— Вам, верно, показалось, ваша светлость. Сюда поднимаюсь только я и Тари.
— Смотри у меня! — погрозив пальцем, старая графиня исчезла, оставив после себя тяжелый аромат полевых цветов.
Выждав десяток минут, Киоре позвала Тари, успев до этого переодеться в свой воровской костюм, хранившийся в тайнике под кроватью. Зашнуровав сапоги, сорвала с головы парик, пошипев от боли, а после грязные волосы спрятала под маску, надев ее на манер шапки — не время для красоты!
— Закрываешь дверь, ложишься в кровать, никому не открываешь. Будут ломиться — беги через чердачное окно. И помни, я обязательно вернусь за тобой!
Она подошла и легко пожала служанке руку, надеясь, что если та не вспомнит слов, то хотя бы запомнит что-то подсознательно… Да, Тари была идеальна для нее — забывала о двуличности госпожи и преданно ждала ее, забывала, что лежит на чердаке, искренне считая его пустым и ненужным. Киоре жалела девушку, которая до ее появления жила при монастыре и круглыми сутками у лучины штопала одежду — ей не доверяли даже самую простую работу в кухне, где хотя бы тепло. Киоре не всё понимала в служанке: Тари помнила что-то обрывками, что-то откладывалось на уровне неких инстинктов, и она не была совсем уж неприспособлена к жизни, ведь умела и считать монеты, и делать покупки, и по городу ориентировалась, хоть всего в паре кварталов. Киоре предполагала, что такие провалы в памяти — последствие травмы головы, но преданная ей женщина ничего не могла сказать, как и многочисленные слухи в городе. Как и все бродяжки, Тари просто появилась в Тоноле и осталась, став еще одной его марионеткой.
Киоре проследила, чтобы служанка выполнила ее приказы, и зашла на чердак. Размерами он был больше ее спальни, зато не блистал высотой — приходилось сгибаться. Простое серое платье с длинными манжетами, по-деревенски повязанный на голову платок, скрывавший и шею, дорожная тряпичная сумка с обрезками ткани для вида, немного болезненного цвета краски под глаза, на щеки и губы, и вот уже снова другое лицо в медном зеркальце.
С кухни вышла торговка травами, распродавшая товар, она же выскользнула в переулок и быстро пошла прочь. Толпа приняла ее, поглотила, слила в единое целое с людской массой. Вечерело, и жители столицы спешили по домам — кто к уюту, а кто и правда боялся чудовищ, слухи о которых разлетелись по Тонолю. Газетчики спешно распродавали вечерние тиражи, лавки ждали поздних покупателей, и громыхали кареты.
В суете легко затеряться, и потому Киоре любила толпу. Она пробивалась, орудуя локтями, а когда надо, прижималась к стенам домов, пропуская очередного груженого мужчину-гиганта. В свою временную квартиру она забралась, когда фонарщики вышли на работу, ужом заползла в окно и свалилась на пол. Мешагиль внутри не оказалось, и Киоре запретила себе думать о предсказательнице. Сняв платье и платок, убрала их в сундук, достав взамен широкий пояс с сумочкой, опустила маску на лицо, и, когда уже собиралась уходить, дверь распахнулась, являя хозяйку дома, которая истошно завопила:
— Ворье! Ворье! Ворье!
Следом за ней ворвались двое огромных мужчин, снимавших комнаты на первом этаже, бросились на нее так быстро, что она едва уклонилась от захвата. Прыжок, балкон, подвернутая нога, спуститься по плющу и скрыться во тьме улицы без фонарей, оставляя крики погони позади — такие не поймают. Бегом, бегом, бегом! И с квартирой ей придется попрощаться…
Сосредоточившись на дыхании, прогнала лишние мысли. Опустевшие улицы затягивал столь желанный для Киоре туман, и она скользила из тени в тень, пережидая прохожих, чтобы остаться незамеченной. Шатались пьяницы, бежали домой гулявшие дети, спешили уединиться парочки, патрульные вышагивали по улицам, зорко высматривая преступников или преступления.
