Флориани встал и подошел проститься к графине. Она чуть не отпрянула. Он улыбнулся:

— О! Мадам, вы боитесь! Неужели я настолько переиграл в этой маленькой комедии, изображая салонного колдуна?

Она взяла себя в руки и ответила с такой же слегка насмешливой непринужденностью:

— Нисколько, месье. Напротив, легенда о добром сыне меня очень заинтересовала, и я счастлива, что мое колье положило начало столь блестящей карьеры. Но не считаете ли вы, что сын этой… женщины, Анриетты, в сущности, следовал своему призванию?

Он вздрогнул, почувствовав себя задетым, и ответил:

— Я в этом убежден и даже считаю, что не будь его призвание серьезным, он потерял бы к нему охоту.

— Почему же?

— Видите ли, камни в основном оказались поддельными. Настоящими были только бриллианты, купленные у английского ювелира, остальные же владельцы продавали их по одному, когда этого требовали суровые жизненные обстоятельства.

— И все же это было колье королевы, месье, — высокомерно ответила графиня, — а этого, как мне кажется, не мог понять сын Анриетты.

— Он, должно быть, понял, мадам, что, поддельное или настоящее, это колье служило для того, чтобы выставлять его напоказ, было своего рода вывеской.

Месье де Дре вспыхнул, но жена опередила его.

— Месье, — сказала она, — если у человека, на которого вы намекаете, есть хоть капля совести…

Она замолчала, спокойный взгляд Флориани смутил ее.

— Если у этого человека есть хоть капля совести…

Она почувствовала, что ничего не добьется, высказываясь подобным образом, и, сделав над собой усилие, смирив свой гнев и возмущение, но все еще дрожа от унижения, почти вежливо продолжила:

— Месье, легенда гласит, что, заполучив колье королевы, Рето де Вилетт вынул из него все бриллианты, но не осмелился тронуть оправу. Он понял, что алмазы всего лишь украшение, аксессуар, а главное в изделии — его оправа, подлинно художественное творение, и де Вилетт сберег ее. Вы думаете, человек, о котором мы говорим, тоже это понял?

— Не сомневаюсь, что оправа сохранилась. Ребенок не продал ее.

— Так вот, месье, если вам случится встретиться с ним, скажите ему, что он не вправе хранить одну из тех реликвий, что является собственностью и составляют славу некоторых семей, и хотя ему удалось вырвать камни из колье королевы, оно не перестало принадлежать роду Дре-Субизов. Это достояние нашей семьи, такое же, как фамилия и честь.

Кавалер ответил просто:

— Я скажу ему это, мадам.

Затем поклонился ей, простился с графом, с остальными и вышел.

Четыре дня спустя мадам де Дре обнаружила на столе в спальне красную шкатулку с гербом кардинала. Открыла ее. Это было «Колье королевы, попавшее в рабство».

Но поскольку в жизни человека, живущего по законам единства и логики, все должно служить одной и той же цели, а небольшая реклама никогда не повредит, на следующий день в «Эко де Франс» было опубликовано следующее сенсационное сообщение:

Мне часто задают естественно возникающий вопрос: как я познакомился с Арсеном Люпеном?

Никто не сомневается, что мы знакомы. Известные мне подробности о жизни этого загадочного человека, приводимые мною достоверные сведения, интерпретация некоторых его поступков, о которых судили лишь по внешним проявлениям, не вникая в их скрытые причины и тайный механизм, — все это доказывает, что мы с ним если не близкие друзья, что при той жизни, которую вел Арсен Люпен, было бы невозможно, то во всяком случае давние знакомцы, доверяющие друг другу.

Но как я познакомился с ним? Почему мне было оказано доверие и я стал его биографом? Я, а не кто-то другой?

Ответ прост: только случай определил этот выбор, и моей заслуги тут нет. Случай поставил меня у него на пути. По чистой случайности я оказался причастен к одному из самых странных и загадочных его приключений и так же случайно стал актером в драме, поставленной этим замечательным режиссером, таинственной и запутанной драме, богатой столькими перипетиями, что теперь, когда я собираюсь рассказать о них, чувствую себя немного растерянным.

