Елена Николаевна кланяется, а Инна Колотушкина дробно и подобострастно аплодирует.
Инна Колотушкина. Хочу быть, как Вы. (Смотрит на Елену Николаевна). Вы – учитель по призванию. Мы идём в школу, в вашем кабинете – уже свет, идём домой поздно-препоздно, у вас – также свет, И мама ваша была учителем, и тётя. Династия.
Елена Николаевна. Просто нужно где-то работать. А учиться? Если не в пед, то куда? В театральный?
Инна Колотушкина. А я хотела быть учителем с детства. Нравилось тетради проверять.
Елена Николаевна. Дай-то Бог…
Инна Колотушкина. Но это ещё что! Я на практике живой уголок организовала. Он до сих пор существует! Один знакомый обещал волчонка в вольер…
Елена Николаевна. (Перебивает). Что? Ни в коем случае!
Инна Колотушкина. Ну, да, это как собаку в живом уголке…
Елена Николаевна. (Перебивает). Нет. Вообще, дикого зверя приручить нельзя. Как показывает практика. У них доминируют инстинкты. Волк? Ты, видимо, никогда не видела его вблизи. Много крупнее собаки. И агрессивнее. У одного мальчика жила дома ручная волчица. Совсем как собака! Только не лаяла. И однажды она его искусала ни с того, ни с сего. Но он потом сказал, что у него в этот день болела поясница!
Звонок в дверь. Елена Николаевна идёт открывать. В комнату входит Ирина Рудольфовна, постаревшая, одетая кое-как, начинает метаться из стороны в сторону.
Ирина Рудольфона. Всем здравствуйте! О, Колотушкина, как тебя зовут? Ирина?
Инна Колотушкина. Инна.
Ирина Рудольфвна. М-да. Инночка.
Инна Колотушкина Просто Инна.
Ирина Рудольфовна. (Елене Николаевне). Тебя кто просил? (Оглядывается на Колотушкину). Мы сейчас… (Показывает знаками).
Инна Колотушкина отходит в сторону и усаживается в кресло.
Ирина Рудольфовна. (Елена Николаевна). Ты в своём уме? Три года до пенсии. Можно и потерпеть. Нет, на рожон лезешь!
Елена Николаевна. Как раз наоборот.
Ирина Рудольфовна оглядывается на Инну Колотушкину.
Ирина Рудольфовна. Если так делаешь, так делай, чтобы никто не знал.
Елена Николаевна. Я и старалась, чтобы никто не знал.
Ирина Рудольфовна. Дура ты!
Елена Николаевна. Дура.
Ирина Рудольфовна. Бычков твой как не учился, так и не учится. В ПТУ его не взяли, на работу тоже. Что с того, что маман его газовую плиту продала?
Елена Николаевна. И электрическую. И чайник.
Ирина Рудольфовна. (Повторяет). И чайник… Чего добилась? Ведь три года до пенсии, три года!
Елена Николаевна. У меня же, не у тебя. Чего кричишь? Чего когти рвёшь?
Ирина Рудольфовна. Ну, спасибо! Удружила. (Пауза). Спасибо, конечно, что помогла в город переехать. Старший в университет поступил и теперь ехать на учёбу никуда не надо. (Пауза). Но как ты ведёшь себя? Почему меня не слушаешь?
Елена Николаевна. Своей головой думать надо. (Театрально вскинув руку). «Я признаю свои ошибки гениальными!»
Ирина Рудольфовна. Смейся, смейся. Я к ней со всей душой, а она… Думала, ты тут уже того, а ты э-э-э! (Пауза). Мне бежать надо, а то мой опять наклюкается. Ты ж его знаешь! (Пауза). А…(Мнётся). Лёха-то, сосед твой…
Елена Николаевна. Опять загремел?
Ирина Рудольфовна. Не. Во время второй ходки познакомился с каким-то дьяконом и теперь сторожем при церкви. Женился на хорошей женщине! Не красавица. Но терпеливая. Девочка у них. (Мнётся). А…
Елена Николаевна кивает, подходит к шкафу, вынимает из ящика деньги и протягивает Ирине Рудольфовне.
Ирина Рудольфовна. Ой, мне так неудобно. Ты же сейчас без работы…
Елена Николаевна. Бери-бери.
Ирина Рудофльвона. Спасибо. А то дома ни крупинки сахару, и масла ни грамма. Даже макарон нет! А мой, наверное, уже спит на диване в «зюзю».
Прячем в карман деньги, обнимается с Еленой Николаевной и уходит.
Инна Колотушкина. И как только таких земля носит. Вы уж простите меня, Елена Николаевна, но смотреть на такое спокойно не могу. (Кивает на дверь, за которй скрылась химичка). В школе у нас химию всего четверть вела, а воспоминаний до конца жизни хватит. (Сердито поджимает губы). Как закричит, закричит!.. Спокойно говорить не может. И обзывается ещё! Терпеть её не могу. И не только я, все её ненавидели.
Елена Николаевна. Ненависть пожирает человека.
