Но, хвала богам, нарциссы хоть и манипуляторы, однако не очень глубоки. Так что достаточно умный человек спокойно избегает сетей, ими неустанно расставляемых, что, в свою очередь, немало оберегает человечество от подобных козней.

– На ловца и зверь бежит! – с места в карьер пустился Илья Петрович обрабатывать профессора. – Что же это Вы, Виктор Иванович, наделали делов, а теперь скрываетесь?

Он уже подошел к профессору и подал ему руку, причем таким движением, которым подают руку студенту, когда вручают грамоту.

«Ах, ты, сволочь недалекая, все выпендриваешься?!» – подумал Громов. Он краем глаза взглянул на длинный коридор слева и понял, что придется идти в сопровождении зама. И, конечно, то, что разговор с директором будет в присутствии этого… деятеля, можно было не сомневаться.

– Работы много, Илья Петрович, – ответил профессор, пожав руку и сделав вид, что не заметил упрека. Они двинулись по коридору.

– Работа – это, конечно, хорошо, но… Она должна приносить пользу, а не наводить смуту. Институт – это единый механизм, а наука – коллективный труд, я это всегда объясняю студентам и не думал, что придется доносить подобное Вам. Еще и аспиранта втянули в свою авантюру.

– Аспирант, к счастью, достаточно умен, чтобы понимать суть нашего открытия и быть полноценным соавтором, – не поддавался Виктор Иванович.

– Это Вы так считаете, поскольку в специфике нашей научной системы еще плохо разбираетесь. Поэтому и действуете неосмотрительно. Вот если бы Вы обратились ко мне, то я помог бы сгладить острые углы и подать все в правильном виде. Что ж Вы постеснялись? – продолжал Илья Петрович свои провокации, целью которых явно было выбить профессора из колеи еще до разговора с директором. Он, по обыкновению, шел на полшага позади, как бы конвоируя собеседника.

– Да как-то некогда было разбираться в спецификах. Я же говорю: работы много. К тому же, когда статья готовилась, Вы в отпуске были, а наука ждать не может, – профессор уже успокоился и начал аккуратно издеваться над замом. Он его чистосердечно презирал, от всей души презирал, но, конечно, в общении соблюдал определенный такт.

– А позавчера у Вас кролик сбежал. Дааа! Я его лично в холле встретил. Говорит, после Громовских экспериментов обрел разумную искру и желает устроиться на полставки.

– Если так, то нужно было брать, хуже бы не стало.

В приемной, где их встретила взглядом секретарь, Илья Петрович сделал реверанс в своем духе:

– Лидия Сергеевна, Вы как всегда обворожительны!

Лидия Сергеевна, приветливая хрупкая женщина, уже давно шагнувшая в эпоху «немного за тридцать», расплылась в улыбке.

– У себя? – продолжил зам, наклонив голову к двери директора. Секретарь утвердительно кивнула. Он произвел согнутым пальцем три дежурных стука по дверному полотну, потянул дверь и жестом пригласил профессора. Не успел Громов войти и открыть рот, чтобы поздороваться, как за спиной раздалось:

– Вооот, Андрей Дмитриевич, доставил пропавшего Виктора Ивановича, поймал в коридоре и сразу – к Вам!

Директор Института, Андрей Дмитриевич Воронцов, сидел у себя за столом и просматривал бумаги. Он имел весьма приятную наружность, симметричное округлое лицо с правильными чертами. Его лысина настолько разрослась, что остатки волос он просто сбривал. Это одновременно и шло ему, и придавало образу некоторую добродушную комичность.

Человек он был порядочный и ответственный, внимательный и, насколько это было возможно, даже добрый. Но как будто стукнутый чем-то: при долгом общении с ним складывалось впечатление, что он перегружен непомерной ношей. Живо представлялся образ человека, несущего поднос с пирамидой из стеклянных фужеров и мечтающего только об одном – донести и передать следующему. Любой толчок, любое возмущение или лишняя деталь могли пошатнуть всю хрупкую конструкцию, и она разлетелась бы на множество частей и осколков. Это, конечно, исключало любые резкие маневры и авантюры.

– Здравствуйте, Андрей Дмитриевич! – поприветствовал профессор директора и, пожав его руку, приглашенный жестом, занял место слева у т-образного стола. Напротив устроился Илья Петрович, показательно вздохнув, дабы подчеркнуть свое понимание всей глубины сложившейся проблемы.

Директор явно нервничал и был озабочен больше обычного.

