========== Unheil ==========
Он ждал слишком долго, слишком много времени утекло с тех пор, как погружённого в сон ребёнка унесли куда-то прочь от руин, пред этим на его же глазах наложив проклятие, точно такое же, под какое попал и он. Тогда божество смеялось ему в лицо, напоследок криво улыбнувшись, чтобы окончательно выбить дух из рыцаря, кажется, снова не успевшему помочь той, от которой его пусть и отстранили, но ныне, никому это этого нет дела. Как и до них самих, и яркий свет среди пожарища казался чем-то таким спокойным, спасительным, соломинкой для утопающих в крови и грязи.
В тот день он возненавидел богов.
А спустя долгое время, решаясь помочь путешественнице, видит её. Живую, прекрасную и… Влюблённую. И мимолётное спокойствие, смешивающиеся с радостью от неполноценной, но всё-таки встречи, тут же меняется на озлобленное непонимание, сначала немного пугающее, но после легонько ударяющее мягким запахом туманных цветов по рецепторам. Её мать носила точно такой же.
И он невольно сглатывает, осознавая насколько отвратительны его дела. Он обещал ни в коем случае не касаться её с целью опорочить, он не должен вредить ей, да только свод правил вспыхнул ярко с приходом богов, забрав с собою всех, кто его написал. И закрыв глаза, невольно отвлекаясь от речи странницы, глубоко вдохнёт вновь, ощущая себя, совершенно по мерзкому хорошо.
Хотелось вернуть то, что должно находиться ним по праву, даже если оно давно забыто и в принципе уничтожено. Даже если оно действует где-то среди тварей бездны, наверняка ищущие пути к тому, чтобы отыскать её. И либо рыцари, известные своим раздолбайством, всё-таки работают, либо орден настолько глуп, что забыл о том, как выглядела пища для древа.
И правда, она не была наследной принцессой, а мгновения до катастрофы и вовсе встретила в темнице, зажимая рот руками. Он прекрасно помнит, с подношением великому дереву не церемонились, выжигали, заставляли помнить о том, что оно из себя представляли, ломали, вдалбливая в голову мысль о том, что смерть во имя жизни — лучшая участь из тех, что вообще могут существовать.
И сейчас Кэйа раскрывает объятия ветру, тихо шепча молитву на давно забытом языке. Она говорит, но во имя селестии, что не пощадила их, что стёрла в пыль гордость людской нации и… её темницу. И эта благодарность, кажущуюся насмешкой над всеми ними заставляет крепко стиснуть зубы и спросить Люмин о том, кто эта девушка. Точнее, кем она приходится городу ветров и как давно здесь находится.
И ответ заставляет его нахмуриться. Нет, всех наследников, вне зависимости от пола учили рыцарскому искусству, кроме тех, у кого всё-таки проявлялось чёртово клеймо. Она рыцарь, она убивает тех, кто когда-то видел в ней защитника, и пусть ей не перепало гордости за успехи и возможности прикоснуться к стали, она всё равно являлась для них таковой, но кажется…
Участь бастарда Рагнвиндров ей нравилась больше, и чем дольше говорила путешественница, чем дольше рассуждала обо всём, что волновало её среди всего связанного с Альберих, тем больше он убеждался в том, что её связь с миром под солнцем будет рвать слишком тяжело.
Где-то вдали слышались отголоски гари. И до ушей доносится что-то отдалённо на смех похожее. И кажется, сильнее мягкий запах в глаза и ноздри въедается. Дайнслейфу кажется, что выдержка его вот-вот даст трещину и развалившись, заставит его броситься к ней, забыв о том, что он обещал помочь путешественнице. Хочется крикнуть о том, что её близнец на троне бездны восседает, думая о том, как бы ещё опорочить артерии, как бы глубже занести заразу в этот чёртов мир.
И если позволить им бесчинствовать дальше, они овладеют ею. Или же настолько преисполнятся в своей силе, что она перестанет быть им нужна. Он сглатывает, неотрывно смотря в спину Альберих, что стоит по левую руку от сводного брата, тихо смеётся и фыркает недовольно, то и дело пытаясь носом в плечо чужое уткнуться.