Первый акт разыгрывался в ту пресловутую ночь с 22 на 23 июня, ночь, ставшую притчей во языцех. Что касается меня, то я считаю необходимым сразу же сделать оговорку: не совсем нормальное свое поведение в тех обстоятельствах я могу приписать лишь совершенно необычному умонастроению, в котором пребывал, вернувшись домой. Мы с друзьями обедали в ресторане «Каскад» и весь вечер, покуривая, слушая цыганский оркестр, который играл меланхолические вальсы, говорили только о преступлениях и грабежах, жутких и темных историях.

А они, как известно, не располагают к хорошему сну.

Сен-Мартены уехали на автомобиле. Ночь была теплой и темной, и мы с Жаном Даспри, — милый, беззаботный Даспри, через шесть месяцев ему было суждено погибнуть в Марокко при трагических обстоятельствах — словом, мы с Даспри возвращались домой пешком. Когда мы подошли к небольшому особняку на бульваре Майо, где я жил уже год с момента приезда в Нейи, он спросил:

— А вам никогда не бывает здесь страшно?

— Что за странная идея!

— Господи, да ведь этот особнячок так изолирован! Соседей нет… пустыри… Скажу вам честно, хоть я не из трусливых, однако…

— Вот именно, вы не трус, а весельчак!

— О! Я сказал об этом просто так, между прочим. Сен-Мартены подействовали на меня своими рассказами о грабителях.

Пожав мне руку, Даспри удалился. А я достал ключ и открыл дверь.

— Вот-те на! Антуан забыл оставить горящую свечу, — прошептал я.

И сразу же вспомнил: Антуана в доме нет, я отпустил его.

В ту же секунду темнота и тишина стали мне неприятны. На цыпочках, как можно быстрее я поднялся в спальню и, против обыкновения, повернул ключ в замке, затем запер дверь на задвижку и зажег свечу.

Огонь помог мне вновь обрести хладнокровие. Однако я предусмотрительно вынул из кобуры большой дальнобойный револьвер и положил его рядом с кроватью. Эта предосторожность окончательно успокоила меня. Я лег и, как обычно, чтобы заснуть, взял с ночного столика книгу, ожидавшую меня каждый вечер.

Каково же было мое удивление, когда на месте разрезного ножа, которым накануне заложил страницу, я обнаружил конверт, запечатанный пятью красными сургучными печатями. Я схватил его, горя нетерпением. На конверте вместо адреса были проставлены мое имя и фамилия, да еще пометка: «Срочное».

Письмо! Письмо на мое имя! Кто мог положить его сюда? Немного разволновавшись, я вскрыл конверт и прочел:

— «С того момента, как вы распечатали это письмо, что бы ни случилось, что бы вы ни услышали, не шевелитесь, не делайте никаких движений, не кричите. Иначе вы пропали».

Я тоже не из трусливых и, так же как любой другой, умею вести себя достойно перед лицом настоящей опасности, смеяться над призрачными страхами, которые поражают наше воображение.

Но, повторяю, в голове моей была сумятица, нервы на пределе, отсюда — обостренная чувствительность. Ну а разве не было во всем этом чего-то тревожного и необъяснимого, того, что может потрясти и более смелых людей?

Пальцы мои лихорадочно сжимали лист бумаги, а глаза снова и снова пробегали по угрожающим фразам: «…Не делайте никаких движений… не кричите… иначе вы пропали…»

«Ну и ну! — думал я. — Это какая-то шутка, дурацкий розыгрыш».

Я чуть не рассмеялся, хотел даже громко расхохотаться. Кто же помешал мне в этом? Какой смутный страх сдавил мне горло?

По крайней мере надо задуть свечу. Нет, я не смог ее погасить. «Никаких движений или вы пропали», — сказано в записке.

К тому же, как я мог бороться с предчувствиями, которые зачастую влияют на нас сильнее самых точных фактов? Оставалось лишь закрыть глаза. Так я и сделал.