– Виктор Иванович, – начал он, – Ваша последняя публикация… – руководитель пошевелил губами, как бы подбирая слова, – оказалась весьма интересной. Я, признаться, не сразу уловил всю ее новизну. Индекс цитирования, наверняка, будет замечательный, и можно ожидать, статья наделает шума. Вот теперь мне звонят сверху… и вот… даже вызывают Вас в Спецотдел с докладом по поводу этих Ваших разработок…

«Ага, понятно теперь, почему вы так всполошились. Все, как я и предполагал», – отметил про себя профессор, кивком обозначив, что, дескать, понял, осознал, готов нести науку даже в недра Спецотдела.

– Виктор Иванович, – продолжал директор, – времени у нас в обрез. Вас уже сегодня к двум ждут, так что, – он посмотрел на часы, – на подготовку к докладу осталось каких-то три часа. Нужно все сделать качественно и доходчиво, и… – и Андрей Дмитриевич пустился в экскурс по ценным методическим указаниям относительно особенностей общения с представителями Спецотдела, дабы не навлечь на Институт гнев их ведомства, да и вообще, по возможности, не привлекать излишнего внимания к работе ученых мужей.

«Э, нет, ребята, тут – не Спецотдел, тут что-то покрупнее зашевелилось, раз вы так всполошились, – подумал профессор, слушая вполуха эту инструкцию, и вдруг отчетливо понял, что именно такой человек, как Андрей Дмитриевич, лучше других подходит на должность директора Института. Да и окормляющий его заместитель тоже получается на своем месте. – Как это я раньше не сообразил? Работают они в тандеме, и все у них хорошо, порядочек. Ведь они абсолютно нерешительны и исполнительны, а, следовательно – безопасны. Они ничего не придумают и не организуют, они – само олицетворение стабильности и безопасности, несущее в себе жизненное кредо: как бы чего не вышло. И, если так подумать, когда во главу самой жизни ставится подобный принцип, то нужно признать, что самое безопасное место – на кладбище. Получившим там последнюю прописку уже поистине ничего не угрожает: вокруг порядочек, аккуратные аллейки, цветочки пластиковые и стабильность! Эх, Андрей Дмитриевич, Вам бы домом престарелых руководить. Хотя, возможно, и там не уберегла бы жизнь от неожиданностей: нашел бы какой-нибудь любопытный старикан под кроватью вместо горшка священный Грааль – и опять двадцать пять…»

– Виктор Иванович, вы слушаете? – проник в контекст размышлений вопрос директора.

– Да. Вы, Андрей Дмитриевич, не беспокойтесь, сделаю все аккуратно, доложу по существу, никаких лишних вопросов к Вам не будет.

– Вы уже доложили «по существу», – нравоучительно изрек заместитель, – теперь мы тут все на ушах стоим.

– Заверяю Вас, – обратился профессор к директору, показательно игнорируя зама, – все сделаю, как надо. С Вашего позволения, не буду терять времени и пойду готовиться к докладу, – едва сдерживая иронию, произнес Громов и встал из-за стола.

Обратный путь, к счастью, проходил без «конвоира», и ничто, кроме нескольких рукопожатий и приветственных кивков, не мешало ему еще раз обдумать свое наблюдение, сделанное в кабинете директора: «Да уж, а времена теперь поразительные, – думал профессор, поднимаясь по лестнице, – времена маленьких людей на больших должностях. Но, в конце концов, что могу я предъявить маленькому человеку, на какой бы должности он ни сидел? Разве была у него возможность помыслить о чем-либо большом, если всю свою великоценную для него жизнь он только и видел, что маленькие радости и маленькие подлости. О-о-о, да тут-то ведь даже подлости могут быть только маленькие, чтобы, не дай Бог, никакого величия не проскочило! Да и какое может быть величие, пусть даже и в подлости, если этакие обитатели простых мирков живут от понедельника до пятницы, а годовой отчет встречают, как новую эпоху? И чем дальше, тем больше на всех уровнях и этажах, к месту и нет, в лампасах и без, сидят эти “неплохие ребята”, надуваются, важничают. И вроде все вместе даже какую-то работу делают, и вроде издали “ничего так” смотрятся, а подойдешь поближе, приглядишься к каждому в отдельности, пальцем лампасик сковырнешь, а там – пошлейший обыватель. Мир обывателей: все вместе что-то делают, а каждый в отдельности ни за что не отвечает. Случись катаклизм или катастрофа – никого не найти: кто – в отпуске скоропостижном, кто – на лечении задним числом, разбегаются моментально, как тараканы какие-то, ей Богу!»