Начало катастрофы выпало на среду, на такой ранний час, когда не ждешь от жизни ни хорошего, ни плохого, а подвиги готов совершать только во сне. Столетнее зло пробудилось, выкарабкалось из-под земли и неуловимо поползло наверх, пока не прошило насквозь все этажи и квартиры…

Я помню и никогда не забуду то недоброе утро, когда ливень затеял бой с карнизом и грохот этой битвы бессовестно вырвал меня из сна. Едва пристроила подушку на ухе, как зазвонил будильник.

– Обалдел? – зашипела я из-под подушки, рукой в спешке нащупывая источник звука на полу возле кровати. – Сейчас в угол полетишь. Не может быть уже утро.

Но будильник твердо стоял стрелками на семи утра. Почему же так темно и почему я ни капельки не выспалась? Я заранее предвкушала, какой злой и невыносимой буду сегодня на занятиях.

На смену назойливому звону пришли звуки пробудившейся квартиры: на кухне звякала посуда и мерно гудел, закипая, чайник. Грохала металлическими ножками о линолеум табуретка, на которой наверняка раскачивался мой неугомонный братец, шикала на него мама…

К привычной какофонии утренних шумов скоро добавился оскорбленный собачий взвизг и дробный перестук улепетывающих лапок. Все понятно, наш йоркшир Мухрик терпеть не может мочить под дождем свою бежевую шерстку. Он наверняка уже выглянул в окно, просчитал все плюсы и минусы – и пошел по пути наименьшего сопротивления: напрудил в закутке перед туалетом. За что получил по толстой попе свернутой в трубку газетой, талантливо изобразил, будто умирает от боли и обиды, – и сейчас уже устраивается спать дальше на кресле в родительской спальне. Ну почему, почему я не знаю способов так же легко и незамысловато отделаться на сегодня от института?

Я рывком соскакиваю с кровати, в темпе утепляюсь (махровый халат плюс кофта), поскольку в комнате непривычно промозгло, будто окно всю ночь простояло распахнутым настежь, затем тащусь в ванную. В коридорном аппендиксе сразу за моей дверью здорово пованивает, на линолеуме сохнет след от тряпки. Я щедро окропляю воздух освежителем воздуха, потом, не открывая толком глаз, в ванной привожу себя в относительный порядок. И уже чуточку бодрее отправляюсь на кухню.

А там мама жарит сырники и брат Сережка с обмотанным пушистым шарфом горлом одной рукой засовывает уже готовый сырник в рот, другой же выводит на столешнице молочные узоры.

– Привет, мам, а где папа? – говорю я, добредая до табуретки и спросонья едва не промахиваясь мимо нее. Приходится схватиться за край стола, ножки отрываются от пола и с грохотом опускаются назад, брат заливается счастливым смехом пополам с кашлем.

– Да тише ты, неуклюжая! – шипит мать. – Отец еще не вставал.

– А ему разве не надо на работу? – Эх, была такая надежда, что хотя бы подкинет до института на нашем «легасике».

– Он отгул взял, нас к десяти в поликлинику отвезет. Не выпишут, конечно, зря только протаскаемся в такую погоду, – вздыхает и поглядывает в сторону окна мама.

Тэк-с, похоже, в этой семье только мне суждено прожить гнусный день по казенному расписанию.

– Ой, что-то у меня тоже горло саднит, заразилась, наверно, – сиплю с надеждой, но, похоже, мои слова улетучиваются сквозь вытяжку над плитой.

– Зонтик не забудь, – говорит мама. – Куртку надевай уже осеннюю, обещают резкое похолодание. И поешь хоть раз нормально.

– Спасибо, что-то больше не хочется! – Я с оскорбленным видом отодвигаю тарелку с половиной сырника. – И глотать ужасно больно, кхе-кхе!

Я прохожу мимо материнской спины, ее волосы закручены в не слишком опрятную куделю на затылке, к воротнику халата приклеена желтая бумажка-стикер. Подавшись вперед, разбираю кривоватые прописные буквы, жирно выведенные черным фломастером:

Бросаю через плечо взгляд на брата и делаю ему зверские глаза. Серый в ответ высовывает до предела язык, и впрямь еще воспаленный.

