— Мы их, конечно, не стали наказывать, — замечает сестра.

По её интонации Лось понимает, что наказывать детей настоятельно рекомендуется ему, и вообще какой же он воспитатель, если не проводит с юными сорванцами, по меньшей мере, трижды в день воспитательные беседы. Он важно кивает, ей на радость, и останавливается у нужной двери.

— Опять спит, — констатирует сестра, заглядывая в палату. — Ну и славно, сон лечит.

Лось провожает её взглядом, заходит внутрь. Встречают его сияющая белизной, как и весь Могильник, палата, и тихий монотонный бубнёж диктора, раздающийся из включённого радиоприёмника. Лось проходит ближе к кровати, на которой устроился пациент. Садится на краю и чуть улыбается. Конечно, будить больного жалко, но пришёл он сюда с целью передать привет от Кузнечика лучшему другу, а это вам не абы что, это миссия важная.

— Слепой, — он наклоняется над спящим и ласково гладит его по волосам. — Подъём, малыш.

Мальчик просыпается тут же. Широко распахивает глаза и поднимает голову, нервно дёргаясь от звука знакомого голоса. Лось тихо смеётся.

— Не пугайся так, — успокаивает он. — Просто зашёл посмотреть, как ты тут.

Слепой кивает и садится на кровати. За тот месяц, что он здесь, Лось навещает его уже в четвёртый раз. Он почти такой же особенный, как Кузнечик.

Которого, правда, навещали в Могильнике почти каждый день, но кто считает?

— Я в порядке, — отчитывается Слепой, растирая глаз костяшками пальцев.

Конечно, в порядке. Причём в самом лучшем. Он слушает, что говорят ему медсёстры, не создаёт проблем. Смерть вот вчера рассказывал, как сильно расстраивало Лося поведение Волка, когда тот лежал в Могильнике. А Слепой всё делает правильно и не беспокоит лишний раз своего старшего.

На его плечо ложится чужая ладонь, тепло от которой доходит до самого сердца.

— Кузнечик просил передавать тебе пламенный привет. Так и сказал, передать быстрее, пока не остыл.

— Его колотят? — тут же вскидывает голову Слепой, чуть хмурясь.

— Крупных драк без тебя не было. Не переживай, — Лось усмехается. — Ты не пропускаешь ничего интересного. К тому же, Волк никого к нему и близко не подпускает.

По лицу Слепого пробегает тень недовольства, которую опытный глаз воспитателя улавливает сразу. Лучший друг в понимании маленького собственника это единственный друг, а здесь собственников целых две штуки.

— Мне доложили, что ты вчера убежал, — торопится перевести тему Лось. — Перепугал медсестёр.

Слепой честно кивает.

— Ну и зачем? — воспитатель с любопытством щурится.

— Смерть здесь со скуки дохнет, — резонно объясняет свое поведение Слепой. — Рыжую выписали, а ему даже вставать лишний раз не дают.

Лось напряжённо думает, как этот ребёнок всегда оказывается в курсе того, что происходит в стенах Дома, если большую часть времени он, по словам медсестёр, спит и слушает радио, которое ему за примерное поведение, судя по всему, и выдали.

Слепой пожимает плечами.

— Мы просто вальс танцевали, а сестра Агата разверещалась так, будто стол подожгли.

Лось скептически хмурится.

— Вальс, — повторяет он.

Слепой снова кивает.

— Он захотел. Устал лежать всё время.

Кажется, у Слепого на всё есть причины, причём неоспоримые.

— Больше так не делайте, — строго говорит Лось и тут же осекается, по лицу ребёнка понимая, что после этих его слов он и на километр к Смерти не подойдёт. — Я имею ввиду, пока он не поправится. Он только пару месяцев как встал на ноги, для него опасны любые нагрузки, особенно…

— Я вёл.

Лось запинается о свои же слова. Какое-то время он предоставляет говорить диктору замолкающего на фоне радио, потом обречённо переспрашивает:

— Что, ещё раз?

— Я вёл. Ну, в вальсе. Так что никаких нагрузок не было, — повторяет Слепой.

— И куда ты его вёл? — безнадёжным тоном уточняет Лось.

— Я не знаю, — честно признаётся Слепой.

Лось обречённо вздыхает. Ну да, действительно, с чего бы медсёстрам поднимать панику? Ох уж эти взрослые, вечно поднимают суету из ничего.

— Мебель посшибали? — спрашивает он.

