Далеко за лесом простирался город. Большой и величественный. Невероятно шумный. Но Петру Ивановичу он не нравился. Как можно жить в этой суматохе? Он слышал, как часто люди заболевали от непонятного «стресса», и искренне недоумевал, почему никто из уехавших сельчан так и не вернулся обратно. Деревушка, носившая неприглядное название Михайлово, была для старика в своем роде раем, который бы он ни за что не променял на деньги и «стресс». Хотя город находился в пятидесяти километрах к северо-западу, и в деревню из него каждые три часа приезжал автобус, он все равно казался неимоверно далеким и чужим.

Для большинства селян путь в город порой становился целым приключением. Не у всех были машины. Вон, там, у соседа Андрея Андреевича был старенький УАЗик, да и тот трещал на ямах, и, казалось, мог в любой момент развалиться. Одна фара отчего-то постоянно перегорала. И приходилось чуть ли не каждый месяц ее менять.

Но теперь, когда рыбы нет, неизвестно, когда он наскребет денег, чтобы поставить новую.

Петр Иванович задумался и почесал затылок. Андреевич выручил его пару месяцев назад, а он все тянул отдавать долг. Может, удастся толкнуть эту куклу, да отдать плешивому деньги…

Сам он вместе с женой Софьей и Федей жил в стареньком кирпичном домике на окраине деревни. Семья держала пару коров, да десяток кур, но и эта живность не всегда выручала в трудные времена. Порой старик сетовал, что Федя не уехал в город, и не пошел учиться. В то далекое время он с матерью мог дать деньги ему на обучение. Но сын отказался, объяснив, что старым не на что будет жить. Хотя он и сейчас по сути сидел на шее родителей, хоть какая помощь от него все равно была.

Справа раздался глухой раскат, и рыбаки обратили на шум головы – вдали вовсю клубилось и росло черное марево. Тут его рваную поверхность исказила пульсирующая блеклая вспышка.

– Проклятье, – процедил Федя. – Надо поторопиться!

Он энергичнее заработал руками.

Но тут вслед за далеким, но зловещим раскатом грома подул сильный ветер. И шляпка Феди, как дурная птица, сорвалась с головы и улетела на воду.

– Да чтоб тебя! – выкрикнул он, и наклонился за нею.

Она покачивалась на неспокойной воде на расстоянии вытянутой руки. Но лишь со второй попытки Феде удалось ее поймать – он уперся грудью о борт, и навалился на него всем весом.

Лодка с треском накренилась и откинулась обратно, плавно закачалась.

Бородач одарил отца широкой улыбкой. А тот, наконец, отвлекся от созерцания надвигающейся непогоды.

– Что-то тут не так, – помрачнел старик. – Не нравится мне это.

– Что такое? – смутился сын.

– Тут… разве не чувствуешь? Воняет. Еще и холодно. У меня прям мороз по коже. Я весь в пупырышках.

Он выдохнул, и воздух белым паром выскользнул из рта.

– Чертовщина какая-то, – обескураженно пролепетал сын, и мешком опустился на доску-перекладину рядом с отцом.

Федя повернулся и опустил весло в воду. Как тут его с головы до ног пробил озноб. Теперь и он почувствовал это.

А еще руки… Они дрожали.

Прогнав дурные мысли, от которых сводило желудок, он погреб. Как тут понял кое-что.

– Где эта страшная кукла? – выдавил он из себя.

Петр Иванович резко повернул к нему голову.

– Что? – широко распахнутыми газами он уставился на сына.

Облачко пара, оторвавшись от губ, вновь взвилось в воздух.

– Где кукла? – настойчиво повторил Федя, устремив тяжелое внимание на отца.

Тот опустил взгляд на сидение. Но куклы уже не было. Она что, опрокинулась, пока Федя ловил свою шляпку?

Он настороженно озарился по сторонам.

Но на воде ничего не было. А вот это… Это дурной знак.

Снизу раздался шорох, и Петр Иванович посмотрел себе под ноги.

Кукла лежала между его грязных резиновых сапог и сверлила глазами-скобками утреннее небо. Однако, ее ноги словно бы удлинились, и черными полосками протянулись вперед. Нет, все же не ноги. Тень. Ведь там… там, у кормы кто-то стоял.

