Профессор порылся у себя в планшетной сумке и вынул небольшую плотную пластиковую папку-конверт.
– Вот. Лежало на кафедре. Когда Инта забирала вещи, меня не было, вот и забыли про конверт.
Лиза тут же заглянула внутрь: пара ветхих документов, точнее, на первый взгляд листочки напоминали документы: вензеля, штампы.
– А что тут за бумаги?
– Свидетельство о браке и свидетельство о рождении. В общем, все это ваше. Сами сможете во всем разобраться. А теперь позвольте мне откланяться. Только вернулся, тут же навалились дела. Был безмерно рад вас видеть и надеюсь, что эта наша встреча не последняя.
Он встал, Лиза подскочила следом. Гунтис на мгновение тронул ладонями девушку за плечи – видимо, этот жест обозначал объятия – и направился к зданию факультета, она же не торопясь зашагала в сторону трамвайной остановки. Ей было о чем подумать.
Добравшись до дома, Лиза укрылась в своей комнате. На кровати и на полу она разложила содержимое портфеля, присовокупив те два документа, которые передал ей Упениекс. Один листочек был на немецком – сплошь ломаная готическая гарнитура, – но распознаватель текста совместно с гугл-переводчиком не дали пропасть. Это было свидетельство о браке Герберта Мелдериса и Магды Медем, заключенном 22 мая 1943 года. Вторая бумажка, оформленная куда скромнее, была советского образца и, естественно, на русском: свидетельство о рождении Германа Медемса от 10 июня 1945 года, выданное в городе Риге. Мать – Магда Медем, а в графе «отец» – прочерк.
Лиза как заведенная расхаживала по комнате взад-вперед. Все сходится! Какие могут быть сомнения? Герман действительно был сыном Герберта! То, что в свидетельстве о рождении Магда не указала отца, произошло потому, что Красная армия тогда уже взяла Ригу, и по очевидным причинам мать решила скрыть происхождение ребенка. Разумно. Лиза бы тоже не стала афишировать. Нечего тянуть! Надо скорее ехать в Даугавпилс! Собрать максимум материала и тогда… Что именно случится тогда, она еще не придумала, но, например, почему бы ей не взять себе двойную фамилию: Елизавета Сперанская-Мелдере?
– Зачем тебе в Даугавпилс? Ты же там никого не знаешь. – Инта изумленно смотрела на Лизу поверх очков. Свет из-под икеевского абажура, похожего на бочонок, придавал ее лицу сходство с совиным. – Была я там лет десять назад. Ужасный город: советский индустриальный стиль, одни русские, грязь и свинство. Ничего хорошего в таком месте быть не может!
Лиза присела перед ее креслом на корточки, накрыла, мягко поглаживая, ее руки своими ладонями.
– Я все понимаю. Если вы против, конечно же, я останусь. Но мне нужно туда съездить ради дедушки. Его архива. Это важно. Касается истории нашей семьи… Обещаю, что вернусь как можно скорее!
– Ну если это так необходимо… Но пожалуйста, не забывай звонить и не очень там задерживайся.
– Обещаю!
Лиза аккуратно поцеловала Инту в обе щеки и улизнула обратно к себе. Надо было лечь пораньше, чтобы не проспать первый поезд на Даугавпилс. Автобусом тоже можно, но поезд – это гораздо романтичнее, да и удобнее.
В семь утра, бодрая, как персонаж из рекламы кофе, она уже маячила на перроне. Лиза умудрилась обойтись одной дорожной сумкой, чем заслуженно гордилась. При том что в Даугавпилсе, возможно, придется задержаться на пару дней. Ночевать она решила в гостинице «Латгола», которая, если верить отзывам в Сети, вполне для этого годилась.
В вагоне было от силы человек пять. Лиза развалилась одна на двух креслах и стала смотреть в окно. Все складывалось совсем не так тоскливо, как ей казалось еще пару дней назад. Разыскать следы красавца-летчика, которого она уже с полной уверенностью считала прадедушкой – само по себе захватывающее приключение. А кроме того, историческое расследование такого рода – настоящая сенсация. Она напишет работу! Как водится, понадобятся соавторы с авторитетными фамилиями. Но ее имя будет в этом списке первым! В двадцать один заслужить признание в научной среде – это неплохой старт для карьеры. Совсем неплохой. Ей грезились заголовки в новостных лентах: «Латвия обрела имя забытого героя», «Беспосадочный перелет через забвение» и прочее в том же ключе. Утреннее солнце, как блеск славы Герберта Мелдериса, грело ее лицо через оконное стекло. Она прикрыла глаза и задремала.
