– Ваша задача установить оборудование на томограф в НИИ Мозга. Вас включат в штат НИИ и еще, кого нужно, рукастого вашего – тоже, всем пропуска сделаем. Проводите там настройки, что потребуется – предоставим. У вас есть мой телефон? Нет? Я вам дам, звоните мне в любое время. Когда будет все готово с Вашей стороны, мы подготовим пациента, его доставят в НИИ на томограф. Проводите процедуру, пару дней стационара – и все. Дальше – демонтаж оборудования и наша искренняя признательность.

– У меня есть условие, – профессор задумчиво смотрел на журнальный столик. – Через две недели в Риме будет проходить конференция по моей тематике. Дайте мне съездить туда, а после я – в вашем распоряжении.

Рыков посмотрел на Антона Марковича, тот кивнул, соглашаясь.

– И еще. Возможно, в эксперименте потребуется участие моего аспиранта.

– Виктор Иванович, – промурлыкал «Лис», – людей, которые Вам необходимы для подготовки эксперимента, можете привлекать. Но Вы же понимаете, что фамилию «кролика» никто, кроме Вас, знать не должен!

– Это я прекрасно понимаю.

– И о нашем сегодняшнем разговоре лучше никому не сообщать. Так, просто зашли рассказать о последних достижениях науки…

Профессор понимающе кивнул.

– Ну, тогда позвольте поблагодарить Вас, Виктор Иванович, за уделенное время. Всегда приятно пообщаться с таким умным человеком, особенно мне, старику: годы идут, все больше чувствуешь себя ненужным. Эх… Но мы и так отняли у Вас непозволительно много времени, – Антон Маркович пожал руку профессора, поднимаясь из кресла. – Я чрезвычайно рад знакомству с Вами!

– Поверьте, это взаимно! – отвесил Громов встречный реверанс.

Перед дверью Рыков дал свой номер телефона, они еще раз попрощались и, прихватив куртку, профессор покинул кабинет. Уже на лестнице мобильник подал признаки жизни, сообщив о пропущенных вызовах:

«О, интересуются, все переживают», – отметил про себя профессор, глядя на сообщение от руководства. Он набрал номер директора:

– Андрей Дмитриевич, только вышел из Спецотдела… Да… Категорически довольны результатами и нашей работы, и всего коллектива Института. Что думаю? Думаю, представят к ордену, – не удержался он от иронии. – Сказали немедленно продолжить работу в том же духе… Да… Вот я сразу на кафедру – и за работу. Да… До свидания, Андрей Дмитриевич.

Виктор Иванович вышел на улицу. Погода начала заметно портиться: туч становилось все больше, и их характерный свинцовый оттенок уже намекал на необходимость подумать про зонт.

«Да, похоже, к вечеру будет дождь, вероятнее всего», – размышлял профессор, глядя на небо. Он несколько секунд постоял перед входом в Спецотдел, как бы решаясь двинуться дальше. Нужно было возвращаться на кафедру, но именно этого хотелось меньше всего, и тяжелое, как проплывающая над ним свинцовая туча, ощущение закралось в его душу. Он прекрасно понимал, почему эта тяжесть повисла на сердце, ведь предстоящий путь обещал быть еще тяжелее, еще безрадостнее, и предчувствие неминуемой развязки, что медленно нарастало в нем последние месяцы, теперь подступило как неотвратимая данность: это нужно сделать сейчас или никогда. Нужно поговорить с Андреем!

«Ах, если бы этого разговора можно было избежать или если бы только удалось его убедить. Но время пришло, и пора идти дальше с ним или без него», – подытожил он собственные ощущения, горько улыбнулся и зашагал к Институту.

