– Нет. Зато узнала кое-что, – отвечаю таинственно и решаюсь: – Наши родители разводятся.

– Э? Что… э-эм. Оу. – Итон смотрит на меня испытующе своими темными «телячьими» глазами, а потом орет: – Да пошли вы все!!!

Он проносится мимо меня к двери и толкает ее: открыто. Интересно, Зак случайно забыл замкнуть днем, когда убирал заграждения, или специально наплевал на сохранность особняка?

– Итон, ты куда?!

– Ненавижу все!

– Там привидения!

Брат громко хлопает дверью, обрубая разговор, но я догоняю.

– Итон, расследование ведь возобновят. Найдут здесь твои отпечатки и сделают подозреваемым, – пугаю его, с грустью осматривая гостиную.

Итон останавливается у входа на кухню и подпрыгивает на месте, чертыхаясь.

– А-а-а!!! – кричу, поддаваясь рефлексу, и брат начинает смеяться. – Ах ты, маленький западлист!

– Которая комната – Осборна? – насупившись, спрашивает он.

– Зачем тебе?

– Я здесь ночевать останусь. Не хочу домой.

– Можно и здесь, – покорно соглашаюсь, стараясь его морально поддержать. – На рассвете уйдем, чтобы родители не запаниковали.

Мы поднимаемся в спальню Чарли, и первым делом я открываю окно. Свежий после дождя воздух сразу наполняет легкие, и я слышу сиплый, сдавленный голос брата:

– О боже, Ри… здесь еще один труп.

У меня сердце в мозг подпрыгивает, поднимая давление, и я резко оборачиваюсь, глядя, как брат потешается надо мной, стоя на кровати.

– Ты мне за новость о разводе мстишь, что ли?! – возмущаюсь, и брат фыркает, забираясь под одеяло. – Они не любят друг друга, Итон. Понимаешь?

– Мне все равно, – доносится глухой ответ.

Я ложусь рядом и обнимаю негодника, который, наверное, чувствует себя самым несчастным человеком на свете, и снова разглядываю кулон, нагретый в моей ладони.

– Итон! – хлопаю его по плечу. – У тебя зрение лучше. Сможешь разобрать, что написано на этом ободке?

Макушка брата показывается из-под одеяла, и он недовольно закатывает к потолку глаза, полные слез:

– Отстань.

– Я тебе шоколадных ке-е-ексов испеку…

Он бурчит, подкупленный, и, шмыгая носом, нехотя вглядывается в надпись, которую я подсвечиваю фонариком.

– На каком языке это вообще?

– Латинский, наверное.

– Пф-ф! Ты бы меня еще на китайском заставила читать, – возмущается он, но усердно сверлит надпись цепким взглядом. – Ме… mea culpa. А потом вроде бы a-bo-litio dixi. Дикси? Это имя, что ли? У меня одноклассница Дикси.

Вбиваю слова в переводчик и получаю:

– «Я отменяю свою вину». И то это значит? Это о безнаказанности, что ли?

– Класс, как в фильмах про секты, – воодушевляется Итон. – Привидения и сатанисты – это круто.

– Ладно, спи давай, – толкаю его на подушку, и он действительно начинает сопеть минут через пять. А я перебираюсь на подоконник. Сижу на месте, где обычно сидел Чарли, и смотрю на собственное окно, пока не начинаю дремать. Но из сонливости меня вышибает неожиданное воспоминание, как вспышка. Протираю глаза, включаю интернет в смартфоне, чтобы задать правильный вопрос.

Каким богам молится Феррари?

Мистический Кое-кто – это кто?

Она упомянула, что испортила этому человеку юбилей своим появлением. Хм… интересно.

– Современные американские политики, которые отметили день рождения в марте.

Волшебное зеркальце выдает мне сумбурный поток новостей и имен, и я пролистываю страницу, щурясь, а потом меняю запрос:

– Политик США отметил юбилей…

…когда же я написала сообщение ей?

– Одиннадцатого марта.

Всего три человека: сенатор-республиканец, женщина; губернатор Калифорнии, мужчина. А еще – какое забавное совпадение – одиннадцатого марта отметил 50-летие президент Соединенных Штатов, Роберт Мердок.

Угадала ли я со списком людей? А если да, то кем приходится Феррари одному из них? Родственница, любовница? Может, Феррари – любовница губернатора Калифорнии?