Слепой думает перед тем, как ответить, какой из возможных ответов расстроит взрослого меньше всего.

— Немного, — отвечает он наконец.

========== 37. Боишься (Македонский, Сфинкс, Слепой) ==========

— Ты боишься Слепого?

Сфинкс нависает надо мной, и я непроизвольно закрываю глаза, словно бы и впрямь от страха. Он лишь наклоняется ближе. Не пытается вытащить из меня признание, не пытается напугать. Только помочь. Всматривается своими тёплыми кошачьими глазами, словно бы говоря, хоть и не вслух:

«Брось, Македонский, я же не желаю тебе зла».

Его взгляд пристальный, чувствую, словно он проникает под кожу и скребется, добираясь до самой души. Я убираю руки от глаз, невольно поднимаю подбородок. Он зачаровал меня, приклеил сердцем к себе своими разговорами, своим голосом, и будет жестоко отвечать ему обратным.

— Ну так боишься?

— Да! — выпаливаю. Голос хрипит, но он всегда подводит, когда волнуюсь.

Не то чтобы это правда. Не боюсь я Слепого, по крайней мере, не в том смысле, в каком это видит Сфинкс. Но я и не вру. Слепой меня пугает. Пугает тем, что всегда молчит, а я знаю, что порой может таиться за молчанием. Пугает тем, что пропадает ночами, и я слышу, вижу его во всех коридорах сразу, будто он и не человек вовсе, а растворившийся по Дому ночной сквозняк.

Я вижу, как он возвращается по ночам, когда пытаюсь помочь кому-нибудь с кошмарами. Сфинкс запретил чудеса, но я оправдываю свои опрометчивые поступки для себя, чтобы было спокойнее. Говорю себе, что это только помощь. Такая малость, которую я могу дать им в благодарность.

А Слепой видит чужие сны. Как — я не очень хорошо представляю, не думал, что от рождения незрячим вообще что-то снится. В ту ночь, в первую ночь, когда я застал его, а он — меня, он подошёл ближе. Опустился на колени на пол рядом с кроватью, у которой я тихо шептался с чужим кошмаром. Не знаю, как Слепой понял, где я. Я не спросил: было ясно, что он всё равно не ответит. Даже если захочет.

Он опустился рядом со мной. Задумчиво поковырял ногтем и так уже раскорябанную до крови губу и вдруг просто пожал плечами:

— Знаешь такое чувство, когда кому-то должен? — сказал он. — Я его не люблю. Не привыкай к нему.

Я поднял голову, глядя на спящего над нами Табаки с его кошмарами, и кивнул. Слепой всегда изъясняется так странно, полутонами. Но, кажется, я действительно тогда понял, о чём он говорит. Я запоздало сообразил, что ошибся, кивнув, и пробормотал неловкое «да».

— Пойдём спать, — он поднялся и подтолкнул меня в спину, видимо, чтобы я встал вслед за ним. — Предоставь чудеса ангелам, Македонский. И спускайся на землю.

Я не боюсь Слепого.

Но Сфинкс ждал от меня именно такой ответ, да и то, что я испытываю на самом деле, вряд ли можно облечь в более простые слова.

— Он меня пугает, — я всё же пытаюсь объяснить.

Выходит до отвратительно глупо и неправдиво. В одно слово нельзя уместить то, что вертится на языке и тонет в тысяче слов. Сфинкс выпрямляется и отстраняется от меня. Чуть наклоняет голову вбок, смотрит с кривой усмешкой на губах. Мои вот дрожат. Сфинкс недоволен, хотя я и сказал то, что он хотел услышать. С чего бы мне бояться Слепого, разве он не так же добр ко мне, как другие?

— Напрасно, — мягко говорит Сфинкс. — Я так и подумал. Ты его сторонишься. Осторожничаешь.

Я не отвожу взгляд. Держу голову прямо, подбородок чуть выше, глядя в глаза.

— Тебе не следует бояться Слепого, — замечает он. — Он не самый эмпатичный человек, но никогда не причинит вреда кому-либо из стаи.

Уголок моих губ дёргается. Непроизвольно. Я не могу похвастать наблюдательностью Шерлока Холмса, но только сложно не уловить в этих вибрациях нотку вранья. Сфинкс с одобрением кивает.

— Табаки угадал насчёт тебя, — соглашается он. — Ладно, я приврал. Кому-либо, за исключением Чёрного. Но, согласись, он сам напрашивается?