Инна Колотушкина. Ну, не ненависть. А… неприятие! Не могу принять такого человека.
Елена Николаевна. Так никто и не заставляет.
Инна Колотушкина. Таким не место в школе. Дёрганная, психует по каждому пустяку. Орёт так, что стёкла головы вылететь! Как таких людей принимают в пединститут?
Елена Николаевна. Принимают. Не всегда такой была. (Пауза). Но лучше придерживаться правила: «Не думать о людях плохо и не говорить о людях плохо».
Инна Колотушкина. Извините.
Елена Николаевна. А разглагольствовать о том, кому место в школе, а кому не место – в некотором смысле, демагогия.
Инна Колотушкина горько усмехается.
Инна Колотушкина. А здесь, пожалуй, я соглашусь. Вспомнилось тут… один случай.
Елена Николаевна. (В зал). История шестая. «Гильза».
Инна Колотушкина. Весной тысяча девятьсот девяносто пятого года, когда снег только собирался таять, нашу школу потрясло горе – убили ее выпускника в Чечне.
Еще не знали, кого именно. Из военкомата скороговоркой сообщили лишь: погибший закончил школу в девяносто третьем. Его имя и фамилию, по всей видимости, учителя должны были вычислить самостоятельно, а если среди них есть телепаты – назвать незамедлительно. В «горячую точку» отправляли парней и из этой школы и близлежащих столь часто, что перестали и удивляться перестали, и событием это уже не считалось.
Плохие вести доходят быстрее, поэтому буквально часа через два взбудораженные одиннадцатиклассники скопом ввалились в учительскую и почти хором выдохнули: « Х… Ой! Это Колька Барашкин!» Вот так-так! Образ героя никак не гармонировал с образом Кольки.
И не то, чтобы он хулиган, чтобы отпетый, а какой-то мелко-пакостный, ничтожный в самом прямом смысле этого слова. Вспомнить его не составляло труда, как, впрочем, и забыть. Невзрачный до безобразия тип! Белый, как альбинос. Глаза – две точки, вместо носа две дырки. А тело барашкинское, вообще, не нужно рисовать! Ибо его, можно сказать, не было. (Пауза). Колька в годы учебы бил все рекорды по нерадивости, вранью и тупоумию. Так, как он умел хитрить и притворяться, не умел в школе никто. На глазах литераторши Елизаветы Александровны Колька порезал ножом стенд и тут же завопил голосом, схожим с поросячьим визгом: «О-ей! Смотрите, кто-то стенд изрезал! О-ей! Я?! Опять все шишки на меня… Что мне, повеситься что ли, а? Чуть что, сразу Барашкин… Не я это сделал! Как же вам не стыдно, вы такая… Врете вы все, Елизавета Александровна!»
Так и сказал – «врете». Но это милая шалость по сравнению с его другими многочисленными «подвигами».
Сочинений он никогда не писал, в диктантах делал побоище из орфографических и грамматических ошибок, ничего не читал, Блока называл «скучным дурачком». Вообще, страшно гордился своим невежеством! Каким образом Колька смог очутиться в десятом классе, для Елизаветы Александровны оставалось загадкой. Впрочем, загадкой с ответом. (Наглость – второе счастье).
Своим присутствием в выпускном классе Барашкин крепко осложнил ей жизнь. Но директриса рыкнула: «Помочь!!!». А далее каскадом: «Парень из многодетной семьи (семеро!!!), мать с отцом на ста работах надрываются. Что скажут в гороно, и…» Словом, во время экзаменов Кольке не только дали списать приготовленное заранее сочинение, но и исправили часть ошибок синей пастой, чтобы натянуть тройку.
Инна Колотушкина подходит к краю сцены.
Инна Колотушкина. На выпускном вечере Колька подошел к Елизавете Александровне и нежно произнес, потупя глазки: « Ну, вот, а вы говорили, что я не потяну десятый-одиннадцатый».
Оборачивается к Елене Николаевне, и та сочувственно и понимающе кивает в ответ.
Инна Колотушкина. А математичка Тамара Ивановна помнила лишь о Барашкине, как в пятом классе, услышав хрестоматийное: «Назовите треугольники», он написал в тетрадке возле начертанных треугольников: «Петя и Вася». (Пауза). Тамара Ивановна: «За что?» Потом — пулей в учительскую! Там все – в хохот, что он, мол, на полном серьёзе, а завуч, знающая Барашкиных чуть ли не до десятого колена, тепло заметила, что дураки не только в сказках обитают, но и в жизни! (В жизни их, дескать, значительно больше, и Колька не виноват в этом; яблоко, дескать, от яблони… а там сами знаете…). Тамара Ивановна вздохнула, успокоилась и удовлетворенно заключила с Барашкиным мир. А для всех ребят Колька был Христофором! Окрестили его так за необузданную страсть к путешествиям. Пусть вояжи носили примитивный характер, и открывал он не Америку, конечно, а укромные уголки подвалов, все же сама идея постижения пространства роднила Кольку некоторым образом с Колумбом.