Я с сомнением изучаю фотки политиков и в последнюю очередь открываю крупное изображение Мердока, но это, конечно же, глупо, такого не может быть. Он бы не стал встречаться на стороне с эксцентричной нью-йоркской студенткой. К тому же она хакер… Кстати. Что если Феррари нашла компромат на кого-то из влиятельных людей и воспользовалась этим?

Я листаю фотки президента США, а потом, осознав кое-что, в шоке смотрю на свое окно.

– Нет, ну ты в это веришь?

Окно молчит. Оно тоже в шоке.

У Мердока серые с золотом глаза и прямые брови, такие же, как у Феррари…

Чтоб мне провалиться в ядро земли! Феррари Джонс – внебрачная дочка Роберта Мердока. Я, конечно, могу ошибаться, но буйная фантазия кипит от восторга и голосует за теорию Бастарда Короля Роберта.

Учитывая, насколько Феррари гордая и дерзкая, я даже представить не могу, чего ей стоило пойти с челобитной к человеку, в истории которого такой девочки, как Феррари, вообще не существует. Ведь в биографии Мердока, которую я бегло просматриваю, нет детей, помимо двух дочерей и сына от нынешнего, единственного брака.

Мой папа, кстати, презирает Мердока.

Так вот откуда странное имя Феррари. Наверное, она сменила его когда-то, выбрав подчеркнуто ненастоящее, как и она сама. Думаю, эта хитрая манипуляторша специально подбросила мне факт о юбилее, чтобы я раскрыла, кто она такая. С одной стороны, она мне вроде как доверилась, а с другой – намекнула, что лучше мне забыть о Чарли. Но если Феррари надеялась, что я испугаюсь ее связей и рассказов о том, какой Осборн беспринципный бабник, то она просчиталась. В эту самую минуту у меня кровь кипит от будоражащего открытия, мир перед глазами проясняется, словно я очнулась после спячки. И плевать, если я не права и Феррари всего лишь любовница губернатора Калифорнии. Внутренняя борьба – это моя стихия, мой хлеб, адреналин. Феррари, сама того не желая, придала мне сил. И я принимаю вызов.

«Возможно, ты не прочтешь мое сообщение, но знай: я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя», – отправляю Осборну смс-ку.

Да, мы с ним построили замок из песка. Но из песка, между прочим, при желании делают стекло и кирпичи. Так что все относительно, это любому физику известно. Будь я проклята эволюцией, если сдамся сейчас и уеду осенью в Абердин с разбитым сердцем. Аманда начнет сопереживать мне, побрезговав позвать на свою свадьбу, а Кошка-Кэт позлорадствует, что Осборн променял ее на генетический мусор, вроде меня.

Разглядываю найденный кулон, с опозданием понимая, что стерла отпечатки, если они там и были, и задумчиво щурюсь. Мой папа, конечно, не президент, чтобы помочь мне в безвыходной ситуации, но это не помешает мне задать еще один правильный вопрос и найти на него внятный ответ: кто убил Джейсона Осборна?

Похоже, кроме меня, это мало кого действительно волнует.

Я несусь на кухню, презрев детский страх перед привидениями, и делаю себе кофе, стараясь не думать о том, что в этой комнате недавно лежал труп. Кофе сейчас важнее. Мне жизненно необходимо взбодриться. И, кстати, придется в свое резюме дописать новую характеристику: Рианна О’Нил, вандал, орудующий в чужом доме по ночам.

По пути на второй этаж со всей нежностью, которая c трудом выжила после визита Феррари, поправляю большую картину у лестницы. Чарли любит меня, он доверил мне сестру, когда думал, что может погибнуть. Он не обратился к Феррари, а попросил меня. И не важно, что он творил в Штатах. Даже его лучшая подруга заметила, что он стал странный. То есть, осознанный, свободный от внутреннего рабства. Так что рано ставить крест на наших отношениях. Да, они начались со смерти – но закончатся жизнью, или я не Рианна мать ее Ламлашская.

До рассвета сижу на подоконнике, разглядывая кулон. Пытаюсь разобраться с переводом, пробиваю слова по отдельности. «Abolitio» – и поисковик выдает мне философию аболиционистов, призывающих отринуть страдания и познать счастье. Кажется, Джерри об этом доклад готовил для мистера Килмора. Там еще одобряют любые усилители кайфа, включая биотехнологии и даже психотропные вещества.