Разрушенная фабрика мистическим силуэтом высилась перед рекой, которая раньше приводила в действие конвейеры, и яркие огни фонарей освещали вход в ее ржавое, скрипящее нутро. Обвалившаяся крыша оголяла опоры, в которых призраками выл ветер, и смотрелись они интересно так, как виселицы для великанов… или для каменных горгулий Северного моста. Сбросив оцепенение, она, крадучись, пробралась внутрь. Конвейеры, мусор, металлический хлам, ржавчина, обрушившиеся балки, торчавшие из земли, надрывный скрип. Холодный ветер мурашками скатился по спине, но Киоре упорно осматривала огромное пространство. Из сумки достала крохотный кристалл-светляк, заменявший фонари в хаанате, зажгла его, и он завис над открытой ладонью, освещая голубоватым светом пространство на пять шагов впереди и позади. Неразумно, глупо, но иначе она ничего не увидит.
Прежде всего Киоре обошла и осветила, насколько хватало, стены, тщательно изучила их, потом собралась осматривать пол на предмет тайных ходов или подполов, но очень скоро плюнула на это дело: всё равно под завалы мусора не пробраться даже горгулье. Неужели первосвященник должен был только встретиться с кем-то? Неужели теперь ей этой тайны не раскрыть?
Обидевшись на коварную удачу, она пошла к реке — как раз в стене зияла огромная дыра, по которой можно было выйти к берегу, правда, пришлось лезть по какой-то невнятной конструкции, оканчивавшейся огромным механизмом, застывшим в воде, о который разбивались небольшие волны. Она забралась наверх, поднялась над самой рекой и встала, раскинув руки для равновесия.
Фабрика находилась на небольшой возвышенности, другой берег реки полого опускался вниз, убегал длинными домами, в которых горел свет, яркий и теплый, столь желанный уютом для любого человека. Она балансировала на какой-то балке, смотрела и смотрела на улицы, что постепенно растворялись в тумане.
Отчего-то сейчас лучше всего думалось о Доране. Она старалась гнать мысли о нём — слишком сильно действовал на нее этот человек! Он посмел отказать ей на балу! Он посмел выстрелить в нее! Но вместе с тем Киоре помнила и их короткие беседы, когда железный глава Тайного сыска превращался в измученного жизнью мужчину. Иной раз Дорану хотелось влепить пощечину и рассказать о своей жизни, чтобы сравнил и понял, что его проблемы — мелочь. Хотелось ткнуть герцога и проволочь носом по полу его шикарного дома, расцарапать кожу драгоценностями из сейфа и сжечь его банковскую книжку, где в чек он мог вписать любую огромную сумму. Киоре всегда отрезвляла его холодность с баронетой Ниирой Таргери. В последнюю их встречу она боялась, как бы он не заметил, что она едва шевелила большими пальцами, боялась, как бы он не спросил о них, но обошлось, зато в его глазах она уловила отголоски каких-то странных чувств.
Киоре не могла объяснить, для чего говорила с ним о перерождениях. Хотела помочь? Сделать больнее? Оставалось только гадать, к каким мыслям пришел сам Доран, и от этого по телу прокатывалась волна жара и паники, а на губы просилась коварная улыбка.
Поплевав на руки и оттерев ржавчину с ладоней о костюм, спустилась. Ее ждал ход в монастырь святой Алатарины. До него добралась за полчаса бегом, также легко открыла ход и нырнула в него, ведомая предчувствием на грани предвиденья, и каменная кладка хода мелькала в синем свете хаанатского камешка. Остановилась у стены и нажала два камня, открывая вход, боком проскользнула, не успев осознать, что в келье горит свет. Ее схватили, грубо придавили к стене, блокировав и руки, и ноги. Камень дрогнул и выпал, угасая.
Отпустили ее также внезапно, и Киоре обернулась, уже зная, кого увидит.
— Что ты здесь забыл посреди ночи?
— Могу спросить то же самое, — ответил герцог Хайдрейк, кстати, опять одетый в какой-то старый темно-серый пиджак и такие же брюки. — Сегодня убили убиравшую келью монахиню, элементарно разбили ей голову о камни, — он указал на кровавое пятно на стене. — Думаю, ты бы не стала действовать так грязно?
— Разумеется! — фыркнула воровка, отчего-то польщенная, что ей приписали некое благородство. — И зачем ее убили?
— Никто не знает. Кажется, теперь эту келью закроют, с такой-то историей, — пожал он плечами, как будто недавно не грозил воровке смертью. — Прекрати жаться к стене. Я не горю желанием немедленно тебя казнить. Не люблю это.
