Фигура закутана в черное. И что-то закрывает ее лицо. Что-то, напоминающее по форме противогаз, только без фильтра спереди. Вместо него ото рта к носу идет толстая резиновая трубка. Коннектор. Черный гофрированный шланг колышется, когда человек переминается с ноги на ногу.

И выглядит это ужасающе. Чудовищно. Нечто скребется в самых темных глубинах подсознания.

«Думай, – говорит себе Даниэль, – думай». Мозг начинает судорожно перебирать варианты – каким образом превратить этот кошмар в безобидную шалость. Это розыгрыш, только и всего, кто-то из демонстрантов решил его напугать.

Человек делает шаг в его сторону. Четкое, выверенное движение.

Теперь Даниэль видит лишь надвигающееся кошмарное лицо, обтянутое черной резиной. Складки трубки-хобота. А потом слышит и дыхание – странное причмокивание, идущее из-под маски. Влажный, булькающий вдох.

Сердце в грудной клетке бешено колотится.

– Что это? – говорит Даниэль и слышит в своем голосе страх. Дрожь, которую пытается подавить. – Вы кто? И что вы здесь делаете?

Его лицо щекочет капля. Снег плавится от жара его тела. Или это пот? Даниэль точно не знает.

«Да брось, – говорит он себе. – Возьми себя в руки. Это просто какой-то чудик шатается где попало. Сейчас ты пройдешь мимо него и сядешь в машину».

Но тут, посмотрев под другим углом, он замечает чужую машину. Ее не было здесь, когда он приехал. Черный пикап. «Ниссан».

«Давай, Даниэль, шевелись».

Но тело будто сковало льдом, оно отказывается подчиняться. Он может только слушать странное дыхание из-под маски. Теперь оно стало громче, быстрее и более хриплым.

Громкое хлюпанье и свист на высоких нотах.

Снова и снова.

Человек придвигается ближе. Он держит что-то в руке. Нож? Даниэль не может различить. Все скрывают толстые перчатки.

Давай же, шевелись!

Даниэлю удается сделать шаг вперед, потом второй, но страх сковывает мышцы. Он спотыкается в снегу, правая нога скользит.

И когда он выпрямляется, уже поздно – рука в перчатке затыкает ему рот. От перчатки несет затхлостью, а маска пахнет жженой резиной, пластиком и чем-то еще.

Чем-то знакомым.

Но прежде чем мозг успевает найти ассоциацию, что-то протыкает Даниэлю бедро. Вспышка боли. Мысли разбегаются, а потом разум затихает.

А через несколько секунд проваливается в небытие.

Фуникулер из лежащего в долине городка Сиерре поднимается вдоль горного склона до Кран-Монтаны почти вертикально.

Скользя над заснеженными виноградниками и городками Вантон, Шерминьон, Моллен, Рандонь и Блуш, за четыре километра пути он поднимает пассажиров более чем на девятьсот метров всего за двенадцать минут.

Вне туристического сезона фуникулер обычно почти пуст. Большинство людей поднимаются в гору на машине или на автобусе. Но сегодня, когда дороги почти встали из-за пробок, он набит битком.

Элин Уорнер стоит с левой стороны набитого вагончика, рассматривая все, что ее окружает: налипающие на окна жирные хлопья снега, громоздящиеся друг на друга сумки, прямо в слякоти на полу, и тощих подростков, толкающихся у двери.

Ее плечи напряжены. Она уже и забыла, какими бывают дети в этом возрасте: эгоистичные, не замечающие никого, кроме себя.

Ее щеку задевает намокший рукав. Элин вдыхает запах сырости, сигарет, какой-то жареной еды и мускусно-цитрусовый аромат дешевого одеколона. За этим следует хриплый кашель. И смех.

С громкой болтовней в дверь вваливается группа мужчин со спортивными сумками North Face за плечами. Они отодвигают стоящее рядом с ней семейство в глубь кабинки, прямо на нее. Элин чувствует горячий пивной перегар на своей шее, ее касаются чьи-то руки.

И ее тут же охватывает паника. Сердце колотится, гулко стучит в грудной клетке.

Когда же это закончится?

Прошел год после дела Хейлера, а она все никак не может выкинуть его из головы и из своих снов. Элин все так же просыпается посреди ночи, на мокрой от пота простыне, и сон стоит перед глазами как наяву – рука сжимает ей горло, влажные стены надвигаются, пытаясь раздавить.

Потом она барахтается в соленой воде, которая заливается в рот, в нос…

Возьми себя в руки, твердит себе Элин и силой воли переводит взгляд на граффити на стенке фуникулера. Не позволяй кошмару тебя контролировать.

Взгляд пляшет по нацарапанным на металле буквам:

Следуя взглядом по надписям до окна, она вздрагивает. Ее отражение… на нее смотрит сама боль. Она так исхудала. Слишком сильно.

Словно что-то опустошило ее изнутри, выгрызло самую ее суть. Ее скулы заострились, слегка раскосые серо-голубые глаза стали больше и заметнее. Даже копна взлохмаченных белокурых волос и размытый шрам на верхней губе не смягчают внешность.

После смерти матери она только и делала, что тренировалась. Десятикилометровые пробежки. Пилатес. Тренажеры. Поездки на велосипеде по побережью, от Торки до Эксетера, под пронизывающим ветром и дождем.

Это было уже слишком, но она не смогла бы остановиться, даже если бы захотела. Только это у нее и осталось, единственный способ изгнать из головы навязчивые мысли.

Элин отворачивается. Пот щекочет затылок. Глядя на Уилла, она пытается сосредоточиться на его лице, на знакомой щетине, темнеющей на подбородке, на не поддающейся приручению темно-русой шевелюре.

– Уилл, что-то я…

Он вздрагивает. Элин уже видит намек на будущие морщинки на встревоженном лице, сеточку линий вокруг глаз, легкие складки на лбу.