Ну, а в-пятых… — завершил мысль советник, — я бы об этом знал…

И вот тут нить терялась. «Кому выгодна смерть обеих принцесс? Или за двумя покушениями стоят разные силы?» Пробитая голова заболела еще сильнее.

***

Жасмин оказался не только смел, но и живуч. Его раны умело обработали, обрив голову справа, и теперь, перебинтованный, со слипшимися от грязи и крови кудрями слева, он пытался сопровождать госпожу, как и прежде, перемещаясь по-собачьи. Илайна присела перед ним на корточки и серьезно сказала, глядя в большие вишневые глаза евнуха: — Ты спас наследницу престола, Жасмин, и заслуживаешь награду — с этой минуты ты больше не порх, а свободный подданный Лаара, что будет подтверждено записью в Королевской Книге Учета. Ты настоящий герой, и я запрещаю тебе бегать за мной на четвереньках, понял? Пока не поправишься — лежи и объедайся вкусностями. А дальше… дальше мы с тобой решим, что делать…

За полгода выматывающих дрессировок из сотни порхов в двух Загонах уцелело меньше семи десятков. Девять парней погибло, утонув или свернув шеи, одного, после пыток, посадили на кол за нападение на воспитателя, еще двоих — за попытку самоубийства. Их трупы Шило тут же отправил на разделку в Харчевню. Туда же — в холодную сырую мглу — отослали и семерых покалеченных, — до конца жизни им предстояло заниматься кормежкой морских тварей.

Полтора десятка порхов, которых сочли непригодными для Игр, но здоровых и крепких, способных тяжело и много работать, загнали в огромные подземные помещения под Аквариумом. Это была сложная система связанных между собой технических помещений и сооружений, где в вечном полумраке, под скрежет подъемников, движущихся рычагов, балок, лебедок, рабы крутили зубчатые колеса, приводя в движение механизмы подъема и вращения конструкций, которые использовали в ходе представлений. Те, кто попадали туда, никогда больше не видели неба. Порой молодые рабы умирали быстро, раздавленные шестернями, задушенные ременными передачами, разрезанные рейками, или медленно — года через три-четыре — заморенные непосильным трудом в жаркой духоте и сырости.

Однако самым страшным Бренн считал кастрацию четверых парней, которых Хис Яппар с дозволения Тухлого Краба объявил неуклюжим дерьмом. Экзекуцию проводили на Скотном дворе, на глазах у всех — для наглядности и устрашения. И через пару недель свежие сучьи жопы уже сидели в уборных, готовые удовлетворять половые нужды бывших товарищей… Пару раз Шило пытался убедить сургача, что на Игре девяносто девятый будет выглядеть недоростком среди рослых живцов, но Хрящ равнодушно отмахнулся, скупо пояснив, что мелкий свежак показывает неплохие результаты на дрессуре и вполне впишется в группу. «Да ты прям хренов везунчик, сказали бы мне работающие жопой парни… бывшие парни…» — горько думал Бренн, смазывая ссадины на локтях. От тоски и безысходности сводило скулы.

***

Завтра Игры. Он готов? Яджу копилась несколько недель и рвалась наружу, разливаясь по жилам. Лежа на холодных каменных плитах, подставив лицо под водопад лучей из светового колодца, Бренн множество раз прокручивал в голове вчерашний разговор с наставником, и в груди то затухал, то вновь разгорался робкий свет надежды. Когда после дрессировки их вели в Загон, сургач неожиданно остановил его, шлепнув рукояткой кнута по плечу, и лениво спросил:

— Ходят слухи, девяносто девятый, что в Казаросса тебя приволок Зигор Болли? Это так, порх?

— Да, господин наставник, — ответил Бренн, не поднимая глаз, ведь порх имел право смотреть на хозяина лишь с его разрешения. Уже в первые недели пребывания в загоне стало предельно ясно, что у него есть гребаный выбор: или ему придется смирить самолюбие и засунуть его поглубже в задницу, или же сдохнуть вместе со своей гордостью. Микко неумело пытался помочь, говоря, что Бренну особенно тяжко, потому что он очень хорошо помнит свою свободу и не ощущает себя хозяйской дрессированной крысой, как он — Микко и остальные свежаки в загоне, ведь они или родились порхами или стали ими еще в детстве. Бренн мучился от унижения и стыда за себя самого, но выбрал первое. Смирился, терпел, потому что жадно хотел жить, ведь пока жив — тебе в любой момент может выпасть козырная карта… А вот мертвые в карты не играют…

Но к чему это Акулий Хрящ вдруг заинтересовался Вислоусым скорпом и тем, как именно Бренн попал в Казаросса?