Обреченно переодеваюсь в своей комнате, уже не реагируя на холод, который вроде как даже усилился. Ничего, в институте первым делом налакаюсь кофе из автомата, а может, и весь день просижу в нашем уютном буфете, под прикрытием развесистой монстеры и пыльного фикуса в огромных кадках. Я не лентяйка, но знаю свой предел: сегодня тот день, когда лучше взять перерыв в занятиях. В прихожей еще немного с надеждой покашливаю, вдруг мама все же заинтересуется? Но нет, никакой реакции, даже разговор с братцем Серегой не прервала. В раздражении хватаю зонт и покидаю квартиру.

Здесь, на лестничной площадке, еще сильнее слышно, как лупит косой ливень по стенам и по окнам, удушающе пахнет сырой известкой и ужас до чего холодно! Я не захожу в лифт – там наверняка на полу уже целое болото, фу! Прыжками преодолеваю лестницу, стараясь согреться.

Но что это? Снизу до меня доносится тоненький визг, полный тоскливого ужаса – и прекрасно мне знакомый. Несусь по ступенькам, попутно осматриваю каждую площадку. И только в самом низу лестницы, напротив железной двери парадного замечаю нашего Мухрика: он прячется за колесом детской коляски, дрожит всем своим маленьким тельцем. На меня из-за обода колеса поглядывает так, будто утратил всякую надежду на спасение и уже не верит своим глазам.

– Мухрик, хватит блажить, вылезай оттуда! – командую я, опускаясь на корточки. – Твой SOS услышан и спасение пришло!

Подхватываю собачонка на руки и снова скачу по ступенькам на наш пятый, попутно не забывая о воспитательной работе:

– Допрыгался, проныра? Опять выбежал, пока мама выкидывала мусор? А вот а-та-ташки тебе, шпана малолетняя!

Взбодрившийся Мухрик косит выпуклым карим глазом на мои руки – он в курсе, что наказывать его можно только газеткой. И прижимается крепче, обнимает лапками, стараясь согреться, ну и разжалобить заодно.

– Вот однажды так и останешься на весь день в парадном, бестолочь! Придет дядька с сеткой, накинет – и кранты Мухрику, улавливаешь?

Я уже у нашей двери, со всей силы жму на звонок – но никто не торопится мне открывать. Да что они там, выпроводили меня и завалились спать? Нормальный ход! Пускаю в ход пятку, колочу – с тем же результатом. Сваливаю собачью тушку на коврик, шарю по карманам – отлично, я не взяла ключи! Ладно, хоть мобильник ухитрилась не забыть. И запасной ключ от домофона всегда лежит у меня в институтской сумке именно по причине моего головотяпства.

Набираю мамин номер – отключен; Сережин, папин – та же ерунда. Да что же за утро сегодня такое? Звоню на наш домашний и долго слушаю тишину в трубке. Мне вдруг становится очень жарко, даже капли пота стекают по позвоночнику… что-то непонятное происходит, такого просто не может быть… тревога, тревога!

Подхватив Мухрика, несусь вниз, выбегаю из парадного и смотрю на окна нашей квартиры. Дождь заливает глаза, но я успеваю разглядеть: они темны, повсюду, на кухне и в гостиной – и страх понемногу отпускает меня. Все понятно: в квартире погас свет, звонок и телефон не работают, а стук заглушил грохот ливня. Видимо, пробки вылетели или какая-то поломка на станции из-за непогоды.

Странно только, что света нет ни в одном окне на нашем пятом этаже, тогда как остальная часть дома светится, как ей и положено в семь тридцать утра почти в самом конце октября. Я никогда не слышала, чтобы свет выключался по этажам, и сомневаюсь, можно ли в таком случае пользоваться лифтом. Домофон – я и этот ресурс задействовала – вроде срабатывает, но поступает ли сигнал в квартиру – неизвестно. Видимо, нет, мне же не отпирают. Класс!

Остается только идти в институт с Мухриком, вот это будет явление! И дальше вахты не пройду. Значит, придется начинать все сначала, подниматься и стучать сильнее. Сейчас дух малость переведу…