Милая Кэйа без памяти влюблена в человека, что не принял её той, кем она являлась на самом деле и всё равно, сердце чужое, будь проклят этот непослушный кусок мяса, преданно просит не уходить от него, просит надеяться и сжимается, при одной только мысли о том, что стоит бы раз и навсегда для себя уяснить то, что ей ничего не светит рядом с Рагнвиндром.
Люмин никогда не нравилось наблюдать за тем как темнеет взгляд хранителя ветви, при любом мимолётном взгляде на капитана кавалерии. Не нравились гневно выдвигающиеся клыки, что клацают воздух, а ногти впиваются в ладони, едва удерживая того от опрометчивых решений. Люмин в такие моменты рядом с ним неуютно, даже если взять во внимание то, что она бета. Она вздрагивает, едва синеволосая макушка появится хоть в какой-то зоне видимости и молится всем ветрам о том, чтобы рядом с нею никого не оказалось, иначе быть беде.
Люмин недовольно щурит глаза, едва замечая знакомую фигуру подле капитана. Хранитель рассказывал ей многое, но от вопросов про Альберих, уходил очень умело, проводя языком по вылезшим клыкам. В тот момент с них капнула капелька яда, та самая, которую вводят омегам при укусе. Она невольно ёжится, мечась взглядом между спутником, и капитаном, что с остервенением разрывает тушки созданий из бездны. Что тихо смеётся над ними, осторожно кружа тех на руках, едва их щиты лопнут, прежде чем её лёд войдёт под кожу гадких созданий. А когда от жизни в маленьком тельце не останется и тени, когда то светящимся пеплом унесётся по ветру, она успокоится, ляжет в траву на пару мгновений глаза прикрывая, прежде чем кристальные бабочки обоснуются в турнбулевой сини чужих волос. Прежде чем она улыбнётся, вдыхая запах крови, чтобы заглушить свой, отдающий туманными цветами, так настойчиво проникающий в чужие рецепторы.
Даже она сама чувствует эту сладость, с примесью металла, что уж говорить о спутнике, что кажется, из последних сил держится? Восхитительная выдержка. Она сглатывает, понимая о чём именно ей хотели сказать. Дайнслейф голоден до ласки, она поняла это по простым касаниям, по тому, как тот невольно ластится, принимая помощь и всё резко встаёт на свои места.
Кэйа кажется слишком тёплой и любвеобильной. А потом, едва подступившись, натыкаешься на толстые ледяные стены, ранишь руки, кажется, протыкаешь насквозь, а она тихо смеётся, исчезая в жестоком танце снежинок. Она сглатывает, слыша что с ней прощаются. Кивает, уходя в нужную сторону и сгорает от любопытства. Прячется, на поляну выглядывая, видит как поднимается капитан, отголоски её смеха доносятся и до самой Люмин и путешественница замирает, замечая как светловолосая макушка ложится ей на колени, как плавно она зарывается в пшеничное поле, ворошит его, прежде чем затихнуть на пару мгновений. Прежде чем тот поднимается, прикоснётся лбом к её руке, не сдерживая чёрно-синих всполохов вокруг них.
У Дайнслейфа были причины для того, чтобы так себя вести. Были причины злиться, заметив рядом кого-то ещё. Ведь… Он нарушил данную самому себе клятву. Клятву, которую давали королям, клятву, запрещающую любую связь с подопечным.
В неё ему ни в коем случае нельзя было влюбляться, не стоило и смотреть на неё, тогда, пять сотен лет назад, когда скрытый глаз не был прокажен проклятием, а ей было дозволено улыбаться чуть ярче и недовольно фыркать при случае.
Метка династии — даже до катаклизма — величайшее проклятие, что считали благосклонностью, метка династии превращает ребёнка в затворника, подпитку для дерева, ярчайшую звезду, что кажется, за время заточения забудет о мире за решёткой на окне и о том, что иногда, во время буйства метели, снег может остаться где-то за стенами, а не падать на пол, заставляя отодвинуться подальше и дуть на руки, прося звёзды о пощаде.
Когда оно проявилось, хранитель вздрагивает, слыша о том, что он займётся другим наследником. Когда её заперли, что-то внутри, комком неспокойных чувств дернулось, не давая покоя рыцарю.
А потом небеса обрушились.
Стёрли в пыль стены темницы, оставляя её в полном непонимании и одиночестве. Заставляя прикрыть рот руками, потому что кричать всё ещё не положено. Потому что даже превратившись в корм, она не имела права на слёзы.