— Подыми глаза, порх. — Сургач с прищуром разглядывал его, будто оценивал по-новой, прикидывая и рассчитывая… Бренн посмотрел в изукрашенное татуировками лицо Ригана. — Старайся на Игре, порх, крепко старайся. Ты неплохо справляешься, и если выживешь, то очень скоро можешь оказаться у своей наковальни…

Бренн замер, не веря сказанному. Сургач издевается?

— Что глазами мыргаешь? — усмехнулся дрессировщик. — Радуйся, что я не поленился сообщить твоему опекуну о том, где нынче обретается его приемыш. А он сумел уговорить меня, что, если ты, по прихоти богов, вдруг останешься цел, я, скажем так, — не помешаю тебе сдернуть отсюда…

Бренн потрясенно молчал. Хрящ узнал, что он на самом деле свободный подданный, которого умыкнул Вислоусый, и решил помочь? С чего бы вдруг? Понятно, что не по доброте душевной. Похоже, Риган не прочь поиметь дополнительный навар при удобном случае, сообщая родне за немалую мзду, куда девался их сын или дочь. То, что деньги Морай пообещал большие, Бренн не сомневался. Преуспевающий сургач никогда бы не озаботился судьбой порха и не рисковал своим положением, если бы дело не пахло хорошим прибытком. Очень хорошим.

Но это все неважно. Важно одно — поставленная полгода назад цель «выжить» стала вдруг досягаемой. Шанс мизерный, но если сургач действительно сумеет помочь… Только вот что ему мешало сделать это раньше, до Игры живцов? Или он узнал о его судьбе недавно? Случайно… Может, Шило проболтался, или скорп…

— Я буду стараться, господин, — ответил Бренн, сдерживая дрожь в голосе, — я буду стараться.

***

Накануне Игры участвующим в ней свежакам, позволили отдыхать весь день, обильно кормили и даже выдали по кружке неплохого эля. Загон то бурлил от возбужденных разговоров о завтрашнем дне, то погружался в мрачное напряженное молчание. Слишком близко к молодым порхам подобралась смерть. Микко лежал весь день, уткнувшись в тюфяк, и только мычал, когда Бренн дотрагивался до его плеча, неловко пытаясь ободрить приятеля. Коста, как ни странно, снова крутился вокруг Гайра, постоянно обращаясь к нему, а когда тот раздраженно отмахивался, шел в уборную сбрасывать напряжение на кастратах, один из которых раньше был его соседом по лежаку.

К ночи в загоне стало особенно тихо, потому скрежет двери и низкий голос сургача, эхом разнесшийся по подвалу, заставил вздрогнуть. — Девяносто девятый! Рысью!

Бренн поспешил, ловя на себе удивленные взгляды, и вышел следом за наставником. На одной из площадок у лестничного спуска Джерг Риган остановился, и у Бренна перехватило горло. Он узнал эту сырую замшелую лестницу — она вела в Харчевню!

— Ну что, порх, подготовился к Игре? — Хрящ скрестил на груди мускулистые, черные от татуировок, руки, глядя на Бренна, как на забавного зверька.

— Да, господин, — чуть замедлившись, ответил он.

— Правила слегка изменились, девяносто девятый. Если уцелеешь, то после Игры тебе придется еще немного попотеть.

Что за хрень? Сердце заколотилось от нехорошего предчувствия. Бренн приподнял голову, остановив взгляд на груди наставника, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не задать вопрос, — раз Джерг Риган притащил его сюда, потратив свое драгоценное время, значит, сам все расскажет. Чуть растягивая слова, дрессировщик равнодушно сообщил: — Господин Нут ан Хурц по неизвестной мне причине очень сильно желает, чтобы ты, порх, если по недоразумению выберешься из Игры без потерь, — повозился под водой с иглозубым сквидом из Абиссая, которого привезли пару дней назад. Как тебе такое развлечение, порх?