А через несколько дней пришли известия о гибели Медвежьего и Соколиного войск, посланных в Мобэй для подавления мятежа пустынных кланов. Израненный Му Цзинь, единственный выживший из Соколиного войска, держа в руках окровавленный шлем своего тегина, доложил катунь о смертельной ловушке мятежников, в которую попало войско, и о предательнице в Соколином войске, ударом в спину убившей тегина во время сражения.

Шээр испытал страшное потрясение. Не в состоянии поверить в подобный конец, он заступил дорогу Му Цзиню, медленно бредущему к своему коню, чтобы отвезти весть о гибели воинов и тегина в лагерь Соколиного войска, и попытался заставить его сказать правду.

— Два сильнейших войска не могли быть полностью разбиты! Что на самом деле задумал Ашилэ Сун?

— Что может задумать мертвец? — сломленным голосом устало отозвался Му Цзинь, даже не думая уклоняться, когда шад в гневе поднял для удара сжатую в кулак руку. — Сун мертв. У меня нет причин жить дальше. Если так хочешь, можешь убить меня.

Помедлив, Шээр опустил руку, и, хватаясь за последнюю надежду, привел свой самый убедительный довод:

— Сун — бог войны степей. Никто не может убить его!

Но Му Цзинь, в глазах которого блестели злые слезы, неожиданно рявкнул, разбивая его надежду в прах:

— Что толку от воинской доблести? Она спасет от удара в спину?!

Сколько дней после этого он заливал выдержанным кумысом свое горе, вспоминая связанные с Суном моменты своей жизни, то проклиная его, то прося вернуться, Шээр позже не мог вспомнить. Когда пелена опьянения наконец рассеялась, оказалось, что Главный Шатер спешно переезжает в Динсян, а катунь собирается в Чанъань.

Тогда у него промелькнула первая смутная мысль о том, что, пользуясь болезнью Великого Хана, из-за которой он не только не мог двигаться, но и потерял дар речи, катунь осуществляет какие-то собственные планы. Но он все еще не думал ни о чем плохом, предлагая сопровождать катунь в Чанъань, куда та направлялась с какой-то посланнической миссией. Не думал, пока, войдя в зал, где проводился приветственный банкет для посланников пустыни, не увидел Ли Чангэ, одетую как принцесса Мобэй, и… Ашилэ Суна, в форме охранника Мобэй стоящего рядом с ней. То, как спокойно, без намека на удивление, почти с удовлетворением отреагировала на этих двоих катунь, ясно показало ему, что ей было известно что-то, скрытое от него.

Позже вечером, увидев Суна входящим в покои катунь, Шээр кинулся было следом, но не вошел, а затаился рядом с входом. Сун не был убийцей, опасность матушке не угрожала. А если Шээр хотел знать, о чем тегин намеревался говорить с катунь без свидетелей, лучше было позволить ему сделать это, оставаясь незамеченным.

— Я думала, ты будешь стараться держаться от меня как можно дальше, — раздался внутри непринужденный голос катунь. — Что привело тебя ко мне?

— Зачем ты приехала в Чанъань? — Сталью в голосе Суна можно было бы разить как мечом, но на катунь он не произвел впечатления.

— Ты меня допрашиваешь? — с усмешкой в голосе спросила она.

— Допустим. С каких пор дела рода решаются тобой?

— Ашилэ Сун, для тебя Катунь рода Ашилэ — пустой титул? Кто еще, кроме твоего приемного отца, в твоих глазах достоин уважения?

— Я первым задал вопрос, — грубо вернул ее Сун к теме.

Голос катунь стал чуть громче, должно быть, она подошла к Суну.

— Несмотря ни на что, я старше тебя. Нет уважения ко мне, ладно. Но ты же не хочешь опозорить своего отца?

— Так это он послал тебя сюда? Как его здоровье? — подозрительно ровным голосом спросил Сун.

— Если ты вернешься с Соколиным войском и принесешь клятву верности, он примет тебя обратно, — отозвалась катунь, и Шээр отметил про себя, что она не ответила ни на один из вопросов, заданных Суном. — О прошлом будет забыто.

— Боюсь, это только твое желание, — невозмутимо отозвался Сун.

— А есть ли разница? Мое присутствие в Чанъане доказывает, что я могу говорить от имени твоего отца.

— Вот только для меня ты — ничто, — отрезал Сун, не скрывая презрения.

