– Убивать чурок весело и модно! Россия – для русских!
Блайвас нажал на zoom и взял крупным планом рану, в которой пузырилась кровь:
– Ну на х**, куда его теперь вывозить?
Штрум с деланным смущением кивнул в сторону Исаакия:
– Всё-таки это православный собор.
Облако, схожее с хлопком, всё ещё не таяло в синем тумане, и также равнодушно стояли на крыше Исаакиевского собора серо-зеленые истуканы-апостолы.
Глава 2
Блайвас подбросил Штрума и его подругу до их дома. Не попрощавшись, она вышла из машины и направилась к подъезду. Пожав на прощание руку Радько и Блайвасу, Штрум выбрался из джипа и окликнул её:
– Алло, мы же собрались в магазин!
Не оборачиваясь, она крикнула: «Сходишь сам!»; и исчезла за дверью. Он пожал плечами и пошёл один.
Набрав продуктов, он пришёл домой, и, оставив пакеты в прихожей, стремительно вошёл в спальню. Марианна сидела на банкетке перед зеркалом и расчесывала свои длинные белые волосы. Он встал перед ней на колени.
– Что с тобой, моя розовая птичка…
Она его оттолкнула:
– Мерзавец! Как ты мог?! Ты убил его при мне, прямо на площади!
Она тешила себя иллюзией, что видео, которые он размещает на сайте – постановочные, на которых сцены убийств разыгрывают актеры.
– Ты воткнул нож, прямо в…
Она лишилась сознания, он едва успел её подхватить. Но и в обмороке, так походившем на смерть, она чувствовала, как, вместе с ужасом, её заливает волною страсть.
Марианна наполовину пришла в себя: из-под отяжелевших век показались белки глаз, грудь вздымалась, бессильно повисшие руки искали любовника. Она сжала его в своих объятьях, впилась ему в тело ногтями и, прильнув судорожно раскрытым ртом, запечатлела на его губах самый немой, самый глухой, самый долгий, самый скорбный и самый восхитительный из поцелуев.
Она тянулась к нему всем телом, и чем ужаснее, беспощадней и свирепей он ей представлялся, чем больше обагрял он себя кровью своих жертв, тем сильнее жаждала она его.
Слив страсть, они вышли во двор. Они улыбались друг другу, их движения были неспешны и неторопливы. Под навесом Штрум привлек её к себе и поцеловал, после чего они заняли скамейку. Она села к нему на колени, и пара выглядела столь увлеченной собой, что даже бабки во дворе улыбались от такой картины. Они хорошо смотрелись: физически развитый парень в белоснежных кроссовках, белых джинсах и темной спортивной олимпийке, и миниатюрная блондинка с телосложением гимнастки: в красной курточке, синих джинсах и с неизменным рюкзачком, который был у неё вместо дамской сумочки. Штрум любовался игрой её глаз.
– Посмотри на меня: я совсем неразвитый, не просветленный чел. Но я стараюсь. Видит бог, я стараюсь.
Её лицо оставалось безэмоциональным, а глаза улыбались. Штрум продолжил с предельной серьёзностью:
– В детстве я постоянно дрался во дворе, и однажды ко мне подошёл какой-то дедушка и сказал: «Ты будешь очень хорошим парнем». И вот я всё жду.
Когда они стали встречаться, Штрум показался ей слишком правильным, возвышенным и романтичным. От него пахло мужчиной, а не табачищем, перегаром и потом, как от многих других парней с района. Он чувствовал любовь, а не цинично пользовался ей. Его голос обладал гипнотизирующим воздействием. Он стал настоящим героем для восемнадцатилетней девушки, чьи знания о жизни ограничивалась информацией из книг. Но когда Марианна увидела его видеозаписи и узнала, чем он занимается… увы, в компании парней с района он проводил отнюдь не вечера творческой интеллигенции, на которых поются песни Булата Окуджавы и штудируется томик Осипа Мандельштама, они занимались кое-чем другим… отчего он стал внушать ей ужас, стал казаться каким-то чудовищем… но уже было поздно. Она боялась его и в то же время обожала. В интересах дела, чтобы завоевать её, ему надо было казаться романтиком, и спустя некоторое время она оценила по достоинству то, что старательно скрывалось за обходительными манерами и пышными букетами цветов: грубый пещерный примитивизм, агрессия и животный магнетизм. И это не было наигранно – он оказался настоящим и именно поэтому сумел внушить такую любовь. Ночами напролёт кровожадный любовник и сладострастная девушка, не размыкая неистовых объятий, молча обменивались яростными поцелуями.
