Арта локвит – это искусство красноречия аргоси. И дело тут вовсе не в изучении множества языков, а в понимании того, что пытаются сказать другие люди, и каким образом они это говорят.

Из всех талантов аргоси этот был единственным, в котором Дюррал – как он сам признался – не особенно поднаторел. И даже Энна, которая хороша во всём, утверждала, что так и не овладела им.

Я? Возможно, дело в том, что я медек. Мы бродили по миру, умоляя о помощи любого, кто мог её оказать. От этого зависело наше выживание. И это значило – научиться различать любые едва уловимые сигналы. От: «Может быть, поможем этому грязному ребёнку?» до: «Эй, знаешь, что было бы весело? Вздёрнуть вонючего медека на крепкой верёвке».

Так или иначе, арта локвит давалась мне гораздо легче, чем остальные искусства. В конце концов, всё дело в том, чтобы слушать. Слушать ушами, глазами и – прежде всего – сердцем.

– Расскажи мне побольше о себе, – жестами сказала я мальчику.

Я не слишком верно передала слово «побольше», но он понял, что я имела в виду, и показал мне правильный знак. Нужно было быстро постучать по предплечью сперва одним пальцем, потом двумя, а затем тремя.

Солнце совершало свой ежедневный путь по небу – от утра к вечеру, – а я приставала к мальчишке, который плохо формулировал вопросы, заставляла его делать всё новые жесты и постепенно улавливала больше и больше информации. Теперь я была уверена, что это язык пальцев, каким пользуются монахи.

К тому времени, когда взошла луна, я уже понимала бо́льшую часть того, что говорит мальчик, и могла отвечать ему короткими корявыми фразами.

– Ты назовёшь мне своё имя? – спросил он.

Я до сих пор не вполне разобралась, как жесты передают нюансы грамматики. Поскольку слово «Фериус» ничего для него не значило, я изо всех сил старалась использовать известные мне знаки, чтобы ответить как можно точнее. Он заставил меня повторить имя три раза, а потом рассмеялся.

Смех оказался очень приятным, почти мелодичным, и я задумалась: вправду ли парень глухой и был ли таким всегда.

– Что… – Я не знала, как будет «смешно», поэтому просто изобразила смех, а потом прибавила: – В моём имени?

Нам потребовалось почти полчаса, прежде чем он растолковал мне, что знаки, которые я использовала, обозначают «добрая собака». Действительно, забавно, учитывая, у кого я украла своё имя.

Имя мальчика, как выяснилось, означало «синяя птица». Он сумел объяснить мне это, поскольку его грязная и рваная туника когда-то была синей, а изобразить птицу довольно легко.

Есть особый вид вьюрка с перьями цвета индиго, который называется «бинто». Учёные изучают его, поскольку он поёт, только когда вокруг нет других существ и вьюрок чувствует себя в полной безопасности. Так что я воспользовалась знаком, который показал мне мальчик, но про себя решила называть его Бинто. Это имя ему подходило. Вдобавок, я надеялась, что он всё-таки не глухонемой, а просто ждёт подходящего времени, чтобы поговорить нормально.

– У тебя есть мать? – спросила я.

К этому времени я уже выяснила, что существуют крохотные различия в жестах, обозначающих «есть», «было» и «будет».

Бинто ответил:

– Она ушла в…

Последний жест я не поняла. Потребовалось некоторое время, чтобы выяснить, что он означает «объятия богов».

– А где твой отец? – спросила я затем.

Мальчик поднялся на ноги и прошёл мимо меня. Я последовала за ним – к мертвецу.

Бинто указал на труп и сообщил:

– Ты убила его.

Квадлопо шёл медленным, но уверенным шагом. Переступая копытами, он покрывал милю за милей.

Мы как сумели похоронили тела в песке. Без лопаты это была непростая работа, и я не знала, могу ли позволить себе тратить время впустую. С другой стороны, если проклятие (или болезнь, или заклинание), которое свело тех мужчину и женщину с ума, было заразным, их, вероятно, не стоило оставлять под открытым небом, чтобы никто другой не наткнулся на трупы. Впрочем, хотя безумцы подобрались ко мне очень близко, я вроде как не рехнулась; да и мальчик, казалось, не беспокоился, что я превращусь в монстра с окровавленным языком. Возможно, эта инфекция не передавалась через прикосновение.

