Смесь действительно отвратительная, бездушно вытеснившая запах его сестры. Джинн тщетно сжимает свой глаз бога, намереваясь отыскать хоть одну зацепку, но натыкается лишь на недостающие зубцы её глаза. И отдавало от них, отнюдь не льдом. Основания зубьев запылились, явно ни разу нетронутые её рукой, словно в поделке автора они никогда не составляли единого целого. Дилюк выдыхает, проводя по холодному металлу под удивлнный взгляд Гунхильдр.
— В письме есть что-нибудь, что может дать нам зацепку? — спросит она, и Рагнвиндр почувствует как беспокойно всполохи ветра окружили её, как она заморгает, ожидая ответа, и распахивает глаза, словно умоляя не затягивать со словами.
— Там о том, что боги никогда не давали ей своего благословения, и он рад, что мы оценили его работу, — фыркает он, проходя глазами по сточкам вновь. — И отговорки от поисков, что она там, куда не посмеет ступить ни одна тварь бездны… Это же самый настоящий бред…
Магистр кивнёт, протягивая руку к бумаге, и Дилюк отдаст ей послание, опустив глаза на чужое лицо. Интересно, как она отреагирует на подобное послание? Быть может, у неё удастся вытащить хоть что-то ещё, помимо благодарностей в его сторону?
— Выходит… За твоей сестрой следили… И судя по чистейшему исполнению, следили достаточно долго. Откуда им вообще было знать что она живёт здесь, если это не знал даже ты?
Тот пожмёт плечами, вновь разворачиваясь к окну. Если слова её в ту ночь были правдой, то… Он ещё раз оглядывает комнату, понимая что судя по письму, никаким шпионом падшего государства она не была, а вот беглянкой оттуда — очень даже. Но если она действительно пережила произошедшее пять сотен лет назад, то почему здесь, в момент появления в их доме она всё равно оставалась ребёнком? Почему росла как подобает всем обычным людям? Что с ней успели натворить?
Строки вновь всплывают в голове.
Жизнь под звёздами изменила её…
…не осталось и пепла…
…должна была стать щитом.
Она сделала свой выбор задолго до той ночи. Она выбрала их, она никогда их не предавала… Она знала и была уверена в этом с самого начала, и совесть осторожно колет под рёбрами, робко соглашаясь с автором письма.
Он позволил ему забрать ту неизвестно куда, в насмешливом тоне пообещав беречь и не беспокоиться. Позволил себе отвернуться от неё, бросая в бездну собственных, не шибко понятных чувств и эмоций…
Случайно ослабил её, почти что столкнув в объятия самых страхов и опасений. Но тогда, ему казалось что это она — виновница всех бед, произошедших в ту ночь. И теперь ему предлагают помучиться и винить себя в том, что произошло?
Нет уж, спасибо…
Дилюк осторожно похлопает магистра по плечу и пожелает удачи в поисках, не изъявляя желания в этом участвовать и подозревая, что ему придётся вернуться в орден, за нежеланием оставлять город уязвимым.
И всё-таки… Он попросит информаторов узнать хоть что-то о его сестре ведь… Невозможно покинуть город так, чтобы никто и ничего об этом не узнал, верно?
Комментарий к Unheil
кто, а главное зачем, придумал сюжет в пвп?
========== Lebendig Begraben ==========
Здесь безумно холодно. Альберих ёжится, оглядываясь по сторонам, прикрывает глаза, цепляясь за полы плаща хранителя, а после, слыша с его стороны спокойный выдох, понимая, что всё это происходит на самом деле, словно просыпается, невольно вздрагивая. Это так отвратительно… Горящий огнём след от зубов, что теперь навсегда останется с ней, хочется ей того или нет, привычное нашёптывание чего-то тёмного на ухо, словно всё это должно быть именно так, как есть, словно Дайнслейф — единственный истинный путеводный свет, в её жизни, словно иного желать греховно…
Но Кэйа упёрто продолжает верить лишь в то, что грех лишь в действиях рыцаря, так нагло ворвавшегося в её жизнь, переломав там всё к чертям и заявивший о том, что воссоздаст её заново, такой, какой она должна быть.
И если быть честными, то он тоже соврёт, ведь… Если всё шло так, как должно было бы, она бы давно мёртвой лежала в корнях Ирмансула. Но вместо этого ей протягивают огниво, коротко кивая на иссохшие ветви некогда великого дерева.