Глава 3
Чёрный Хаммер подъехал к главной проходной аккумуляторного завода Балт-Электро по адресу Калинина 50А. Водительская дверь открылась, и на улицу вывалился Винцас Блайвас. Он дошёл до входной двери, уныло посмотрел на табличку, на обшарпанные стены. Постоял, понаблюдал за рабочими, которые шли через проходную, на груженую фуру, выезжавшую из ворот. После чего вынул из кармана мобильный телефон, набрал номер. Ответили сразу. Его лицо озарилось хищной улыбкой:
– Алё, здрасьте вам!
Поприветствовав собеседника на уличном жаргоне, он спросил:
– Слышь, Андрей, а ты сейчас где?
– На заводе.
– На заводе? О, я тоже здесь… возле проходной на Калинина 50А.
– Ничего себе!
Несколько мгновений они помолчали. Наконец, Андрей сказал:
– Ну ты что, здесь? Мне выйти?
Блайвас ответил как бы нехотя:
– Ну давай, ёпта.
Десять минут ожидания он провёл, неподвижно сканируя окружающую обстановку, пугая своим видом проходивших мимо рабочих – рядом с квадратным черным джипом, сам квадратный, страшный, весь в черном, словно посланник тьмы, патриарх всея ада. Наконец появился Андрей Разгон, с приветливой улыбкой на лице и вкрадчивыми манерами. Обменявшись рукопожатиями и дежурными фразами, стали молча разглядывать друг друга. Вопросительный взгляд Андрея совершенно не смущал Блайваса. Наконец он сказал:
– Слышь, Андрей… держи хуй бодрей… Ты с кем тут работаешь?
– В смысле?
– Со своими дольщиками?
– С компаньонами. С четырьмя компаньонами, Винц.
Блайвас пошевелил своим широким носом:
– А завод типа под крышей Минобороны?
– Выпускает в основном аккумуляторы для танков и военных судов. Но мы как дилеры продаём только гражданскую продукцию.
– Плюс у тебя в Волгограде фирма, – полувопросительно, полуутверждающе произнес Блайвас.
– Да, у меня там осталась фирма.
Блайвас продолжал сканировать собеседника, словно пытаясь считать всё то, что тот недосказал. Так они стояли друг против друга, затем Блайвас спросил:
– А зачем я тебе нужен?
– Э-э-э… в смысле? Мы же имеем какие-то дела, ты сдаёшь мне офис в аренду, – сказал Андрей, и пристальный взгляд его голубых глаз всматривался в лицо Блайваса.
– Нет, Андрей, тебе-то я зачем по большому счёту?!
– Слушай, изъясняйся конкретнее, что ты хочешь услышать?!
Выдержав гнетущую паузу, Блайвас выдал:
– Я имею в виду: если бы у меня была постоянная тема…
Тут он окинул взглядом обшарпанные заводские стены, в поле его взгляда попала заводская вывеска и очередная фура, выезжавшая с завода.
– …да не одна тема, у тебя же в Волгограде осталась фирма… то я бы не ввязывался во всякие блудняки. Понимаешь, о чём я?!
– Слушай, Винц, ты говоришь какими-то загадками. Что с тобой сегодня творится?!
Неожиданно взгляд Блайваса смягчился, он заулыбался и бросился обниматься:
– Ладно, расслабь булки.
Худощавый Андрей чувствовал себя неуютно в лапах этого бегемота и облегченно вздохнул, когда освободился. Блайвас вытащил телефонную трубку:
– Улыбочку! Нет, посерьёзнее!
И сделал несколько снимков. Андрей ещё больше удивился:
– Это ещё зачем?
– Для сайта! Ты же ариец, ёпта! – загоготал Блайвас. – Настоящий ариец! А мы все перед тобой чурки, ёпта! А ходим чурок шваркаем, хотя сами голимые чурки.
Тут он вовсе зашелся смехом так, что распугал всех птиц, сидевших на заборе. Андрей постарался сделать вид, что всё нормально. Успокоившись, Блайвас спрятал телефон и подал руку: «Ладно, иди, тебе надо на работу». Они попрощались.
Идя по территории завода, Андрей размышлял, что здесь могло понадобиться Блайвасу. С ним и его напарником Богданом Радько Андрей познакомился через общих знакомых, когда приехал в Петербург несколько лет назад по приглашению своих друзей, чтобы стать соучредителем фирмы-дилера аккумуляторного завода. Офис и склад фирмы под названием Экссон находились прямо тут, на предприятии. Блайвас и Радько были смотрящими у Владислава Коршунова, магната, владельца торговых центров, гостиниц, совладельца некоторых промышленных предприятий. Сам он проживал в Москве, а в Петербурге на хозяйстве оставались такие, как Радько и Блайвас. Их офис находился на Исаакиевской площади, в доме на углу набережной Мойки и Вознесенского проспекта (который, за исключением трёх квартир, также принадлежал Коршунову).