Глава 2
Герберт нет-нет да вспоминал о Линде, хоть времени уже прошло… год? Давно пора бы забыть! Что такого особенного было в этой латгальской простушке? Невысокая, скуластая, с прямыми, как прошлогодняя осока, волосами… Еще глаза! Такие светлые, что кажется – итальянское стекло, а не живая плоть. Вот об это стекло его сердце и порезалось. Черная точка зрачка, потом радужка – муранский муар, и по границе – узкий темный ободок, как черненое серебро… Ресницы густые, словно еловая чаща – неба не видно. И выражение лица всегда безмятежное, чистое. Зря начал вспоминать. Опять всколыхнулось! Тоскливо засосало внутри. Герберт снова рассердился: «Дура бестолковая! Кукла восковая!» Но рассердился скорее на себя.
Вообще, мужчин, которые от страсти к какой-нибудь мадам спускали целые состояния, влезали в долги или совершали иные глупости, Мелдерис презирал и считал слабаками. Удача таких не любит! Да и сам слабый пол рохлей не жалует. Женщины с такими играют только, а любовь дарят тому, у кого сильная рука, кто их капризам не потакает. Сильная рука везде нужна: и с дамами, и с самолетами…
Мелдерис был человеком стальной воли: решил – сделал. Для него слово «невозможно» не существовало. Это для других – тех, кто пожиже, кто умом или характером не вышел. Он вспомнил, как в Гамбии, сразу после перелета, какой-то журналистишка – улитка в пиджаке – все допытывался: «Было ли вам страшно?» да «Что вы чувствовали?». Не объяснишь трусливому хлыщу, что страх – это враг, один из многих, а он, Герберт, на то и мужчина, чтобы побеждать врагов. Любых. Всех. Он никогда не сдается, поэтому всегда первый.
Всегда, да не всегда… Линда! Однако если быть до изнанки честным – не в девушке дело. Вернее, не только в ней. Конечно, барышня привлекательная: с формами, держалась скромно и одновременно расковано. В общем, герой-летчик пленился – обычное дело: Герберт любил женщин, а женщины любили его. В каждом городе, где он задерживался хотя бы на пару дней, без амурных историй не обходилось. И чаще всего не ему, Герберту, приходилось добиваться неприступных красавиц – красавицы сами искали встреч, назначали свидания. И не какие-нибудь экзальтированные пигалицы, нет – дамы с положением, с состоянием! А простушка Линда ему – известному летчику, популярному писателю, национальному герою (этим титулом его сам президент Ульманис величал, когда награждал орденом Трех звезд), к тому же, чего уж скромничать, очень импозантному мужчине – предпочла какого-то молокососа, да к тому же из жидов. Жалкого человечишку. Такого и соперником-то назвать стыдно!
Он и сам понимал, что лучший выход – перестать ворошить память. Забыть, как будто ничего и не было. Только так можно сохранить достоинство. Однако снова крутил в голове эту глупую историю эпизод за эпизодом, словно расчесывал зудящую язву.
Прошлой весной, когда он оказался в Даугавпилсе по казенной надобности… Всего-то времени прошло, а кажется – в другой жизни. И власть изменилась, и доходы… Он тогда мог себе многое позволить и, что греха таить, позволял. Например, ежедневно ужинать в «Авотиньше».
А теперь! Пришлось втянуть голову в плечи и не высовываться. На офицерский корпус бывшей армии бывшей Латвийской Республики (какое ужасное, безысходное слово – «бывшей») Советы обрушились со всей пролетарской ненавистью: арест за арестом. За ним тоже могли прийти в любой момент. Мелдерис, никогда не бегавший от опасности, при мысли об НКВД чувствовал не просто страх – панику: ноги ватно подгибались, по позвоночнику полз влажный озноб. Сколько ему еще оставаться на свободе? Судя по всему, не так уж и долго. Надо все-таки попробовать сбежать за границу, пока есть возможность… Шансы, конечно, не велики, но он должен попытаться. Тихая безопасная Швеция так близко. Герберт не сомневался, что там его, прославленного авиатора, примут со всем уважением. Да к черту уважение! Просто жить, не ожидая ежесекундно ареста, обедать в хороших ресторанах, ухаживать за женщинами…