***

Филипп вошел в свою квартиру на четвёртом этаже в доме в начале бульвара Сен-Жермен. Он повесил ключи на небольшой бронзовый крючок, ввинченный в стену рядом с дверным косяком, аккуратно снял перчатки и убрал их в ящичек деревянной резной консоли, стоявшей под зеркалом. Положил на консоль шляпу, снял пальто, аккуратно повесив его в шкаф, переодел ботинки на мягкие домашние туфли. Взглянул на себя в зеркало. На него смотрел высокий статный пожилой мужчина. Он ладонью небрежным движением поправил прядь седых волос, растрёпанных шляпой.

В кабинете было сумеречно. На улице вечерело. Он включил большую зелёную лампу на мраморной подставке и сел за стол. Компьютер, бумаги, письменные принадлежности, всё лежало аккуратно и на своих местах. На углу стола справа стояла рамочка с черно-белой фотографией, с которой на него смотрело красивое и улыбающееся лицо женщины лет двадцати пяти-тридцати. В низу фото виднелась подпись: «Дорогому Филиппу на долгу память. Элен».

На середине стола перед Филиппом лежал лист бумаги с написанной от руки размашистым почерком единственной строчкой. Поверх листа лежал револьвер. Он молча смотрел на него, опершись локтями о подлокотники кресла. В его голове вертелся вихрь воспоминаний. Он напряжённо думал.

Сумерки поглощали кабинет, погружая его постепенно в полумрак. В квартире было тихо, как в склепе. В гостиной часы пробили шесть. За окном просигналила машина. Слышались шаги пешеходов. Он взял в руки револьвер. Холодный металл обжег его горячую ладонь. «В моей смерти прошу никого не винить», – прочёл он написанные им же самим сегодня утром слова.

***

Финал А

«Прости, Гийом… Прости, мой старый верный друг. Прости, Элен. Моя любимая… Но я не могу больше. Не могу.» – он тяжело и глубоко вздохнул. Механично поднёс дуло к виску.

Раздался выстрел.

Город не вздрогнул… Машины продолжали течь нескончаемым потоком под окнами дома на Сен-Жермен. Шли пешеходы. В небольшой квартире в доме на улице Сен-Рош Гийом взволнованно рассказывал жене о разговоре у пруда. И настойчиво просил, чтобы завтра она обязательно приготовила своё коронное блюдо, мясо по-бургундски, ведь завтра с ними будет ужинать его старый любимый, бесконечно дорогой друг Филипп.

Финал Б

Он смял листок бумаги одной рукой и бросил в корзину под столом. Уверенным движением вынул один единственный патрон из барабана револьвера. Несколько мгновений он подержал его на ладони, пристально глядя на свою смерть, чувствуя вес и прохладу металла, затем сжал кулак: «Не теперь». Филипп повернул ключ одного из ящиков стола, убрал туда и револьвер, и патрон, снова его запер и выпрямился в кресле. Он взял в руки лежавший рядом с кипой бумаг ежедневник. Тот был девственно чист. Он купил его два года назад, в день выхода на пенсию. До сего момента он ему казался бесполезным в его новом статусе. Филипп раскрыл его на первой странице и, взяв ручку, уверенно и размашисто написал: «25 марта». И ниже: «Сегодня я выбрал жизнь».

❧

Ржавчина

❧

Жак поставил стул рядом со своим креслом, отличавшимся от первого лишь двумя железными ободами подлокотников, и с удовлетворением оглядел сцену грядущей драмы. Каштаны тревожно шумели, роняя проеденные ржавчиной листья. Выкрашенные зеленой краской стулья к осени, под стать деревьям, слегка облетели, местами оголив опаленный сыростью металл.

Чуть поодаль, по аллее прогуливались прохожие, временами раздавалось треньканье велосипедных звонков. Тюильри жил своей обычной и размеренной жизнью, нескончаемым потоком заглатывая и выплевывая людей. Жак сел спиной к саду. Ему было важно смотреть только на неё, не отвлекаясь на происходящее вокруг. Ему нужно было быть убедительным. Для этого он должен быть сконцентрированным.

Жак взглянул на часы. Золотой безнадежно китайский «Ролекс» вызывающе сверкнул в лучах выглянувшего солнца. До назначенного времени оставалось несколько минут. Он знал, что она никогда не опаздывает.

