– Провозилась, – улыбнулась Лиза. – Сейчас выпью кофе и снова заживу. Давайте, я вам тоже сварю? Как вы любите, чтобы сразу на молоке.

– Спасибо, моя милая! Это приятно. Я обычно днем кофе уже не пью, но свари мне самую капельку.

Лиза налила в крошечную фарфоровую чашечку Ломоносовского завода (родительский подарок Инте на Рождество) кремового цвета кофе, себе плюхнула угольно-черного из самой большой турки в толстостенную керамическую кружку и спросила:

– Инта, вы что-нибудь знаете о Герберте Мелдерисе?

– О Мелдерисе? Знакомое имя… Кажется, был такой летчик, но я не уверена… Почему ты о нем вспомнила?

– Да. Летчик. Дедушка о нем говорил?

– Герман? Не помню… Может быть… У него был весьма широкий круг интересов.

Похоже, тут ловить нечего: или Инта действительно не знала, или просто ленилась ворошить слежавшуюся память.

– Инта, а вы не знаете, кто из дедушкиных коллег может мне помочь в этом вопросе?

– Ну, у меня есть телефон Гунтиса. Гунтиса Упениекса. Он специалист по истории Латвии. Профессор. Они с Гербертом много лет приятельствовали. Помнишь его? Он был у нас в прошлом году, когда ты гостила.

Лиза сразу вспомнила пожилого, но ужасно импозантного преподавателя истории и философии, дедушкиного коллегу по Латвийскому университету. Он расспрашивал ее о жизни в России. Такой милый дядька с профессорской бородкой и морщинами в уголках глаз. Он хвалил Лизин латышский и не кривился от ее акцента. А ведь обычно латыши так трепетно относятся к звучанию своего языка, что предпочитают не говорить на нем с иностранцами. Выбирают русский или английский. А Упениекс говорил с Лизой по-латышски, милосердно игнорируя ее фонетические преступления: значит, принял, считал «своей». На прощание профессор оставил ей – лично! – свою визитную карточку, словно она была интересным собеседником, а не просто внучкой старого приятеля.

Лиза позвонила не откладывая. Профессор сразу ее вспомнил: «Какое горе для всех нас, примите мои искренние соболезнования». Посетовал, что научная конференция в Вене не позволила ему присутствовать на похоронах, но он всегда будет помнить, скорбеть, и если ей, Лизе, что-нибудь понадобится, то она не должна стесняться, и все, что в его силах… Лизе, конечно, тут же понадобилось. Упениекс если и удивился, то виду не подал, и сразу согласился встретиться: «Я только вчера вернулся, а сегодня целый день должен быть на факультете. Приходите как сможете. Вы знаете куда? Да. Бульвар Аспазии, пять. Я вас встречу».

Вечер был нежен, поэтому они устроились на бульварной скамейке под деревом и сначала просто умиротворенно молчали, повернув к солнцу лица. «Интересно, что про нас думают? Какая-то студентка сидит с господином профессором Гунтисом Упениексом. А если окажется, что я права насчет героического летчика? Тогда уже будут думать: какой-то профессор сидит с правнучкой самого Мелдериса!» – улыбнулась про себя Лиза.

– Итак, юная леди, чем вам помочь?

– Гунтис, я так вам признательна! Мне очень нужна информация о Герберте Мелдерисе, а я даже не представляю, где искать!

– Судя по всему, вас интересуют источники? Интернет в вашем случае не помощник. Но почему именно Мелдерис?

Лиза принялась рассказывать, стараясь быть убедительной. Сейчас, когда она проговаривала вслух версию о тайне дедушкиного рождения, эта история – такая очевидная ночью – казалась какой-то жалкой и несостоятельной. Будто она героиня пошлого ток-шоу, которая выдает себя за родственницу звезды, чтобы получить хоть минуточку славы и внимания.

Упениекс слушал, время от времени одобрительно кивал. Когда рассказ девушки иссяк, он, держа задумчивую паузу, достал из кармана манерный серебряный портсигар.

– Вы позволите?

Лиза кивнула. Гунтис закурил, выпустив дым таким образом, чтобы не тревожить обоняние собеседницы.