«А все-таки любопытно выходит, – размышлял профессор дорогой, – у меня сегодня экскурсия по занимательным кабинетам: в одном бездействие почитается за осмотрительную мудрость и защиту от ненужных перемен, в другом – активная деятельность (естественно, санкционированная) направлена на то, чтобы ничего не менялось. Мир абсолютно упорядочен, превращен в музей и вот-вот при попытке пожать какому-нибудь знакомому руку сзади раздастся неприятный и строгий голос тетушки-смотрителя: “Экспонаты руками не трогать!” А ты, Храмов, стало быть, решил навести в этом музее свои порядки – переставить экспонаты, добавить новые экспозиции и, возможно, даже заменить некоторых смотрителей на более молодых и прогрессивных. Хех, ну-ну. Но ты посягаешь совершить ужасное святотатство: сделать все это немытыми руками черни, ай-яй-яй! Придут, натопчут, излапают благородные бюсты да утонченные творения, а ведь там ограждения, черным по белому написано: “Не прикасаться!”. Так они и ограждений этих не замечают, и читать не привыкли. Наплюют семечек в благородную вазу – и все, пропал музей! А, может, оно бы и к лучшему вышло? Хоть какая-то жизнь завелась бы, кто-то форточку открыл, глядь – неожиданные мысли сквозняком надуло. Ан, нет, Храмов, не дадут тебе так развернуться. Спите, жители Багдада, все спокойно! Спи, музей, даже не думай просыпаться. А главный мудрец сложит на полу тронного зала из осколков юношеских надежд слово “вечность”. Спите и улыбайтесь во сне, пусть скромные Счастье и Любовь, да беззаботная детская Радость навеки пребывают с вами. Будьте просты, как младенцы, но не помышляйте о змеиной мудрости, ибо она – слишком тяжелая ноша для пугливых сердец ваших, ибо не позволяет насладиться маленьким счастьем. Философия ясна: Богу – Богово, а человеку – человеково. Господин Поппер не зря трудился. Мда… А Вы, Антон Маркович, стало быть, один из смотрителей. Ну-ну. Да и черт с вами! Храмов – так Храмов, не все ли равно, надоела мне ваша возня. Где бы раздобыть пепла для посыпания головы?»

Профессор уже подходил к главному входу Института, поздоровался с парой знакомых, следовавших встречным путем, как вдруг метрах в ста впереди, там, где от проспекта отделяется переулок с бетонным забором, из-за угла появилась знакомая фигура. Он сразу узнал своего аспиранта и, остановившись, наблюдал, как тот идет навстречу.

Андрей, молодой и талантливый парень, был учеником Виктора Ивановича. Тот взял студента «на карандаш» на последних курсах института и затем привлек к научной работе в качестве аспиранта. Еще в начале учебы Андрей отличался от прочих, возможно, не менее умных ребят, особой тонкостью и глубиной мысли. Профессор сразу ощутил в нем что-то родственное, заметил в его глазах ту самую искорку жажды познания, что так настойчиво искал в других людях.

Молодой ученый, идущий ему навстречу, был красив собой, высокого роста, подтянутый и крепкий, опрятно одет и по обыкновению приветлив. Русые волосы коротко острижены, открытое веселое лицо излучало какую-то особую доброту, что сразу обезоруживала и располагала к себе собеседника. Он умел слушать и слышать другого человека, даже без слов. Одному ему известным способом улавливал настроение, настраивался на особую волну и уже через каких-нибудь полчаса беседы понимающе кивал, принимая житейскую «исповедь». Но больше всего привлекали его карие глаза, которые казались и веселыми, и грустными одновременно. Тот, кто был в хорошем расположении духа, непременно находил в них искорки азарта и жизнерадостность; а для человека, ищущего поддержки и сопереживания, открывалась их глубокая тихая грусть и даже сострадание. В общем, отличало их что-то гипнотическое, завораживающее. При взгляде на Андрея профессор ощущал непреодолимое желание улыбнуться, оно поднималось странным и приятным теплом от его сердца, таким теплом, которым отец внутренне благословляет оправдавшего надежды сына. И, что греха таить, у Виктора Ивановича не было детей, да и не могло быть по определенным причинам, так что место любимого сына в его сердце всегда оставалось вакантным до той поры, пока его не занял Андрей. И пускай между ними не было родства, жажда глубины их роднила, возможно, не меньше, чем кровная связь. Сам профессор отмечал, что если смотреть на это дело с определенной стороны, то Андрей будет его последователем и продолжателем научного ремесла, а значит, его преемником или можно даже сказать, наследником. Но, как это и бывает в жизни, все оказалось не так гладко, как мечтается. Вот и в собранной профессором «бочке меда», которую он старательно оберегал и обхаживал, оказалась ложечка дегтя, которая сначала лишь предчувствовалась, но со временем отмахнуться от нее или списать на «показалось» было уже невозможно. Да и положа руку на сердце следовало признаться, что это – вовсе не ложечка какая-нибудь, а целое ведро, и тенденция была вовсе не в «медовую» пользу. Эту проблему требовалось решить, переломить в свою сторону, уже не ходя вокруг да около, а расставив все точки над «i». Это и было самое тяжелое, этого-то и старался Виктор Иванович избежать до последнего, это-то и предстояло сделать теперь без отлагательств, ведь время больше ждать не будет.