Но, к сожалению, они не могли этого сделать. Штурман галеона, старый морской волк, проходивший в океане большую часть жизни, стремительно угасал, подхватив неведомую болезнь. Ее признаки были пугающими: лихорадка, испарина, невыносимая боль в животе – симптомы брюшного тифа, от которого в то время не было спасения. К несчастному боялись подходить. Капитан, скрепя сердце, приказал не отплывать от берега с источником заразы на борту. Нужно было срочно принять судьбоносное решение, пока болезнь не перекинулась на всех, кто находился на корабле.

Так и вижу, как бедняга, этот несчастный изгой, лежит в своей каюте в свете керосиновой лампады, тускло освещающей его истерзанное лицо. Вероятно, кожа его была так обезвожена, что казалась прозрачной. О чем думал этот несчастный в минуты, предшествовавшие его смерти? Кто знает, способен ли он был размышлять или его рассудок помутился от смертоносного токсина. А может, его сердце страдало, противясь неизбежному – что ему больше не услышать скрип соснового рангоута и гулкие порывы парусов, не ощутить на лице угасающие на закате брызги Атлантики. Умирать всегда непросто. Но умирать, когда в ушах еще не стих милый сердцу зов океана, труднее вдвойне.

Наконец, капитан принимает решение. Ему, как и всем на борту, было очевидно: оставлять источник заразы на корабле – смерти подобно. Он приказал матросам спустить шлюпку на воду и погрузить туда еще живого штурмана. Могу только догадываться о том, что испытали салаги, которым пришлось проделывать это с едва живым соратником, с которым у них наверняка сложились добрые отношения за годы, проведенные под парусом.

Они гребли изо всех сил, ведь в запасе у них была всего пара часов. Близился отлив, и грести было труднее обычного, но ими двигал страх, что неведомая болезнь перекинется и на них, страх, что капитан, расчетливый и ответственный, попросту снимется с якоря и уведет корабль без них.

Они высадились на берег, в то время – просторную пустошь, где еще не вырос Эльсинор Хаус, по слухам, построенный самим Блэк Джеком. А в то время – свободная плодородная земля, изумрудный отрог, нетронутые пастбища, готовые принять в свои недра все что угодно.

Одним из таких даров и стал бедный штурман. Он был еще жив, когда матросы плыли, налегая на весла, он был все еще жив, когда они выгружали его на берег, в панике оглядываясь на корабль, боясь оказаться брошенными. И он был еще жив, когда матросы закапывали его в землю. Их совести хватило на то, чтобы не бросать бывшего друга на чуждой, голой земле. Но ее не хватило на то, чтобы дождаться, пока он сам отдаст Богу душу. Пока пробьет его положенный час. Да, это страшное осознание, но штурмана торгового галеона закопали живьем. Скорее всего, он умер от того, что, погребенный под тяжестью земли, просто не смог сдвинуться с места и задохнулся.

Моряки, перед тем как закопать своего собрата живьем, вложили ему в руку кусок хлеба. Мне неизвестно, зачем они это сделали, возможно, это часть какой-то другой древней легенды.

История умалчивает о том, какое имя носило судно, никто не помнит, как звали погибшего штурмана и где точно находится место его захоронения. Неизвестно, заразились ли остальные моряки или то была единичная вспышка, которая так и не коснулась остальных. Но этот жест милосердия – живых умирающему – говорит о том, что люди терзались необходимостью прощания с умершим, не смогли просто выбросить за борт своего товарища, оставить его умирать на берегу. Даже под угрозой собственной жизни они позаботились о нем, соорудили могилу, установили надгробный крест, прочитали молитву. Пусть страшным образом, но они сделали все, чтобы он ушел с достоинством, чтобы память о нем не потонула в веках.

Едва ли они могли предположить, что их поступок много десятилетий спустя породит легенду, а место упокоения останется в истории как «Приют мертвеца».

Я бывала в том месте. Сейчас там пирс, и едва ли что-то напоминает о давнем происшествии. Но океан, величественный берег – все это осталось неизменным.

