Сун узнал ее с полувзгляда и похолодел в душе. Значит, шад узнал, что Чангэ девушка.

Она преклонила колени на шаг позади шада, приветствующего Великого Хана, рядом со столом тегина. На мгновение подняла на Суна сосредоточенный взгляд, будто хотела сказать… что? Может быть, напоминала, чтобы он держал себя в руках.

— Меня задержали. Прошу у дяди прощения за это, — произнес Шээр.

— Ты сильно опоздал, Шээр. Ладно, садись скорее, — великодушно разрешил хан, с интересом присматриваясь к приведенной шадом красотке.

Шад повиновался, скользнув по лицу Суна насмешливым взглядом. И, едва заняв свое место, нарочито грубо приказал Чангэ, привлекая к ней еще больше внимания:

— Чего замерла? Налей мне вина.

Сун напрягся. Наливать вино господину было обязанностью наложниц. Неужели Шээр?.. Шад смотрел на него, не скрывая торжествующей ухмылки. Сун стиснул зубы, с напускным безразличием наблюдая, как Чангэ, чуть замешкавшись, повиновалась. Про себя он подумал, что убьет Шээра, если тот в самом деле взял ее силой, даже если это будет стоить жизни ему самому. Потом. Сначала нужно увести отсюда Чангэ.

— Еще одну! — неторопливо выпив, приказал шад. Принцесса опять взялась за сосуд с вином, чтобы наполнить чашу.

— Шээр, — спросил хан, все еще поглядывающий на Чангэ, — рабыня, что ты привел с собой, выглядит как настоящая красавица. Почему я не видел ее раньше?

— Дядя, это просто рабыня из моего шатра, — улыбаясь, ответил шад. — В ней нет ничего особенного. Я велел ей одеться понаряднее, чтобы оживить сегодняшний Курултай.

— Смотрю, ты в хорошем настроении. А эта рабыня… когда в Главном Шатре появилась такая красавица? — голосом, в котором явственно слышалась похоть, спросил хан.

«Хан не пропускает ни одной маломальски симпатичной рабыни. Еще немного, и он потребует Чангэ себе. Шээр, неужели ты добиваешься именно этого?» — с зарождающимся отчаянием подумал Сун. Он не представлял себе, что будет делать, если это произойдет. К счастью, Цзиньсы, недовольная тем, что хан перестал обращать на нее внимание, решила вмешаться в разговор.

— Ах, хан, неужели наша прекрасная катунь тебя больше не удовлетворяет? Какой еще красоты ты желаешь?

— Ты говоришь глупости, — отвлекаясь от рабыни шада, рассмеялся хан и шутливо ударил любимую наложницу пальцем по носу.

— Разве я не права? — не успокоилась та, продолжая унижать катунь словами. — Хану не стоит слишком жадничать. Ведь катунь была самой красивой женщиной на Центральных равнинах.

Сун видел, как слетела с лица Шээра улыбка, как он весь напрягся, слушая эти неприкрыто оскорбительные слова в отношении своей матери. И, вопреки всему, в этот момент испытывал сочувствие к шаду, не имеющему права даже слова сказать в защиту близкого человека.

— Ладно-ладно, ты слишком разговорилась, — усмирил хан свою любимицу, почувствовав возникшее в шатре напряжение. Все же катунь была уважаема многими, не следовало, хотя бы на людях, так явно проявлять к ней неприязнь. Подняв кубок, хан снова обратился ко всем присутствующим:

— Давайте выпьем!

Шээр быстро опрокинул в себя содержимое чаши, с ненавистью взглянул на Суна и, искривив рот в фальшивой усмешке, повернулся к Чангэ.

— Ты! Теперь иди налей вина моему брату Суну.

Принцесса вскинула на него растерянный взгляд. Знала ли она о том, что наложницы наливают вино только своему господину? Заставляя ее прислуживать еще кому-то, шад давал всем окружающим понять, что эта рабыня доступна для любого желающего.

— Я неясно выразился? — в нарочитом гневе воскликнул шад, снова привлекая к Чангэ внимание хана.

Ничего не выражающим взглядом Сун проследил, как, помедлив, принцесса поднялась со своего места, грациозно пересекла широкий проход и, присев рядом, подняла сосуд с вином. На мгновение глаза их встретились. Сун качнул головой, пытаясь остановить ее. Но Чангэ уже опустила взгляд и, наполнив кубок, с поклоном протянула ему. А потом вернулась к шаду.

