе троих наиболее уважаемых сотрудников. Остальным приходилось довольствоваться двумя стульями или принимать участие в беседе стоя. На подоконнике красовались несколько цветочных недоразумений, именуемых здесь «щучьими хвостами», а венчал зеленую композицию приютившийся в углу у окна старый фикус в большой кадке. Одному Богу было известно, откуда они здесь взялись, а также, кто и когда их поливал. Поговаривали, что за этим делом была замечена уборщица, она же, по-видимому, выметала из фикусовой кадки богатые «приношения» окурков. Сами «хвосты» и фикус казались настолько видавшими виды, что и неопытный глаз мог сразу понять: эти представители флоры давно пристрастились к курению и на свежем воздухе не выживут.

Подходя к самому углу курилки, Виктор Иванович услышал дружный хор смеха, было очевидно – обсуждают что-то веселое, причем, судя по слаженности хора, уже минут двадцать, не менее.

«…Все начиналось благочинно: у ворот стройки храма уже примостились нищие, и черный автомобиль отца Михаила…»

Дружный смех поставил многоточие в речи заведующего лабораторией. Это был Саша Дрынов, то есть, Александр Павлович Дрынов. Он восседал посередине банкетки под наклеенным на стене знаком «курение запрещено», держа в одной руке остатки сигареты, а в другой – книгу, которую, очевидно, сейчас и подвергал публичному прочтению. В «аппендиксе» царил аншлаг: все сидячие места были заняты, и еще четверо пассивных курильщиков стояли в проходе. Окно приоткрыли (а как же, ведь нужно же проветривать). Заведующий был в своей стихии: известный любитель компаний и хохм, он слыл извечным заводилой и организатором увеселений, какие только возможны, и при ближайшем знакомстве с ним было совершенно неясно, каким образом его упустили театральные училища. И вида он был самого несуразного – высоченный и тощий, как фонарный столб, на который взъерошенной вороной уселась его прическа. Но, несмотря на такую несуразность, этот человек был на своем месте. Он обладал редким талантом собрать что-либо из ничего, это был местный «Кулибин», человек с золотыми руками, и за это ему можно было многое простить. Именно благодаря его рукам теоретические изыскания профессора обрели жизнь в виде лабораторного оборудования. Главным же его недостатком, по мнению самого Виктора Ивановича, было странное, даже болезненное желание хохмить или каким-либо прочим способом привлекать внимание к своей персоне. Уж очень он любил публичность, чем и пользовался сейчас без зазрения совести:

«…Щебень подвезли вовремя, на площадке царило благорастворение воздухов, и сердце отца Михаила билось в такт сваебитной машине…» – продолжал Саша под одобрительные смешки аудитории.

Но тут кто-то (а, может, и все разом) заметил, что на мероприятии присутствует заведующий кафедрой. Одно можно сказать точно: все разом вдруг вспомнили про срочные и неотложные дела первостепенной важности. Поглядывая на часы и пристраивая окурки под фикус, собрание стремительно таяло, пока не остался один «столб» с «вороной» на макушке, да и тот уже было собирался покинуть заведение. Профессор смотрел на него внимательно и нарочито долго. Заведующий лабораторией сглотнул.

– Александр Павлович, пойдемте ко мне, нужно поговорить.

– Сделаем! – выдал свое всегдашнее Дрынов.

Профессор направился в кабинет, а за ним под веселыми взглядами расходящихся по рабочим местам сотрудников, явно ожидающих комичной концовки всей этой околокнижной истории, следовал озадаченный возмутитель спокойствия.

Виктор Иванович устроился за своим столом. Дрынов остановился напротив, потискивая в руках небольшую книжку в мягком переплете.

– Что это Вы, Александр Павлович, такое интересное читаете? – с легкой усмешкой спросил Профессор. Его лицо и голос выражали праведное и немного ироничное возмущение – возмущение школьного учителя, который вывел шалопая к доске и уже потянулся к ведру с розгами. Вся эта история была как нельзя кстати, хотя он и не любил пользоваться подобным приемом, но раз уж так вышло…