«Как сесть?». Сначала он закинул ногу на ногу, сцепив руки и соединив большие пальцы. «Нет, не пойдет. Слишком самоуверенно». Он выпрямился, поставил ноги в пыльных стоптанных замшевых ботинках на землю, скрестил руки на груди. «Нет. Безэмоциональный истукан». Прикинув оставшиеся варианты, Жак поставил на колени локти, сцепил пальцы и положил на них голову. «Почти. Но не то.» Расцепил пальцы, подпер голову левой рукой, правая безвольно повисла на подлокотнике. «Вот теперь то. Достаточно страдальчески», – подумал он. – «Неудобно. Спина болит. Ладно. Потерплю.» Жак замер. На мгновение поднял голову, снова бросил взгляд на часы. Без минуты два. «Она должна вот-вот прийти». И снова положил голову на руку.

Минуты шли, она не появлялась. У него сначала начала ныть шея, потом – неметь рука, заболела спина, налилась свинцом поясница, онемели ноги. Сжав зубы, Жак продолжал стоически сидеть, не шевелясь. «Где, черт побери, ее носит?!» – разражался гневными тирадами его мозг, страдающий от болевых импульсов, поступавших со всего тела. Жак не выдержал, снова взглянул на часы. Пятнадцать минут третьего. Кряхтя, он откинулся на жесткую деревянную спинку кресла, вытянул ноги, закинув руки за голову, и потянулся, зажмурив глаза. Приятно было чувствовать, как по затёкшим конечностям вновь побежала кровь. «Она не придёт», – с досадой подумал он. В этот момент он услышал рядом хруст листьев под чьими-то неторопливыми шагами. Открыл глаза.

Это была Полин. Она холодно кивнула. Взяла за спинку стул, предназначавшийся ей, поставила его подальше от Жака и села, непринужденным движением закинув ногу на ногу. Она методично стянула с тонких пальцев коричневые кожаные перчатки, поправила длинные каштановые волосы, расстегнула две верхние пуговицы светло-бежевого пальто и положила расслабленные руки на колени, поверх аккуратно сложенных перчаток. Полин не смотрела на него. Она смотрела сквозь него. Жак молча наблюдал за ее движениями. Она была необычайно красива.

Полин застала его в блаженной растянувшейся позе, совсем не в той, в какой он рассчитывал. Задуманная им пьеса начинала идти наперекосяк. Он привстал, чтобы подвинуться ближе к ней, но Полин пригвоздила его к месту ледяным взглядом. Жак снова сел, судорожно сцепив пальцы перед собой.

– Ты опоздала, – нарушил он молчание, пытаясь сказать это самым миролюбивым тоном, натянув на лицо невнятную улыбку.

Она незаметно сардонически ухмыльнулась:

– Скажи спасибо, что я вообще пришла.

– Я должен быть тебе за это благодарен? Ты должна была прийти, просто потому что я тебя об этом попросил.

– Дорогой, – она произнесла это таким тоном, что могло сложиться впечатление, что слова «дорогой» и «ублюдок» – самые ближайшие синонимы, – начнём с того, что я тебе ничего не должна.

Жак поджал губы, глядя на неё исподлобья. Его бесила ее внутренняя сила и спокойствие, которые всегда заставляли его рядом с ней чувствовать себя жалким и ущербным. Он упивался, когда доводил ее до слёз и абсолютно безвольного и разрушенного состояния, чувствуя в эти моменты своё абсолютное превосходство и власть. Сейчас он смотрел на нее и силился понять, в какой момент он утратил над этой женщиной эту самую, тешившую его самолюбие, власть.

– Полин. Любимая. Давай всё начнём сначала! Давай мы…

– Прости, Жак, – резко перебила его девушка, – Сначала? Всё? А что «всё», можно спросить? Еще раз дать тебе проехаться танком по мне и моей жизни?

– Зачем ты так? Полин! Ты все время концентрируешься на плохом! Ты вечно говоришь о каких-то темных страницах, о грусти, неприятностях! Надо концентрироваться на хорошем! На наших мечтах! Мы были счастливы! Я всегда все делал для нас. Всё, что мог, – уточнил он, запнувшись. – Я всё делал тебе во благо, чтобы тебе было лучше! Чтобы нам было хорошо.