В голове роятся вопросы, но Адель отбрасывает их. Нужно вырваться. Убежать.
Адель с усилием встает и бросается бежать. Она не смеет оглянуться. Взгляд прочесывает чернильную тьму вокруг.
Думай, Адель, думай.
Возвращаться в отель не вариант. У двери придется выуживать карточку-ключ, это слишком долго. Ее догонят.
В лес.
Если она доберется до леса, до темного полога деревьев, то сможет оторваться. Адель бежит со всех ног вверх по пологому склону и слышит за спиной топот и дыхание.
У нее преимущество – она знает дорогу, гуляла здесь летом. Тропа лениво петляет по лесу, через бегущие вниз по склону ручьи, несущие в долину талые воды ледника.
От главной тропы ответвляются боковые. Летом они служат велодорожками.
Стараясь оторваться от преследователя, она сворачивает на одну из них.
Адель бежит по тропе, в крови бурлит адреналин, сапоги утопают в снегу. Через несколько минут в груди уже колет, дыхание становится быстрым и судорожным, но преследователь отстал. Она его больше не слышит.
Через двадцать метров она следует плану – сворачивает влево, огибая скопление елей, и ныряет в тень. Пот щекочет спину под пальто. Адель боится даже дышать.
А если он заметит следы на снегу, которые выведут прямо на нее? Адель может лишь надеяться, что их скроет снегопад, сугробы у камней и поваленных ветвей отвлекут внимание.
И в конце концов Адель слышит, как преследователь пробегает мимо, слышит топот чьих-то ног по снегу. Она разворачивается и мчится обратно по тропе, теперь по ответвлению справа. Оглядывается, пытаясь понять, где преследователь, но видит только деревья и снег. Лес слишком густой.
Раздвигая ветви руками, Адель осторожно пробирается между деревьями. Ей холодно. И тут она замечает какое-то движение слева. И смотрит в ту сторону.
На нее накатывает волна облегчения – это всего лишь прыгающий по сугробу сурок. Он отряхивает шерсть от белых хлопьев, замирает, глядит на Адель и бросается в лес.
Но она замечает еще одно движение. Еще один звук.
На этот раз приглушенный кашель.
Проклятье! Ее обнаружили.
Мозг работает в лихорадочном темпе.
Хижина… которую отель использует как сарай. Она прямо внизу, параллельно дорожке. Если пройти еще несколько метров, там можно спрятаться. Хижина может быть заперта, но вдруг…
И снова раздается чье-то дыхание.
Спокойствие, твердит себе Адель. Ты уже близко.
Она пятится.
Тишина.
Медленно выдыхая, она решает, что пора двигаться.
И медленно идет вниз. Взгляд ищет хижину сквозь прогалины в ветвях, но ничего не находит. Только бесконечный лес и снег.
Адель беззвучно матерится. Наверное, она поднялась слишком высоко. Слишком далеко от главной дорожки. И это совершенно другая тропа…
Глаза щиплет от слез. Это все снег. Вот почему она ошиблась. Он скрыл все приметы: знакомые камни, пеньки, поляны. Нужно вернуться на главную дорожку. Туда, откуда она пришла.
Услышав треск сломанной ветки, Адель резко оборачивается.
Перед ней стоит фигура. Фигура без лица.
Адель щурится, и от слез зрение размыто. Наверное, ей привиделось, думает она, вытирая слезы. Вот в чем дело. Видимо, она просто прилегла на кровать в последнем номере и задремала…
Но когда зрение проясняется, Адель понимает, что это не сон, не галлюцинации в полудреме.
У человека нет лица, потому что на нем маска.
Сбоку она напоминает хирургическую: щеку пересекают тонкие завязки, стянутые на затылке, но впереди все гораздо сложнее. С холодком страха Адель понимает, что это больше похоже на противогаз – от носа ко рту идет толстая гофрированная трубка. Очень своеобразный противогаз… Огромный, полностью закрывающий лицо. Адель ничего не удается под ним рассмотреть.
Человек идет вперед, к ней. У Адель подгибаются колени.
Не сбежать. Она больше не может бежать.
8
Элин каменеет. Все это неправильно. Ей не следовало приезжать.
