В повозке стало душно, полог ее нагрелся от солнца. Марк Аврелий проезжал по цветущей долине реки Оронт, мимо кедровой рощи, оливковых садов, не задерживаясь возле несущей свои воды реки, которая вопреки всему бежала вспять, с юга на север. Река была зажата ущельями и утесами и скудно кропила прибрежные земли. И Марку пришло в голову странное сравнение: его мысли как эта малодоступная вода, ими трудно напиться, сколько бы ты не пил.
После разговора с Коммодом некоторые сановники услышали, что Марк не собирается посещать Антиохию. Наоборот, за активную поддержку Кассия император решил наказать город запретом на проведение разных собраний и увеселительных зрелищ, в том числе и скачек.
К Марку явился недовольный Пертинакс. Тучный, неуклюжий Пертинакс плохо переносил жару. Он потел, ежеминутно обтираясь платком, лицо его было красным. «Зато на коне в доспехах он выглядит великолепно», – оправдывал его Марк.
– Великий цезарь, я слышал ты пожелал не наказывать антиохийцев за их предательство, – с одышкой, делая паузы в словах, начал Пертинакс. – Однако эти люди тебе изменили. Я бы казнил наиболее рьяных последователей мятежника Кассия.
– Ты требуешь их крови?
– Да! Кровь запоминается надолго. У оставшихся смутьянов от такого наказания пропадет желание бунтовать, и оно укоротит им языки, подбивавшие народ к возмущению.
– Я лишаю их увеселений, Пертинакс. Я знаю восточных людей, поверь, для них это будет жестокой карой, – возразил Марк.
– Недостаточно жестокой, мой император, – с упрямством произнес Пертинакс. Он наклонил шишковатый череп вперед, глаза его будто налились кровью.
Марк подошел к своему старому командиру, прошедшему через многие битвы, всмотрелся в его лицо, глаза, заметил красноту их белков и у него невольно возникло воспоминание, что где-то подобное он уже видел. Ах, да, такими были глаза его покойного брата Луция Вера перед смертью, когда они вместе возвращались в Рим. Это было семь лет назад.
«Брата не вернуть, однако Пертинакса я не хотел бы отпускать к богам раньше отпущенного ему времени, еще предстоит много работы, – подумал Марк. – Пусть успокоится и ни о чем не думает. Со старыми вояками лучше всего говорить их же языком, твердым, приказным, и тогда до них доходит, что принятое решение не подлежит обсуждению».
– Я не изменю свою волю, Пертинакс, – жестко заявил он. – Этот совет дали мне великие боги! Кроме того, – он смягчил голос, – они же советуют беречь людей. Люди империи, Пертинакс, и так понесли большие потери от смертоносной чумы.
– Повинуюсь твоему приказу, цезарь! – глухо пробормотал Пертинакс, приложив правую руку к груди. Голос императора – голос приказа ему понятен. И, хотя это указание не кажется ему мудрым, соответствующим обстановке на востоке, где всего несколько месяцев назад крупнейшие города – Антиохия и Александрия полностью поддержали мятежного Кассия, все же устами Марка говорил закон, который тот и олицетворял.
«Это ошибка, – думал Пертинакс. – Иногда мягкотелость нам дорого обходится. Однако цезарю нечего опасаться, когда за его спиной стоят легионы с севера и союзные племена, готовые дать воинов для похода. Он может позволить себе ошибаться, зная, что его ошибки поправимы».
«Император изменит решение», – пообещал Клеандр расстроенному Коммоду.
Что проделал его хитрый слуга, с кем встретился, осталось загадкой, только когда император проезжал неподалеку от Антиохии, к нему навстречу выдвинулась представительная делегация горожан. Они пришли с почтительными лицами, с хвалебными речами и богатыми подарками.
«Благодарите меня, что с вами поступают милостиво. Другой правитель, вроде Калигулы или Домициана, оставил бы висеть на крестах многих, и виновных, и невиновных, – сообщил Марк антиохийцам, нахмурив брови. – Я также уменьшу территорию Сирии и уберу лишние полномочия у наместника. И вообще надо подготовить указ, запрещающий управлять провинциями их уроженцам».