Никогда и никому в своей жизни тегин так страстно не желал ужасной смерти, как желал ее в этот момент шаду. Осознавая, что к ним сейчас прикован интерес многих из собравшихся, Сун медленным движением поднял кубок ко рту и выпил, глядя на Шээра. Тот снова ухмыльнулся.

— Как тебе, Сун? Разве не стало вино вкуснее?

«Ждешь, что я потеряю контроль, шад? Хорошо, но это будет не так, как тебе хотелось бы». Не глядя, Сун плеснул в свой кубок еще вина и поднялся, прихватив лежавший рядом меч.

— Отец, я хочу выпить в твою честь и попросить о награде, — позволяя громким словам прокатиться по шатру, сказал он хану, подняв кубок, прежде чем одним глотком опрокинуть в себя его содержимое.

— Хорошо, сын. Чего ты хочешь? — рассмеялся хан. — Говори прямо. Кроме людей из шатра катунь, я могу дать тебе все, что пожелаешь.

Сун отбросил в сторону кубок и вытащил меч из ножен, направив его в сторону шада.

— Сегодня, в честь Курултая и согласно традициям я хочу бросить вызов Шээру. В случае победы в этом поединке отдай мне рабыню, что сейчас рядом с ним.

— Замечательно! — воскликнул хан. — Среди воинов рода Ашилэ вы двое лучше всех владеете искусством боя. Несомненно, ваш поединок будет захватывающим зрелищем, достойным Курултая! Шээр, что ты скажешь? Примешь вызов?

— Дядя, коль скоро Сун вызывает меня на поединок, как я могу отказаться? — поднявшись, уверенно ответил шад. — Но, раз Ашилэ Сун хочет мою рабыню, тогда, в случае победы, пусть рабыня Мими Гули из его шатра станет моей.

— Хорошо! Сражаться за красавиц вполне в духе рода Ашилэ. Я согласен! — воодушевленно воскликнул хан.

…

Они молча выслушали короткое напутствие, произнесенное Великим Ханом скорее для гостей и зрителей поединка, и, едва отзвучали его последние слова: «Вы — гордость рода Ашилэ! Покажите, на что вы способны!», почти одновременно бросились друг на друга. Ярость бушевала в сердцах обоих, ярость, уже давно требовавшая выхода. И теперь она выливалась наружу молниеносными и отточенными движениями, стремительными выпадами сверкающих на солнце мечей. Оба хорошо владели и мечами, и рукопашным боем, поэтому долгое время поединок шел на равных, напоминая скорее танец, вместо музыки сопровождавшийся звоном мечей. До тех пор, пока, отражая очередной удар меча Суна, Шээр не пробормотал негромкое, слышное только ему: «Рассказать тебе, что я делал с ней в моем шатре? Как она страдала?»

Сун сорвался. Он больше не думал о предупреждении отца, о необходимости сдерживать себя и щадить шада. С этого момента для него поединок перестал быть зрелищем на потеху публике, а стал смертельным сражением, цена победы в котором его больше не заботила.

Ускорившись, он больше не соизмерял сил, буквально уже через минуту взрезав мечом бок шада, а еще несколькими выпадами позже нанеся вторую, более глубокую рану немного выше. Крик катунь, попытавшейся остановить поединок, донесся до него словно из невообразимой дали и не оказал никакого действия. Великий Хан не останавливал поединок, а шад снова и снова опаздывал с отражением ударов, позволяя мечу Суна напитываться кровью.

При очередном выпаде Сун резко крутанул мечом вокруг рукояти меча Шээра и в сторону, и тот отлетел на каменное ограждение круга, воткнувшись между камнями острием вверх. А Сун вдруг ощутил обжигающую боль немногим ниже сердца — шад воспользовался кинжалом, который был спрятан в рукояти его меча, и лишь благодаря инстинктивно прижатому к груди мечу Суна его удар не стал смертельным.

На мгновение Сун замер, пережидая боль, потом резко взмахнул рукой, заставляя шада отскочить. Откуда-то в руке Шээра возникла тонкая металлическая цепь. Одним движением он обвил ее вокруг поднятого Суном в защите меча и, прытко отскочив ему за спину, потянул за концы, притягивая меч к шее тегина. Чувствуя, как силы постепенно оставляют его, Сун локтем ударил шада в раненый бок, развернулся, ударом колена отпихивая его от себя и, перехватив один конец освобожденной цепи, хлестнул ей, словно кнутом, по ногам Шээра.