И тут же пахнущие почему-то сырниками руки Анны Семеновны крепко обняли меня:

– Ну-ну, милая Саввочка, да не волнуйся ты так. Возможно, съели чего-нибудь или выпили несвежий продукт. С учетом нынешней политической ситуации я даже допускаю диверсию. И у нас вот соседи сегодня как с ума посходили.

– Все?! – ахнула я.

– Бог миловал, – от дверей произнес Лев Исаевич. – Нет, из двух или трех квартир, вроде приличные жильцы. Отмечали, что ли, вместе что-то, не знаю. С вечера куролесят, а в остальных квартирах держат оборону.

Словно в подтверждение его слов сквозь двойную дверь донесся грохот, сотрясший, кажется, весь подъезд, и тут же зазвонил телефон на стене в прихожей – в квартире Гальперов телефоны вообще были повсеместно. Лев Исаевич сорвал трубку и почти сразу стал уговаривать кого-то:

– Да не сходите с ума, не станут они двери ломать. Нет, даже не думайте открывать, там, похоже, дело серьезное. Должен в скором времени прибыть наряд… да-да, вызвал, и не я один, давно уже. Просто держитесь и не паникуйте.

– Вы в самом деле вызвали полицию? – спросила я, пока он вешал трубку и от волнения никак не мог попасть на рычаг.

– Конечно, еще в полночь, то есть четыре часа назад; велели ждать. Похоже, наш случай не единственный в городе.

– Да что же это такое творится?!

Мне никто не ответил, только Анна Семеновна что-то снова пробормотала о диверсии и отравленных продуктах. Тут я решилась на признание:

– Знаете, со мной тоже что-то сегодня случилось. Я пришла домой в полдень, родители уже были странные, я волновалась, хотела вызывать скорую – потом вдруг отключилась. Как будто что-то навалилось… проснулась только поздно ночью.

Лилин отец оторвался от двери, повернул ко мне острое бледное лицо и глянул очень внимательно. Меня посетила жуткая мысль, что сейчас он из предосторожности выставит меня за дверь…

– Так, расходитесь-ка все по комнатам, нужно хоть немного поспать, – распорядился он. – Сейчас вроде потише стало.

Я хотела возражать, сказать ему, что нельзя спать, когда вокруг происходит нечто непостижимое и в любой момент каждый из нас может превратиться в кого-то другого, опасного и неуправляемого.

Но вместо этого покорно побрела в ванную, где Анна Семеновна помогла мне отмыть и привести в порядок мои ноги, а потом в Лилину комнату. Там мне уже было постелено на диване, и подруга ждала меня с чашкой ароматного чая – в ее семье чай считался самым верным лекарством от любого стресса или болезни.

Страх проснулся вместе со мной, отдых словно придал ему новые силы. В комнате еще царила полумгла, но сквозь плотные шторы властно пробивался дневной свет. В комнате я была одна, только Мухрик устроился на паласе рядом с диваном, положил морду на лапы – поза ожидания игры. Лапы у песика были влажные, похоже, ему уже удалось прогуляться.

Но даже эти признаки нормального течения событий не добавили мне мужества. Спустив ноги на пол, я прислушивалась к звукам квартиры, по-животному втягивала воздух, пытаясь определить, не вторглось ли и сюда что-то жуткое, необъяснимое. Но нет, все было привычным и уютным: с кухни дотягивается сюда слабый запах кофе и свежей выпечки, в коридоре Лев Исаевич кому-то делает якобы строгий выговор, но голосом, полным нежности и притворного укора, – значит, «стая», то есть Гром с Гномом, опять учудила какую-то шалость.

Я вскочила с дивана, и Мухрик моментально начал подпрыгивать, как мячик, в который встроили вечный двигатель. «Заводной апельсин» – так папа его обычно называет в такие минуты. Родители, что с ними теперь?.. По пути на кухню я завернула в ванную, выдавила на палец зубную пасту, сполоснула лицо и руками пригладила стоящие дыбом со сна волосы. Сотрясающая меня изнутри нервная дрожь никуда не делась даже от этих, таких привычных действий. И отправилась на кухню. Там все небольшое семейство уже сидело над пустыми тарелками, переговаривалось о чем-то, сблизив головы, совсем тихо, тревожно. Беззвучно работал телевизор на стене.

– О, смотрите, кто проснулся! – первой заметила меня Лиля и помахала рукой. – Давай за стол, бабанины пирожки остывают.