– Все это весьма интересно… Я не исключаю, что ваше предположение о родстве Германа и Герберта Мелдериса может оказаться правдой. Совсем не исключаю! Мелдерис до войны был очень популярен в Латвии. Как бы сейчас сказали, суперзвезда: летчик, герой, красавец. А ваша прабабушка была из старинного рода, с традициями. Медемс в Латвии – это как, например, Долгорукие в России… Но я, к сожалению, мало чем могу помочь. До сорок первого года жизнь Мелдериса проходила весьма публично: статьи в газетах, много фотографий. А с началом боевых действий он как будто превратился в невидимку. Есть документальное свидетельство, что в сорок третьем он вступил в легион «Ваффен-СС». Но больше мне ничего не известно…

Упениекс снова задумался. Лиза терпеливо ждала. Аббревиатура «СС» ее совершенно не смутила. Ватную пропаганду, трубившую в канун Девятого мая на всех углах: «Не забудем, не простим», она глубоко презирала. Лучше бы о заградотрядах Смерша рассказывали! О том, сколько их хваленые советские маршалы людей положили зазря! Здесь легионеры хоть за свободу Латвии сражались.

– А знаете, возможно, вам что-нибудь удастся узнать в Даугавпилсе.

Лиза удивленно посмотрела на профессора. Это было одно из немногих мест в Латвии, где она ни разу не бывала.

– Почему именно в Даугавпилсе?

Упениекс, кажется, почувствовал себя неловко. Выглядело так, будто он в приличном обществе начал рассказывать анекдот и вдруг понял, что в конце – сплошной мат.

– Видите ли, по некоторым данным, в сорок втором Мелдерис получил какой-то пост в городской администрации. Точно не скажу, но возможно, там сохранились документы или какие-то свидетельства. В конце концов, в Даугавпилсе есть свои краеведы, они наверняка более компетентны.

– Спасибо, Гунтис! Вы не представляете, как я вам благодарна – и за встречу, и за разговор! Одного не понимаю: Мелдерис – национальный герой, знаменитый летчик, авиаконструктор, писатель. Почему никто не взялся за его биографию?

Профессор еще больше смутился, неловко сгорбился и спрятал ладони под мышки.

– Понимаете, в Латвии сейчас перед наукой стоит очень важная задача. Все ресурсы направлены на другой исторический период – время, когда наша страна находилась под оккупацией СССР… Необходимо как можно более полно зафиксировать все преступления советского режима, пока живы свидетели, пока большинство документов доступно.

Лиза понимающе кивнула. Упениекс тепло улыбнулся девушке.

– Возвращаясь к Мелдерису: его фигура, честно сказать, связана с определенными рисками…

– Что значит «связана с рисками»?

– Во-первых, его служба в легионе… Поймите меня правильно: конечно, ничего зазорного в этом нет. У нас никто не сомневается, что легионеры только формально были на стороне Германии. Их истинная цель – освободить Латвию от коммунистического диктата. Попытки путинской пропагандистской машины это извратить – просто смешны. Они не выдерживают никакой критики! Но приходится признать, что иногда в рядах легиона оказывались люди… с сомнительным прошлым. Сами понимаете: в бочке меда есть ложка дегтя – так, кажется, у вас говорят? В общем, если выяснится, что Мелдерис запятнал себя чем-то предосудительным, то Москва или, например, тот же Израиль начнут мусолить подробности…

Лиза больше не могла сдерживать возмущение: в чем таком предосудительном мог быть замешан этот благородный человек, которому даже животных было жаль! И это в то дремучее время, когда большинство людей о вегетарианстве даже и не помышляло!

– Простите меня, Гунтис, но я уверена, что самые большие грехи Герберта Мелдериса – пренебрежение дисциплиной и готовность раздавать автографы влюбленным девицам!

– Скорее всего, вы правы, – улыбнулся ее пылкому замечанию Упениекс. – Дерзайте! В конце концов, кто, если не вы! М-да… Судя по напору, вы, безусловно, правнучка своего прадеда! Герман ни с кем не говорил об отце, хотя, конечно, что-то знал… Но до провозглашения независимости времена были не такие, чтобы заниматься генеалогическим каминг-аутом, а после… возможно, не успел… Да! Чуть не забыл! Хотел вам кое-что отдать. Это принадлежало вашему покойному дедушке.