Иванович поднял взгляд и закричал. А Федя завопил, увидев перед собой нечто жуткое.

Черное узкое туловище, посреди которого виднелись кресты толстых ниток. Толстая шея, да большая голова без лица. За место него красовалась белая маска. Похожие на красные скобки глаза и рот оказались ну уж очень знакомыми. Но совершенно не добрыми. А вот длинные, словно бескостные черные руки больше походили на звериные лапы.

Федя проглотил поднявшийся к горлу ком, и сильно прикусил язык. На глаза мигом навернулись слезы.

Существо стояло неподвижно, и вдруг наклонило рыбакам вытянутую голову. Черное длинное тело задрожало, покрылось волнами. Вслед за булькающим звуком нитки принялись с треском лопаться. А когда порвалась самая последняя, Федор увидел, как края среза заколыхались, обнажая под собой нечто белоснежное.

Туловище раздулось. Зубы клацнули, расходясь друг от друга. Петр Иванович закричал, и его руки затряслись. Он видел перед собой огромную пасть с треугольными шипами по бокам, и глотку, уходящую в бездну. Тонкие лапы чудовища взмыли вверх и тисками сомкнулись на человеческих телах.

Последнее, что ощущал Федя, прежде чем погрузиться во тьму, был вырывающий душу холод.

Ярко-голубое небо над Михайлово покрылось тяжелыми лоскутами туч. Они быстро росли, сливаясь друг с другом, и вскоре скрыли собой солнце. Гулявший по деревне ветер стал ощутимо холоднее, протяжно завывал в углах. Он небрежно трепал листву деревьев, и сыпал с ветвей первые поспевшие плоды. Куры во многих дворах громко раскудахтались, чем привлекли внимание своих готовившихся к завтраку хозяев. Коровы беспокойно замычали и принялись тыкаться рогами в забор, отказываясь от свежего сена. Собаки тихо сидели в конурах и даже носа не высовывали к полным мискам еды. Лошади в конюшне Ивана Семеновича фыркали и ржали, мотали головами, и рыли копытами землю, отчего чистившая их стойла толстая жена Семеновича разнервничалась. Ведь те всегда были на редкость послушными и покладистыми.

Но не у одной ее на душе было неспокойно, ведь у многих это утро не задалось. Родившийся пару месяцев назад прежде спокойный ребенок в семье Левенцовых проснулся ни свет ни заря, закатил родителям истерику. Те вскочили как ошпаренные, принялись успокаивать ребенка, но тот только еще громче зарыдал. Только к девяти часам он успокоился, а вымотанные взрослые упали спать, несмотря на то, что запланировали с утра важные дела. Рыбак Антон Захарович поссорился со взрослой дочерью на пустом месте. А все из-за того, что у обоих на душе поселилась необъяснимая тревога.

Даже озеро ощетинилось. Поднялось высокими волнами, тяжело обрушивающимся на берег. Приходившие на пляж люди в скором времени уходили. Только единицы оставались сидеть на берегу, а пара особо отчаянных купалась на глубине.

К десяти часам утра со стороны леса глухо загремел гром, и начали срываться первые капли дождя.

Только один человек был рад любой погоде.

Даша, которой в прошлом месяце исполнилось восемь лет, распахнула входную дверь настежь. Ударивший ей в лицо ветер закублил кудрявые светлые волосы. Она кашлянула, и бодро перепрыгнула через три высокие ступеньки. Громко засмеялась, встречая хмурый день с распростертыми объятиями. Глубоко вдохнула свежий воздух, немного пахнувший тиной, и тут почувствовала сочные сладкие нотки, доносившиеся из дому. Облизнувшись, она пропрыгала по ступенькам обратно на порог, и сунула голову в прихожую.

– Мам, что там, пирожки уже готовы? Взять можно? – крикнула она в коридор.

Ответом ей было громкое шипение масла. Из ведущего на кухню проема слева к Даше повалил белый дым. Оттуда же раздалась ругань.

– Нет еще, Даш! – следом послышался женский голос. – Первая партия только жарится!

– Жа-а-алко, мам, – раздасованно протянула девочка.

– Ничего, придете, уже будет готово! Как раз и аппетит нагуляете! – донеслось из кухни.

– Угу, – пожала плечами девочка и повернулась обратно к саду.