Он говорил вроде учтиво и взвешено, но его обычно ироничные глаза не смеялись.
Кара Антиохии была объявлена. Иные тут вспомнили о природной терпимости императора, иные заговорили о неподобающей беспечности, иные о сомнительном милосердии к мятежникам. Лишение скачек или людская кровь… Здесь было над чем поразмыслить. И все же, по мнению Марка, первое наказание перевешивало второе, потому что весы справедливости – это не весы торгашей или менял. Справедливость диктовала другой подход к наказанию. Пусть лишение радости каждый день погружает город в уныние и печаль, но оставляет жизнь его горожанам. Пусть запрет на скачки покажется им самым грозным наказанием из арсенала имеющихся, за которым следует лишь проклятие богов.
Такова была его человечность, исходящая из того, что люди созданы друг для друга, а следовательно, они не должны друг друга убивать.
И эта человечность диктовала свои правила.
Иудейские мудрости
Обогнув Антиохию, не заезжая в город, император со свитой вступили на древнюю землю Палестины. Не раз восстававшие против владычества Рима иудеи, несмотря на разорение их городов и земель, убийства и продажу в рабство сотен тысяч мужчин, женщин и детей, несмотря на уничтожение Храма на Храмовой горе императором Титом9, все же нашли в себе силы остаться на этой земле и вновь возродить жизнь.
Марк ехал по их городам, мимо селений, редко покидая императорскую повозку. Шумная, крикливая, наглая толпа, говорящая то на арамейском, то на греческом, то на латинском языках, его утомляла. В воздухе разносились разноязычные вопли, ругань, голоса назойливых продавцов. А еще стоял густой запах рыбы, чеснока, перца, других пахучих трав и растений.
Восток издавна кишел всякими пророками, предсказателями, халдеями, фокусниками. Каждый из них был окружен толпой почитателей, по большей части нищей, но достаточно эмоциональной, чтобы выкриками, резкими жестами рук, поддерживать своих кумиров. Палестина не была здесь исключением.
Эти шарлатаны несколько раз пытались прорваться к императору, чтобы получить от него деньги, предсказав, то, о чем Марку и так было известно наперед. Ведь то, что было, то будет вновь, поскольку мир постоянно самовоспроизводит себя. Это не новость, об этом писали сами евреи в их древней книге Екклезиасте: «Что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем». Он, Марк, как-то читал ее в свободное время.
Вместо шарлатанов он бы лучше с удовольствием побеседовал с местными философами, однако под их личиной к нему пытались приблизиться просители в потрепанных туниках или сильно поношенных плащах, накинутых на голое тело. В руках они держали посох, за их спинами висели пустые сумы. Именно так некоторые иудеи представляли себе настоящих философов, к которым благоволил император. Конечно, ничего о стоиках, перипатетиках, киниках или эпикурейцах эти люди не знали.
Да, к сожалению, Марку в Иудее встречались только просители под видом философов, но не встречались философы, которые бы ничего не просили. Именно тогда в узком кругу среди Помпеяна, Квинтилиев и Северов, он произнес фразу: «О маркоманны, о квады, о сарматы! Наконец я нашел людей хуже вас». Кто-то из них, возможно один из братьев Квинтилиев, зовущийся Максимом, запомнил ее и записал. Он часто записывал высказывания императора.
И все же Марк пожалел, что сказал эти слова. Он был уставшим с дороги, слегла раздраженным, а эмоции, которых стоило подавлять в себе, иногда толкали на необдуманные действия и слова, вроде тех, что он в сердцах произнес. И когда через пару дней второй брат Квинтилия Кондиан принялся со смехом его цитировать, показывая на мельтешащую толпу иудеев в одном из еврейских городов, Марку пришлось вмешаться, чтобы остановить бывшего наместника в Ахее.
«Для меня как Антонина отечество – это Рим, – назидательно заявил он, – однако как человек, я являюсь гражданином мира. Что полезно Риму и миру, есть благо и для меня. Поэтому все уголки империи, все ее города и любые народы для меня свои. В том числе Палестина. Надеюсь, ты лучше запомнишь эти слова, чем те, которые произнес только что».
