***
Стараясь не скрипнуть дверью, Бренн прошел в кухню, и тут же наткнулся на мрачный взгляд опекуна. Морай сидел у открытого окна, откуда тянуло ночной свежестью. Судя по висящим под потолком клубам дыма массарского табака, сидел так он давно. — Скоро рассвет. Собирайся, раньше пойдем — раньше вернемся.
Голос кузнеца звучал спокойно, но Бренн чувствовал душный запах скрываемого страха, который сгущался вокруг Морая. Чего он так боится? Ведь Морай не подозревает о проснувшейся у Бренна яджу — с чего же так беспокоится насчет проверки у Непорочных? Или он все же не поверил, когда Бренн рассказал ему свою, подправленную историю того, что произошло в доме Ри.
Как только забрезжил бледный утренний свет, они молча двинулись к Дому Правосудия Ордена Непорочных, или иначе — к Пирамиде, как его называли в Нижнем городе. Напротив старинного Королевского Суда, где выносили приговоры по уголовным делам и бытовым преступлениям, не относящихся к незаконному использованию яджу, высилось древнее массивное здание из черно-серого гранита. Его форма напоминала усеченную пирамиду с выступающими каменными террасами, по которым неспешно прохаживались жрецы, что-то обсуждая и надменно посматривая на суетящихся внизу человечков. Ко входу, зияющему темной пастью меж тяжелых дверей, вела широкая крутая лестница с высокими ступенями, на которых образовалось три очереди.
Здесь находились только простолюдины Бхаддуара и окрестных городов, а представители знатных семейств, владевшие яджу, проходили проверку в Розстейнар. В Нижнем городе ходили упорные слухи, что благодаря светлой искре Элмеры Милостивой, гнилых уродов среди придворных или семейств, близких к королевскому двору, выявляли очень быстро. Причем казни урхуд из высшей знати проводили на площади Искупления в особые дни, и они были весьма кровавыми и зрелищными к удовольствию худородных. Ведь в Лааре все подданные равны, если речь идет о гнилой яджу, и нигде не скроется скверна, — ни в лачугах Канавы, ни в особняках Розстейнар. И так было и будет во всех землях и провинциях Лаара.
У подножья лестницы подходящих встречали трое бесстрастных стражей и преисполненный важности долговязый эфеб, года на три старше Бренна. В руке юноши — бронзовый жезл, над бровью — три красные точки — хринг ученика Непорочных третьего года обучения. — По какому делу? — он пренебрежительно глянул на Бренна. Тот молча протянул эфебу уведомление, которое было прочитано очень внимательно.
— Так значит, ты — худородный, подозреваемый в гнили, как здесь написано, а может быть, и скрывающийся урхуд? — скривил губы ученик жреца и, прищурившись, смерил Бренна многозначительным пристальным взглядом. Похоже, эфебу казалось, что подобным взглядом он пронзает обвиняемого насквозь и видит его гнилую суть.
— Что ж, посмотрим, худородный, — эфеб сделал ударение на этом слове, — выйдешь ли ты отсюда, раз добровольно не явился пройти проверку на скверну, как вон те законопослушные подданные, — он указал бронзовым жезлом на людей, стоящих в очереди по центру лестницы. — И тем более, не сознался сразу в запрещенных актах чудодействия, — добавил он. Долговязый явно наслаждался властью, то и дело поигрывая жезлом.
— Нет во мне никакой скверны. Это ошибка, — хмуро буркнул Бренн, стараясь не смотреть в глаза ученику Ордена и не выдать острое желание сломать ему длинный нос. Он вполне осознавал, что его злость на эфеба вызвана не только унижением, но и обычной завистью… Да, он смертельно завидовал этому ученику Непорочных — отпрыску благородного дома. Ведь тот скоро станет жрецом, хотя ему достались лишь жалкие капли дара — Бренн сразу почуял исходивший от парня жидкий запашок яджу, напоминавший запах старого сыра.
— Встань сюда, подозреваемый, — эфеб указал жезлом в левую очередь, и отвернулся, дернув плечом. Оглянувшись на сжавшего губы Морая, Бренн присоединился к длинной веренице ссутулившихся и прячущих глаза людей, которые медленно поднимались по высоким ступеням и исчезали в черном провале дверей, поглощенные ненасытным брюхом Пирамиды. Среди простолюдинов обоего пола, включая мастеровых, селян, ремесленников, выделялись фигуры хорошо одетых зажиточных горожан, лекарей, купцов, учителей и аптекарей. Но всех присутствующих в этой очереди роднило одинаковое выражение лица — растерянное, пришибленное, как у порхов, выставленных на торгах у Старого порта. Они боялись. Но Бренн боялся сильнее всех, то и дело оглядываясь на Морая, оставшегося у подножья лестницы. Он сказал, что будет его ждать. Ждать, сколько потребуется.
