Штрум всегда чувствовал свою бригаду не как спутников, а как части собственного тела. Это он, командир боевого отряда, имел восемь рук и ног, которыми действовал не менее слаженно чем двумя. Две пары атаковали цель, и спустя секунды все было кончено. Струя газа с полуметра, два удара ножом в бок, и Штрум добил цыгана ударом молотка в затылок. Цыганке повезло еще меньше – получила нож в ягодицу от четвертого бойца, и на нее посыпались удары всех четверых. Пятый, с камерой в руках, снимал всю сцену на видео, не упуская малейших деталей – от резких судорог всего тела жертвы до неуловимой дрожи в лице. Два ножа и молоток за несколько мгновений прекратили сопротивление – жертву вытягивали на удары друг друга. Прекратив съемки, присоединился и оператор, он нанес несколько ударов ножом и ловко обшарил жертву. Как всегда, над юбками под одеждой в складках жира спрятался самодельный пояс из ткани. Там деньги.

– Штурм, смотри чо тут! – один из парней держал в руках газовый «Вальтро», снятый с цыгана.

– Выкинь нахуй! – скомандовал Штрум. То же самое, но насчёт мобильного телефона было сказано тому, кто обшаривал жертв.

Парни послушно побросали на землю – пистолет и мобильный телефон.

– Валим! – скомандовал Штрум, и смазанные тени рванули спринтом вдоль забора.

Парень, бросивший на землю трубку, едва его товарищи повернулись спиной, на секунду задержался, чтобы поднять её. Спрятав в карман, он присоединился к своим.

Штрум бежал с трофейной сумкой. Пока вокруг вражеская территория, все держались вместе, но вот пустырь, и, побросав в пакет перчатки, ножи, молоток (специальный человек выносил в пакете инструменты с поля боя), группа рассредоточилась и каждый побежал по индивидуальному, заранее намеченному маршруту. Штрум быстро вытряхнул сумку. Грязный пакет, какие-то тряпки, женская сережка, пузырек какой-то дряни, смятая карта города с пометками, телефонная книжка, ключи… на землю все, к черту! Вот оно! Толстая пачка тысячерублевок переправилась во внутренний карман куртки.

Он ещё раз посмотрел на выброшенное барахло.

«Ключи! Если эти твари запросто таскают с собой по сто тысяч, можно себе представить, что там у них дома!»

Недолго думая, он поднял связку.

По дороге домой он зашёл в книжный магазин и купил обещанный Марианне томик стихов Теймураза Багратида и красивую рамку для их совместной фотографии. Вечером, повесив свой семейный портрет на стене в спальне, они с увлечением предались чтению стихов о страстном споре свечи и мотылька, соловья и розы, и дифирамбов в честь красного вина и алых губ. Поэма любовной тоски, мягкий свет ночной лампы, близость полуобнаженного любимого человека… Они лежали, тесно прижавшись друг к другу. Напряжение нарастало. Его рука потянулась к её трусикам. Она мягко остановила его:

– Подожди, давай дочитаем!

Он забрал у неё книгу:

– Я тебе прочитаю свои стихи.

– Свои?

– Свои, пацанские!

Он приподнялся на локте, кашлянул и продекламировал:

– Супер! – сказала она. – Ты сам сочинил? Для меня?

Он посчитал, что прелюдия и так уже затянулась и попытался обнять её, но она вывернулась, и, вскочив с кровати, стала хлопать в ладоши:

– Где мои цветы? Ты забрал их у чурок?

Легко поднявшись вслед за бесовкой, он попытался схватить её, но она увернувшись, стала бегать вокруг кровати, визжа:

– Мои цветы! Мир к моим ногам! Забери у чурок!

Они стояли друг против друга. Их разделяла кровать. Марианна, с присущей ей серьезностью продолжала дразнить его, хлопая в ладоши. В глазах его стояли веселые слезы, ему хотелось смеяться от молитвенной серьёзности, с которой Марианна шпарит шутки, но вместе с тем желание давило так, что было уже невмоготу. Ну конечно, в этом вечном споре она победила. Отважное лицо Виктора выражало покорность, и он, если не хотел умереть от восторга, то хотел жить для божества, обретенного раз и навсегда. Тяжело дыша, он прохрипел:

– Всё понял: мир к твоим ногам! Забрать у чурок!

Она подняла ножку и стала вращать в воздухе ступнёй: «А цветы забрать у чурок!?» Это уже было слишком. Внутри Виктора словно лопнула струна, прыжком перемахнув через препятствие, он сгрёб в охапку свою неповторимую ценность и вместе с ней повалился на кровать. Они катались по кровати, хохоча и визжа. Марианна царапала его твердые, как камень, плечи, кусала грудь. Зарывшись головой в её густых волосах, ароматных, как лепестки роз, он стал стягивать с себя спортивные брюки.

– Я люблю тебя!

С глубоким стоном она впустила его.

Сделав круг по Исаакиевской площади, черный Хаммер остановился напротив Мариинского дворца. Винцас Блайвас, не слушая, что ему говорят Радько и Штрум, заглушил мотор и вышел из машины. Всю дорогу, пока ехали до центра, он продумывал важный звонок. И сейчас, стоя напротив Закса, он уверенно набрал номер Лечи Вайнаха, а когда ответили, сказал:

– Алло! Лечи?

– Да, Винц.

– Как оно в целом?

– Нормально. Чего хотел?

– Слушай, Лечи: если мы раньше вернём тебе деньги, сколько процентов ты скинешь?

– Ты хочешь раньше вернуть мне мои $280,000?

Блайвас подтвердил: «Да, с учетом скидки двадцать процентов».

Вайнах удивился – столько шума было из-за того, чтобы получить отсрочку платежа, и теперь, когда после стольких переговоров с привлечением посредников и гарантов, утрясли дату расчета, контрагенты дали задний ход и хотят вернуть деньги раньше.

– Ваш срок через два месяца, Винц. Но я нигде не заработаю 20 % от $280,000 за два месяца. Так что подожду. Извини.

Но от Блайваса не так легко отделаться. Он стал уговаривать собеседника. Но тот вежливо отвёлся. Пришлось прекратить переговоры. Попрощавшись, Блайвас забрался в свой джип, горестно приговаривая: «Эх, Лечи, хуй тебе на плечи».

– Ты сдал Разгону почти весь свой офис? – нетерпеливо спросил Штрум с заднего сиденья.

Он пытливо всматривался в лицо Блайваса, отражавшееся в зеркале заднего вида. Но тот, мельком посмотрев вправо, в сторону здания на углу набережной Мойки и Вознесенского проспекта, на первом этаже которого располагался его офис, сфокусировал взгляд прямо перед собой. Он размышлял, чем можно поддеть Лечи Вайнаха, чтобы выбить скидку.