На работе видят её расцвет, новую элегантную одежду и белую машину с каким-то суперменом.
На восьмое марта он в длинном модном пальто. Без Валеры. Дарит не цветы, не духи, не какую-нибудь ювелирку, а… чайник, неплохой, но, как тётке, которая будет и впредь угощать его блинами. От еды с шампанским отказался. Мол, одно время пил, а теперь не пьет.
Ночью телефон.
«Я нахожусь на Беговой», болтовня и «спокойной ночи, Марья Андреевна»… Но какие могут быть дела на стадионе пионеров и школьников в такое не раннее время в праздник? Ей обидно, будто обманута…
Рассвет над церковью… Слова, параллельно мелодия, которую наигрывает на гитаре:
Романс
для бывшего конькобежца, разучившегося делать повороты на ребре одного конька
Я нахожусь на Беговой…
Я прибегаю – убегаю.
Я тень почти что настигаю.
И мне нет равных по прямой.
Я нахожусь на Беговой…
Но быть пытаюсь
где-то рядом.
Такие странные награды
Тому, кто мчится по прямой.
Я нахожусь на Беговой,
я к вам на скорости несусь.
Нечайно на бегу проснусь,
словно лунатик под луной,
но мне нет равных по прямой…
Да, с ней то, о чём и не мечтала… Стихи!
Мы едем с тобой по воде…
От колёс – вееры.
И опять я поверила
в то, что нравлюсь тебе.
О, далёкие губы твои…
И рука – на руле.
Дождь стечёт в колеи.
Я опять на нуле.
Без тебя жизнь не та:
ни дорог, ни пути.
Без тебя пустота.
Пригони. Прикати.
* * *
Машина катит. Петя говорит о деньгах. Где взять для открытия фирмы десять тысяч долларов?..
– …а, Марья Андреевна?
Неприятно ей полное имя. Нет-нет, она не старая для него, он и внучку донецкого химика Аллой Ангидридовной… А не открыть ли дверцу, не выброситься ли на полном ходу? Но кто тогда допишет этот цикл стихов? Нелегко с тайной. Не с тайной денег (это не тайна, и это – такая ерунда)… С тайной любви так нелегко, легче умереть.
Не нужен, не нужен, не нужен, —
во гневе, в бреду шепчу.
Не нужен, не нужен, не нужен.
Я видеть тебя не хочу.
Не нужен, не нужен, не нужен!
Клянусь, что не нужен. Не лгу.
Не нужен, не нужен, не нужен…
Я жить без тебя не могу.
Всё меньше веры в то, что эти руки когда-то обнимут тонкую (без денег) талию, а глаза, темнея и вспыхивая, вспыхивая и темнея, будут глядеть прямо, не убегая в вбок… Неужели этого не будет никогда?..
Не убивай во мне любовь.
Пусть поживёт она немного.
Стоим у вечного порога.
Не убивай во мне любовь.
Не убивай во мне любовь.
Я защищаюсь ею в холод.
Пока красив, пока ты молод —
не убивай во мне любовь.
Не совершай столь тяжкий грех,
не забирай его в дорогу.
Не вечен мир, не весел смех.
И, всё равно, – спасибо Богу.
Какое счастье улетать с риэлтерского дна туда, где ветер высоты!
Ничья
История первой любви
Это с ней впервые. Как накатит… Она видит голое тело любимого человека. Раньше никогда не то, что не видела такого, не представляла. Ни пропорций, ни форм. Погружается в омут, выныривает, и опять на дно, туда, где его голое мокрое тело. О, нет, она умрёт, она не выдержит пытки!
В школе было беззаботно! И в этом году там уроки… Немного пахнет краской. В коридоры долетают вдалбливания. Преподаватели говорят громко и уверенно, наперебой агитируя идти дорогой той науки, которую преподают. Ей не вдолбили ни одной. Но под видом лаборантки она в Научно-исследовательском институте. Пытается копировать чертежи. Вернее, один (тройка по черчению). Но зав лабораторией Сажинский притворяется: она делает успехи.
Войдёт (он в отдельном кабинете), встанет близко:
– А ведь неплохо? Но… Давай-ка Нину! – Набирает внутренний телефон.
Нина мигом (комната рядом), иногда и к мужу корейцу. Тот обучение терпит, он спиной. Второй, Пахомов, не так терпелив.
Нина не кореянка, но видок – к зеркалу не подойти… И люди – зеркала. Томасик (домашнее имя, тут для некоторых) наблюдает отражение в игривых глазах Пахомова, в робких – Сажинского… Он очки сдёргивает, дабы не ослепнуть.
– Верхний блок надо бы копировать первым…
И копирует… Линии гладкие, плотные, как натянутые нити.
– Чудно! – Томасик плавно двигает пальцами над калькой, оглядывая свои великолепные ногти.
– Ну, понятно? – тихо говорит Нина и тихо уходит.
А Сажинский тут. Явно нюхает её духи.
Она рейсфедер – в тушь, рука дёргается… Кап! На аккуратно обведённых Ниной коробочках и трубочках пятно.
– Неинтересно! Это не в моём духе!
– Н-да, – не теряет оптимизма руководитель. – Пахомов, бери Томасика в подвал!
Опять он… Раздет… Тревожит. Когда одет, ей куда спокойней. На нём костюм цвета бетона. Как на других. Но когда голый (в её памяти) необыкновенный… Нет, наиболее правильный вариант – умереть!
Она в НИИ из-за матери Веры Алексеевны. Форменный обман, форменный капкан. Их дебаты начались, как только Томасик обрела аттестат. Трояки. Кроме двух пятёрок по русскому языку и литературе. Мама эти две отметки не видит, будто их нет.
– Специальность будет!
– Меня тошнит от физики и математики.
– Томасик, но моя зарплата…
– А ОН нам не будет помогать?
– ОН будет. Но тебе не пять лет и…
– …и должна вкалывать. Ну, так я найду выход.
– И где ты намерена вкалывать?
– Ищу варианты.
Обманывает. Вариант найден.
Галка Мельникова секретарша. Обстановка деликатная. Недавно любая училка могла наорать, «поставить на ноги» (можно ещё на что-либо поставить?) И ей бы в такую приёмную, где она, модно одетая, волосы, как у кинозвезды, «вкалывает» минимум. Молодые элегантные мужчины-коллеги предлагают в театр, в кафе, прокатиться на автомобиле…
Вера Алексеевна об этих чудовищных планах не ведает. Она много лет выявляет наклонности ребёнка. Не выявила. В техникум и то не определить на учёбу, куда она ходит на работу.
Хватает телефон:
– Гуменникову поклонюсь!
На новую квартиру в центральном районе они переехали из деревянного дома, где пахнет кошками (у мамы аллергия). Тогда мать впервые называет эту фамилию: «Если б не Гуменников…» «А что он сделал?» «Помог», – ответ краткий. Но и в будущем краткие ответы.
…– Добрый день, Илья. Колясникова… – Натужная улыбка. – Ты большой человек, Илья… А мы, маленькие, – к тебе с делами-бедами, – алеет, бледнеет, пальцы стискивают трубку, вот-вот хрумкнет, как хлебная сушка.
Нехарактерное волнение. Мать кто-то между вдовой и старой девой, а тут не официальные интонации.
Наутро она долго одевается. Лепит причёску.