Ей предлагают сжечь один из своих кошмаров… Чтобы освободить почву для новых. И она вздрогнет, заметив небольшой пузырёк огненного масла в чужих руках. Он уверен в том, что это правильно, он готов порвать с прошлым, готов предать его забвению, чтобы идти вперёд. Очистить свои мысли, сжигая их вместе со стволом и корнями. Старое дерево натворило слишком много зла, прорастая в чужих глазах, обрекая своих избранников на заточение, сначала в сырых стенах тюремной башни, а после среди обширных корней и нигде более не быть им счастливыми…
Когда белое дерево вспыхивает алым пламенем, Кэйе становится легче. Словно скверна, участь, наложенная чёртовым растением спадает с плеч, и позабытая синева вновь проступает на золоте, насмехаясь над отчаянными попытками людей Каэнрии вырвать свой шанс на жизнь из крепких рук селестии и природы. Сжигая дерево, она предаёт их забвению, обесценивает всё, ради чего её мучили, стирает, словно это не часть прошлого, которым следовало бы гордиться, словно это не что-то великое, что следовало бы постараться вернуть, нет… Прошлое для Кэйи — издевательская шутка от жизни.
Словно шептала она: «Живи, дитя…» А потом безо всяких предупреждений и намёков, скидывала в тёмные пучины, запахом гнили глубоко в ноздри забираясь и неподготовленное детское тело в стены отшвыривая. Жизнь смеялась, когда тяжёлый металл окольцовывал руки, смеялось и дерево, скорейшему приёму пищи радуясь.
А после, словно услышав мольбы о пощаде, жизнь обрушивает на её тюремщиков небо, довольно улыбаясь и снисходительно разрешая побыть счастливой ещё немного, самую малость, чтобы не забывалась… И видимо, почувствовав как она привыкает к существованию под звёздами, отбирает у неё это, посылая приветствие из прошлого в лице рыцаря.
Присев у горящих ветвей, она обращает свой взгляд на рыцаря и поджимает губы. Ей бы сбежать, сбежать, оставляя позади себя всех и вся, бежать, зная точно, что метку стоит свести как можно скорее, вот только, от одних только мыслей, что-то неприятно колет на кончиках пальцев. И она почувствует проступившие в уголках глаз слёзы, обнимет себя за плечи, и спрятав лицо в ладонях, вздрогнет, не слыша того, как мягко тот опустится рядом с ней.
— Почему ты так поступил? — всё-таки слетит с её уст, прежде чем чужие пальцы медленно проведут по линии позвоночника. — Почему из всех возможных людей, способных на подобную подлость, это оказался именно ты?
И собственный голос покажется ей максимально беспомощным. Станет тошно от собственной дрожи, и кажется, она всё-таки заплачет, не желая чувствовать его присутствия, но буквально задыхаясь от чужого спокойного взгляда и осторожных касаний. Совсем не таких, которыми он одаривал её в ту ночь, прежде чем навсегда скрыть от солнечных лучей. И кажется, словно в кромешной темноте подземелий, освещаемой лишь тусклым мерцанием кристаллов, окажется напрасным даже отчаянное желание жить, заставляющее время от времени, удивляясь собственной реакции, уклоняться от шальных стрел и стремительно убегать от тех, кто ей окажется не по зубам. Он вымученно засмеется, игнорируя искорки вопросительные в чужих глазах.
Солёные слёзы неприятно обжигают иссохшие губы, прежде чем капли окажутся слизанными Дайнслейфом, на мгновение ластящегося кота напоминающий, на мгновение прикасаясь опороченной рукой трещин на ледяных щитах вокруг её сердца, а после отступающий, словно хитрый лис, решив подождать, пока те прохудятся, чтобы несчастный кусок мяса в крепких объятиях стиснуть, до болезненного стона и темноты перед глазами, что сейчас воспринималась бы ею как единственное спасение. И Дайнслейф бодает лбом её плечо, подтверждая каждую мысль девушки на его счёт.
И ей бы сдаться, позволить себе смириться со стальной хваткой на глотке, принять чужую болезненную любовь, ответить на неё, в конце концов, взаимностью. Да только нет никакого в том желания, а мысли об этом оставляют лишь желание плеваться.