Я должна была отвезти мальчика в безопасное место. Куда-нибудь, где есть целительница или мудрая женщина, которая осмотрит Бинто и убедится, что у него нет никаких признаков подступающего безумия. Куда-нибудь, где я могла бы его оставить, не задаваясь потом вопросом: не обрекла ли я ребёнка на такое же гадкое детство, какое выпало мне.

В ту ночь луна светила ярко, и никто из нас не хотел оставаться в этом проклятом месте дольше, чем было необходимо. Мы отправились на север – к городку, который, как уверял Бинто, назывался просто «городок».

Воспоминания мальчика были разрозненными, а мои познания в безмолвном языке – пока невелики. Тем не менее, я уяснила, что последние четыре дня он провёл, убегая от своего отца и женщины, которая была вроде как его любовницей.

– Любовница – это не то слово, которое мы используем в монастыре, – поправил меня Бинто, когда я спросила, нормально ли для монаха иметь любовницу. – Госпожа Сурчиха…

Вероятно, это было не её настоящее имя, но именно так выглядели знаки, которые Бинто использовал, говоря о ней.

– Госпожа Сурчиха была духовной спутницей моего отца. Она жила с ним и помогала переводить священные книги в монастырской библиотеке.

Мальчик сидел лицом ко мне на передней части седла – только так мы могли разговаривать во время езды. Я заметила, что Бинто не очень любит, когда к нему прикасаются, предпочитая всегда сохранять между нами небольшую дистанцию, и делала всё возможное, чтобы уважить его желание.

Квадлопо спокойно шагал по северной дороге, и им не особо-то нужно было управлять, поэтому мы проводили долгие часы за разговорами. У меня болели пальцы, а мозг изнемогал от попыток уловить всё больше и больше знаков и их бесчисленных вариаций.

– Ты очень быстро учишься безмолвной речи, – сообщил Бинто, когда мне удалось задать вопрос, используя несколько времён глагола.

Похвала застигла меня врасплох. Я задумалась: стали бы Дюррал и Энна гордиться мной за такие успехи в арта локвит. Но подобные размышления повели меня теми путями, которыми я не готова была идти.

– Спасибо, – жестом ответила я Бинто. – А теперь не скажешь ли м…

Удивительно легко перебить собеседника, когда разговариваешь с помощью пальцев.

– Ты учёный? Изучаешь языки? – спросил он.

– Нет. Но мои наставники считают, что всякий человек, который много странствует, должен уметь говорить так, как это делают другие.

– А ты много путешествуешь? Ты торговец? Солдат? Священнослужительница?

Я заметила, что, перебирает кучу слов всякий раз, когда мы пытались найти термин, чтобы описать нечто новое. Если б я не остановила его, он мог бы продолжать целую вечность.

– Ничего из этого, – ответила я. – Такого слова ты не знаешь.

Бинто нахмурился.

– Объясни.

Это было нелегко. Как описать ему аргоси?

– Я ученица. Обучаюсь, чтобы стать тем, кто может бродить по всему миру и многое понимать. Тем, кто может защитить себя и других, если это необходимо, но предпочитает решить дело миром. Тем, кто…

Он покачал головой:

– В этом нет никакого смысла. Хоть каким-нибудь словом объясни, кто ты такая.

Так уж был устроен его разум. Всякий раз, когда я пыталась ему что-то растолковать, Бинто сперва хотел получить какой-нибудь определённый знак, передающий это понятие. Если готового знака не было, Бинто требовал, чтобы я изобрела его, используя сколько угодно жестов.

«Удачи тебе с этим, малыш», – подумала я.

– Я учусь, чтобы стать… картёжником-картографом-воином-дипломатом.

Бинто некоторое время раздумывал. Он делал жесты, означающие части слов, но не закончив одно переходил к следующему. Видимо, это являлось неким эквивалентом бормотания. Наконец он щёлкнул пальцами и глянул на меня широко раскрытыми глазами – как я поняла, это был знак привлечения внимания и одновременно изумления.