Хинацуру задержалась чуть дольше своей предшественницы – ее Зенитсу встречал исправно каждый день в течение недели: она даже иногда выносила мусор, по-видимому, наводя в доме Узуи приборку. Однажды, столкнувшись взглядами с Агацумой на улице, девушка приветливо поздоровалась с ним и попыталась завязать разговор. Спросила имя, где он учится, один ли живет и так далее. А парнишка стоял у ограды, невнятно отвечая на все эти невинные вопросы, и мечтал поскорее забежать обратно в дом, чтобы закончить с ней эту странную беседу. Она была ни в чем не виновата перед ним, не обижала его, было очень мила в разговоре, но, понимая то, как хороша эта девушка, Зенитсу чувствовал, что на него накатывает истерика. Да, она была хороша, умна в отличие от Сумы, тоже красивая и приятная в общении. Но почему она была именно с ним? С человеком, в которого Агацума умудрился так бездумно влюбиться?..
Когда и Хинацуру перестала появляться, парень уже даже никак не отреагировал, предчувствуя, что это ненадолго. Так и оказалось. Вскоре появилась очередная «Сума» – так ее прозвал про себя Зенитсу. Имени новой пассии ему узнать не довелось, однако об этом он не жалел. Она была такой шумной, что парнишка, как-то раз вечером занимающийся подготовкой к национальному экзамену, с закрытым окном услышал громкий женский голос на улице. Незаметно приоткрыл штору и там снова увидел их: светловолосая девушка с мелированием отбивалась от бесстыдно лапающих ее рук Тенгена, крича что-то вроде «мы же на улице, черт возьми». «Строптивая, – уныло пронеслось в голове Агацумы, и он, понаблюдав за ними еще пару минут, вернулся за стол, однако отложил в сторону все задания. Желание заниматься учебой пропало напрочь. В голове снова был Узуи, приведший домой очередную девушку. – И с ней сегодня что-то получится? Она вроде как не настроена на постельные игрища. Боги, и зачем я только думаю об этом…»
Джигоро, которого в декабре начали готовить к операции, наставлял своего воспитанника серьезно взяться за учебу, чтобы поступить в университет на более льготных условиях, и Агацума, сидя возле больничной койки деда, кивал ему, про себя размышляя совершенно не о том. О каком поступлении в университет можно было думать, когда сердце сходило с ума, а желание что-либо делать при виде новых женщин в соседнем доме бесследно исчезало? Он учился, ходил на дополнительные занятия, исправно выполнял домашнюю работу, но чувствовал, что в любой момент готов вот-вот сорваться. Его постоянно тянуло забиться в какой-нибудь дальний угол и сидеть там столько, сколько будет нужно, чтобы из головы убрались все мысли о происходящем. Операция, экзамен, Тенген… Вставать по утрам хотелось все реже и реже – вероятность того, что новый день преподнесет ему хороших новостей, была слишком никчемна.
Учителя начали проводить с ними собеседования, и Агацума был в полной прострации: никакой информации об университетах он еще не смотрел, да и в связи со всеми своими проблемами пока не собирался. Была у него насчет поступления одна сумасшедшая мысль, но он сразу же окрестил ее плохой идеей и не стал даже всерьез задумываться об этом. Ответив на вопрос учителя, чем бы он хотел заниматься и куда поступать, весьма неопределенно, Агацума выслушал длинную лекцию о необходимости четкого, осознанного выбора, а также получил в качестве рекомендаций несколько вариантов учебных заведений для подачи документов. Зенитсу и сам понимал, что слишком много думает совершенно не о том, но не знал, как себе помочь. К тому же, такие душевные потрясения, когда он встречал Тенгена с новыми девушками, участились.
Балконы домов их улицы располагались с правой стороны, и по какой-то жестокой насмешке судьбы соседний балкон смотрел в окна его комнаты. Проветривая помещение перед сном, школьник вдруг почувствовал какой-то неприятный приторный запах – как будто фруктовый йогурт развели химией и перевели в состояние пара. Поняв, что этим тянет с улицы, Агацума прошел к окну, чтобы закрыть его и застыл. На него с соседнего балкона неприветливо смотрела девушка со спутанными пепельными волосами, волной лежащими на плече. Она стояла босиком практически голая – из одежды на ней были только черные полупрозрачные стринги, а на плечи была накинута мужская толстовка на молнии. В руках эта мрачно глядящая на появившегося мальчишку красавица держала электронную сигарету, делая длинные затяжки время от времени.