И, думая об океане, я понимаю, что и жизнь, и смерть берут начало из воды, а мы лишь подчинены ей. Мы преклоняемся перед силой океана и благодарим за возможность питаться его дарами, помня о том, что зародились в нем маленькими клетками, простейшими организмами, которым было суждено пройти длинный путь, прежде чем обрести сознание и способность взглянуть на океан с позиции человека. Именно океан дал нам силы стать теми, кем мы являемся сегодня.

Почему нас так тянет к нему? К истокам жизни, где по сей день слышится могучее пение, внушающее тревогу и восторг. Хотим ли мы услышать знакомый гул, низкий, почти утробный, словно мы слышим опустевшее чрево матери, которое когда-то покинули? А войдя в его воды, ощущаем вибрацию, будто каждая капелька проходит сквозь тебя и наполняет силой.

Мы – люди воды. А вещество всегда тянется к себе подобному, чтобы слиться. Мы обречены вновь и вновь возвращаться туда, откуда пришли.

Что это, если не тоска по дому?

Я благодарю Бриду, жительницу Россес-Пойнт, за то, что напомнила всем нам, что ничто не появляется из ничего.

Телефонный звонок от сержанта Дэли раздался в тот самый момент, когда Сьюзан, сидя на постели, угрюмо сражалась с завитками нитей и крючком, тщетно пытаясь воспроизвести форму кружев Клонс[3]. Ей не верилось, что когда-то она легко создавала изящный узор салфеток и платков, которые мать дарила соседям на праздники. Не просто повторяла уже существующие мотивы, но и создавала свои собственные: неведомые цветы, изысканные паутинки, волны и лепестки.

Сейчас от былого вдохновения не осталось и следа. Отбросив рукоделие, она с радостью ухватилась за трубку, а следом и за приглашение сержанта встретиться в отеле Слайго через два часа.

Городской отель – небольшое четырехэтажное здание с современными декоративными элементами поверх старой кирпичной кладки – был центром притяжения для жителей Слайго. Он стал не только визитной карточкой города, но еще и удобным информационным пунктом для решения многих вопросов. Здесь можно было взять напрокат снаряжение для хайкинга, арендовать автомобиль для вылазок за город, вызвать службу спасения или заказать экскурсию, провести деловую встречу или посидеть в небольшом букинистическом кафе с чашкой кофе.

Сьюзан пересекла уютно освещенный холл и вошла в застекленное кафе, расположенное в дальнем углу фойе. Она сразу заметила сержанта, сидящего за столиком в окружении полок с книгами. Он был в полицейском обмундировании и выглядел сосредоточенным.

– Спасибо, что пришли. Надеюсь, я не отвлек вас от важных дел, – поднял он голову от телефона, который держал в руках. Чисто выбритое лицо, белая рубашка, уже знакомый Сьюзан чуть терпкий запах одеколона. Похоже, он действительно считал частью своей работы безупречный внешний вид.

– В контексте того, чем я занималась в тот момент, когда вы позвонили, ваше приглашение – это спасательная операция, – Сьюзан села напротив. – Моя мать не теряет надежды получить изысканный подарок ручной работы на Рождество – по-видимому, покупные ее не привлекают. Я занималась кружевами.

– Ах вот как! Моя бабушка очень хорошо умела их плести. Уверен, будь она жива, непременно научила бы вас парочке трюков.

– Как мило.

– Это очень благородное занятие, учитывая, что именно кружева спасли Ирландию во времена Великого голода[4].

– А вы много знаете о кружевах! – подняла брови Сьюзан.

– Только факты. Например, что в Ирландии родилась идея вязания крючком отдельных компонентов. Мастерицы продавали не готовые изделия, а разрозненные узоры, которые потом можно было сплести вместе хоть в скатерть, хоть в воротник. Они продавали так много, что Ирландия сумела победить Великий голод. Раньше умение делать кружева было не прихотью, а вопросом жизни и смерти.