– Сейчас свежего кофейку сварю, – поднялась с табуретки Анна Семеновна, заспешила к плите. Возникло стойкое чувство, что от меня что-то скрывают.

– А где беспокойные соседи, их уже забрали?

– Пару часов назад приезжал наряд, – как-то обтекаемо ответил Лев Исаевич.

– И их увезли?

– Не совсем. Полицейские заходили сюда, поскольку от нас первых поступил вызов. Сказали, что подобные вспышки бесконтрольной агрессии происходят по всему городу, все отделения забиты под завязку. Потому они, кстати, и добирались к нам столько времени. Но к их приезду наши бузотеры уже просто дрыхли на чужих ковриках. Так что их после моей консультации разнесли по квартирам и уложили в постели. С указанием звонить, если они снова затеют противоправные действия. Но пока все тихо.

Лев Исаевич всегда говорил очень обстоятельно.

– Кстати, занятия в школах и институтах отменили, – едва он замолчал, сообщила мне Лиля. – В местных новостях передали.

Но тут же поступила поправка от ее бабушки:

– Вообще-то сказано было только про детские сады и школы.

– Ой, бабуль, ну и про нас, значит, просто у нас институтов всего-то два на весь город! У педагогов небось тоже дети есть или внуки, больно им надо на работу переться, когда такое творится!

– А что творится? – вздрогнула я, все еще стоя в дверях.

– А никто пока не в курсе, к сожалению. – Лев Исаевич подошел, положил мне на плечи необычно крупные для такого субтильного мужчины руки, мягко переместил к столу и усадил на табурет. – Но скоро все прояснится. Так, семейство, я отбываю, звоните при малейшем…

Я погрела руки о кофейную чашку, даже отхлебнула немного – но при этих словах профессора немедленно подскочила на ноги.

– Мне нужно сходить домой!

– Конечно, одевайся, – тут же уловил ход моих мыслей Лев Исаевич. – Я провожу тебя до квартиры, а там поглядим.

Тепло разлилось по груди от радости, что войду туда не одна. Профессор, который годами был для меня просто «Лилин папа», вдруг показался мне настоящим героем.

– Я тоже с вами! – поднялась и Лиля, но отец ответил ей коротко и исчерпывающе: – Нет, ты, егоза, пожалуйста, побудь с бабушкой. Мы скоро.

Пять минут спустя мы стояли в некоторой растерянности перед нашим парадным. Выглядело тут все – будто Мамай прошел: доска объявлений сорвана и разбита о железную дверь на мелкие щепки, кодовый замок вырван и исчез, только проводки торчат. Лев Исаевич первым вошел внутрь, огляделся, поморщился: невыносимый запах публичного туалета за одну ночь прочно поселился на лестнице.

Лифт работал, я машинально нажала на кнопку вызова, но, когда разъехались его двери, профессор первым туда заглянул – и немедленно утянул меня к лестнице со словами:

– Ладно, прогуляемся лучше пешочком.

Я к тому моменту была так напугана и подавлена, что молча во всем ему подчинялась.

Вот и нужный этаж. Мои дрожащие руки неловко роются в кармане пальто, тащат ключ, но он почему-то никак не желает проворачиваться в замке. Дядя Лев мягко отводит мои руки, пробует – безуспешно – сам, потом просто толкает дверь – и она распахивается. Я ловлю на себе вопросительный взгляд, бормочу испуганно:

– Да, я же не закрыла, когда убежала, а они… наверно…

Мне до тошноты страшно: в открытую квартиру за ночь мог ворваться кто угодно, или, напротив, мои родители и брат покинули ее в неизвестном направлении.

Цепляясь за дверь, я на дрожащих ногах вслед за моим провожатым вступаю в прихожую, внезапно вздрагиваю: мне кажется, будто на полу приготовилась к броску желто-зеленая змея. Но Лев Исаевич подбирает ее – это всего лишь шарф, чужой, у нас ни у кого такого нет, – и кладет на тумбу. Скидывает ботинки и идет прямиком в родительскую спальню. Когда я собираю все свое мужество, чтобы зайти следом, он уже щупает пульс у мамы, лежащей на спине почти поперек постели. Брат свернулся в ее ногах, дышит тяжело, как больной щенок, вздрагивает со всхлипами, в общем, живой. Но папы тут нет.