— Трясешься, недоросль, — с удовлетворением отметил дородный торговец с ухоженной навощенной бородкой, стоящий напротив Бренна в центральной очереди, где находились те, кто добровольно пришел заявить о замеченных у себя признаках яджу, страстно надеясь получить статус димеда.
— Правильно трясешься, — не успокаивался мужик, — надо было самому идти проверяться, а не ждать, когда тебя сцапают. Тогда бы стоял среди нас — благонадежных горожан…
— Да откуда тебе-то знать! Мож мы тут благонадежнее тебя, дурака. И не найдут в нас никакой скверны! — зло огрызнулась пожилая женщина за спиной Бренна, судя по одежде — небогатая селянка.
— Ээ, нет, тетка! Вы тут в этой очереди все подозреваемые, так что попридержи язык-то, уж я по твоим глазам бесстыжим вижу, что ты гнилая насквозь… — разъярился торговец, распрямив плечи и выпятив грудь. Ощерив зубы, женщина шагнула к нему, нацелившись вцепиться в глаза, но вмиг оказавшийся рядом вооруженный эдир грубо оттолкнул ее, ткнув в грудь тупым концом копья. Торговец заухмылялся, но страж вовсе не собирался разбираться, кто прав, кто виноват, и, схватив того за ухоженную бороду, швырнул, как пустой мешок, в самый конец очереди «неблагонадежных», где стоял Бренн и та самая селянка. — Стоять здесь! Молчать!
Мужик с кусками выдранной бороды, всхлипывая, заворочался на нижних ступенях, прикрывая ободранное лицо от злорадных взглядов. За то время, пока Бренн стоял в очереди, он наслушался столько всего и со всех сторон, что ему стало еще хуже. О многом он уже знал, но здесь, на ступенях, ведущих в Пирамиду, на него вывалили столько подробностей, что он почти захлебнулся в них, но все же пытался разложить все по полочкам.
Ясно, что в случае обнаружения яджу, будущее человека зависело от того, какого рода сила в нем жила. Если он оказывался «пустышкой», то есть у него вообще не находили искры Жизнедателя, то его отпускали, — Непорочные были справедливы. За их беспристрастностью внимательно следила Элмера Милостивая, не позволявшая обижать невиновных.
У носителя слабой яджу, добровольно прошедшего проверку, появлялся шанс на сытую обеспеченную жизнь, если он получал статус димеда и право работать под контролем Ордена. Потому люди в левой и центральной очереди с нескрываемой завистью поглядывали на проверенных и зарегистрированных димедов, стоявших справа. На висках у деревенских знахарок, кукольников, учителей, дождевиков и земляных лекарей — умельцев по земледелию, человечьих и звериных лекарей, кулинаров и слепцов-поводырей, — чернели хринги в виде копыта, как у бабки Дуги. Чернокопытники держались уверенно и с достоинством. Правда, димед, не способный заплатить ежегодный взнос, терял право использовать искру. А его хринг просто срезали с кожи. Однако, любое дело, где пользовали яджу, было прибыльным, уважаемым, и люди вновь шли к Дому Правосудия за разрешением, подставляя виски для повторного нанесения «черного копыта».
Если Судьи видели сильный дар у простолюдина, то бедолагу ждало многолетнее пребывание в подземном Узилище. Там проводили так называемые процедуры Очищения, во время которых жрецы подвергали несчастного разным испытаниям. А главное, как и говорила старая Ойхе, — «доили яджу» до тех пор, пока «очищаемый» или попросту «овца» не становился пустышкой со свернутыми мозгами. Именно такого исхода и опасался Бренн, с тоской глядя на вход в Пирамиду. В сырых темных камерах Узилища, что находилось в подземельях Дома Правосудия, ждали своей участи, обвиненные в скверне. На верхних ярусах томились в темницах те, у кого еще имелся шанс вырваться отсюда после Очищения и оправдания. Ниже шли лабиринты с многочисленными камерами для узников, приговоренных к пожизненному заключению. В период обильных зимних дождей преступники сотнями тонули в холодных смрадных водах, смешанных с фекальными нечистотами. И тогда камеры освобождались для новых обвиненных.