— А Ли Чангэ? — с обманчивой мягкостью спросила катунь. — Бывший тегин Соколиного войска рода Ашилэ готов быть простым охранником Ли Чангэ. В самом деле, не понимаю тебя. Что ты нашел в этой девочке? Почему позволил ей стать твоим слабым местом? Непобедимому в боях воину не нужно бояться ни врагов, ни друзей, а только своих слабостей.

Чего добивалась матушка, высказывая эту почти неприкрытую угрозу? Думала таким образом склонить его к повиновению? Шээр горько усмехнулся. Совсем недавно он сам поступил точно так же, угрожая Суну жизнью Айи. Катунь знала о действенности своей угрозы. Только вряд ли холодный ответ Суна соответствовал ее ожиданиям.

— Если ты навредишь ей, клянусь, я заставлю тебя умереть страшной смертью.

С этими словами Сун стремительно вышел из покоев катунь, мимоходом взглянув на не успевшего двинуться с места Шээра. Опомнившись, Шээр сбежал по ступеням вслед за ним, и заступил дорогу, рукой преграждая путь.

— С дороги, — холодно потребовал Сун.

— Почему ты не хочешь вернуться? — не уступил Шээр.

— Вернуться? — Сун шумно выдохнул и, недружелюбно глядя на него, ответил: — Стрела, пущенная в Мобэй по ее приказу, почти стоила мне жизни. — Рука Шээра медленно опустилась. В пьяном угаре он винил в «смерти» Суна дядю, но, если подумать, тот был уже слишком болен, а уж удар в спину и вовсе был не в его характере. Сун будто услышал его мысли: — Скажи лучше, насколько плох сейчас мой отец?

— Мама хорошо заботится о нем. Тебе не нужно беспокоиться, — рассеянно ответил Шээр, но его слова Суна совсем не успокоили. Сун рассматривал его с выражением, странно похожим на жалость. — Что ты так на меня смотришь?

— Похоже, ты веришь в то, что говоришь, — продолжая изучающе глядеть на его, сказал Сун. — Позволишь и дальше дурачить себя? Шээр. Тебе ни разу не приходило в голову, что внезапная и тяжелая болезнь такого здорового мужчины, как он, кажется подозрительной, особенно в сочетании с решением переместить Главный Шатер в Динсян? Эта странная болезнь и перемещение власти в Динсян — не могут быть случайностью.

— Не оговаривай нас с мамой! — воскликнул Шээр, со страхом осознавая справедливость слов Суна. С тех пор, как дядя хан заболел, матушка лишь раз позволила ему навестить его. Хан уже тогда не узнал его и потерял дар речи, так как он мог распорядиться о поездке в Чанъань?

Сун хмыкнул и, оттолкнув растерявшегося шада в сторону, ушел, на прощание пренебрежительно бросив:

— Я не говорил о тебе. Тебе никогда не удалось бы продумать все с такой тщательностью.

…

Шээр всегда представлял себе матушку как нежную и хрупкую женщину, испытавшую в своей жизни много тягот и унижений. По какой-то неизвестной ему причине Великий Хан не любил, а лучше сказать, ненавидел катунь. Она же всегда заботилась о нем, терпеливо снося его оскорбления и даже выбрав для него ставшую любимой наложницу. Когда дядя хан тяжело заболел, на нее свалилось много дел и обязанностей. Хотя до сих пор она не посвящала Шээра в свои планы, он был уверен, что действия катунь в конечном счете направлены на благо рода Ашилэ.

Поэтому ему было сложно признаваться даже самому себе, что подслушанному разговору и последующим словам Суна удалось зародить в нем сомнения в чистоте намерений катунь. Крупица за крупицей собирая свои наблюдения, он стал замечать и узнавать то, чего не видел раньше, или чему не придавал значения, постепенно осознавая настоящую цель приезда катунь в Чанъань.

То, как продуманно катунь давила на Тан, вынуждая императора к высказываниям, неблагоприятным для переговоров о союзе с кланами пустыни. Как со скрытой ненавистью смотрела на Ли Чангэ, нарушившую этот план. Как недовольно поджимала губы, когда Шээр поддался на провокацию, согласившись на соревнование в обмен на руку принцессы Тан.

То, с какой яростью она смотрела на едва живого, но честно победившего стража, спасшего принцессу Тан от несчастной судьбы, подобной ее собственной.