Айзек делает шаг вперед, явно колеблется, но потом все-таки заключает ее в объятия.
Элин потрясенно вздрагивает. Волосы Айзека касаются ее лица – длинные темные кудри до шеи. Он и пахнет иначе: табаком, незнакомым мылом.
Прикусив губу, Элин закрывает глаза. Слишком поздно. На нее обрушиваются воспоминания.
Сверкающее море с белыми барашками. Прозрачная вода, сквозь которую видно водоросли, плещется о красные бакены. Пронзительно кричат чайки.
Айзек отстраняется и встречается с ней взглядом, в его глазах странная смесь эмоций.
Любовь? Страх? Невозможно сказать. Элин больше не может читать по его лицу, слишком много времени прошло. И от этой мысли у Элин ноет сердце – ведь он единственный оставшийся родственник, и все же такой чужой.
Он откашливается, трет пальцами уголки век у слезной железы. Такой знакомый жест, ведь у него экзема. Все детство были воспаления. Обострения провоцировались разными причинами: жарой, синтетической одеждой, стрессом.
– Мы увидели, как с фуникулера сходят пассажиры. Лора была уверена, что вы на нем не приедете, но я решил проверить.
– В результате мы сели на более ранний поезд, – выдавливает слова Элин и смотрит куда-то в пространство. – А где Лора?
– Пошла к своему боссу, поговорить насчет вечеринки. Скоро будет.
Айзек поворачивается к Уиллу:
– Рад наконец-то встретиться.
Он энергично трясет Уиллу руку, а потом наклоняется, слегка приобнимая и трижды похлопывая Уилла по спине. Типично мужской жест, но в то же время грамотный ход. Легкое внедрение в личное пространство и проявление доминантного поведения.
Уилл, как всегда, улыбается с дружелюбным видом:
– Я тоже рад знакомству. И поздравляю. Отличная новость…
– Могу только повторить то же самое. Ты сделал невозможное, правда?
Уилл неловко мнется:
– Ты о чем?
– Об Элин.
Айзек кивает в ее сторону.
Повисает пауза. Уилл цепенеет, отводит назад плечи и выпячивает грудь, вздергивая подбородок. Обычно он ведет себя так, когда чувствует угрозу.
К его щекам приливает краска. Незнакомый цвет, потому что Уилл никогда не смущается, но Айзеку всегда удавалось ставить людей в неловкое положение. Выводить из себя.
– Ты заставил мою сестру остепениться, – разрывает тишину смех Айзека. – Я уж думал, этого никогда не случится. Она всегда была темной лошадкой.
Они смеются над банальной шуткой, но Элин понимает, чего он хочет добиться. Показывает, что по-прежнему ее знает, видит насквозь. Показывает ей, кто тут главный.
– Я могу сказать то же самое, разве не так? – говорит она, но сразу же сожалеет о своих словах. Ответ слишком запоздалый, громкий и язвительный, слишком очевиден в своей отсылке к прошлому и звучит невпопад.
Она отворачивается, шея горит.
– А вы когда приехали? – меняет тему Уилл.
– Несколько дней назад. Собирались покататься на лыжах, но подъемники закрылись, – Айзек показывает на метель за окном. – И вот так с тех пор, как мы приехали.
Покататься на лыжах. Элин помнит, что у него хорошо это получается. До выпуска из университета он провел год во Франции, а потом приезжал в отпуск. Учеба далась ему непросто – он работал, копил деньги и снова работал. Всем им пришлось тяжело – ни наследства, ни родительской помощи.
А он в отличной форме, думает Элин, оглядывая поджарую, жилистую фигуру и проступающие под рубашкой мускулы. Крепок и силен. Как и у нее, лицо Айзека стало худым и более резко очерченным, появились и новые морщины, но большие голубые глаза не изменились, все такие же пронзительные. И по-прежнему выглядит слегка помятым и растрепанным. Как вечный барабанщик инди-группы.
– А остальные когда приедут?
– Через пару дней. – Айзек переминается с ноги на ногу. – Мы решили, что будет лучше, если вы приедете первыми. На вечеринку до помолвки. Только для родни.
Он протягивает руку и слегка касается ожерелья Элин.
– Все еще его носишь?