– Что уставился, мелкий уродец? – огрызнулась она, сощурив большие зеленые глаза, отчего Зенитсу чуть не отшатнулся от окна. – Эй! Почему твои соседи такие тупые, а?
– Что там у тебя опять блестяще случилось… – дверь на балкон открылась, и как только мальчишка снова заприметил рельефный торс и взъерошенные осветленные космы, то быстро закрыл окно и наглухо зашторил его, осев на пол. Все тело у него дрожало, а сердце снова начинало стучать быстрее. Не нужно было быть великим детективом, чтобы сопоставить все факты: курящая на балконе полураздетая девушка и полураздетый мужчина вместе вечером. «Они занимались этим…» – подобные мысли давили дрожащего Зенитсу, обессилено сидящего на полу. Теперь о спокойном сне в этот день можно было даже не мечтать.
Чтобы хоть немного забыться, он решил восстановить тренировки и вернулся в додзё. Неожиданно ярое желание пойти в клуб кендо изъявил и его друг, Тандзиро, а потому Агацума даже обрадовался своему возвращению. Камадо стал ходить в новый клуб с удовольствием, и это удовольствие удвоилось, когда на одной из тренировок он познакомился со старшим сыном Шинджуро-сенсея. Они как-то очень быстро нашли общий язык, и вскоре Ренгоку перед началом или после окончания тренировки сам подходил к ним, чтобы просто поговорить. Новый знакомый так завладел вниманием мягкосердечного Тандзиро, что парнишка даже в один из дней доверил Агацуме свои сердечные переживания – сказал, что, кажется, влюбился в сына Шинджуро-сенсея.
Нагрузки, которые давал тренер, очень быстро дали о себе знать: по приходе домой сил на всякие глупости у него не оставалось, и Зенитсу после ванны сразу же заваливался спать. Плотный график не оставлял ему времени, чтобы думать о недоступном Тенгене, и забирал много сил. Парнишка бегал из школы в больницу, домой, на кендо и снова домой чуть ли не бегом, прокручивая в уме, все ли дела он сделал и не было ли того, о чем мог забыть.
Операция Джигоро прошла успешно, но врачи пока все еще не торопились выписывать его из больницы, объясняя это необходимостью длительного курса реабилитации. Зенитсу в этом ничего не понимал, но уже был невероятно обрадован словами об успешном оперировании. Близился январь, и он жаловался привычно бодро улыбающемуся деду, что вскоре не сможет приходить так часто. Тот лишь махал на него рукой, повторяя снова и снова, что учеба – это главное. Иногда у подростка появлялось сильное желание рассказать опекуну о своих душевных терзаниях, о Тенгене, о том, как ему, Агацуме, больно видеть его постоянные гулянья и новых девушек. Но парнишка гнал эти мысли, боясь осуждения – каким бы красивым Тенген ни был, он оставался мужчиной. Вряд ли бы Джигоро понял, если бы Зенитсу принялся расписывать ему то, как громко стучит сердце у него в груди, когда он видит своего соседа. К тому же впереди были важные испытания для подготовки почвы к устраиванию собственной карьеры, и школьник решил сначала разобраться с национальным экзаменом.
Январская аттестация, наконец, прошла. Результаты были объявлены вскоре после испытания, и не пришлось даже изводить себя ожиданием. Зенитсу, узнав о своих девяноста шести баллах, от шока и радости чуть не упал со стула в классе. В этот день он со свежим букетом цветов летел в больницу к деду так быстро, как никогда. Впервые за длительное время ему было так легко, что, казалось, он запросто может полететь, если посильнее оттолкнется ногами от асфальта. До идеального результата ему не хватило каких-то четырех баллов – это было гарантией льготного поступления. И Агацума мысленно репетировал разговор с дедом, представлял, как старик обрадовано вскрикнет и скажет: «Вот он, мой Зенитсу! Я всегда говорил, что из тебя выйдет толк!»
