– Что значит «закроют»? – поинтересовалась Лиза.

– В тюрьму посадят. У нас с этим моментально. Раз – и под следствием. На мне лично два незакрытых дела висят. А незакрытые они потому, что крыть-то нечем – сфабрикованы полностью. Но власти удобно – в любой момент можно меня за яйца подвесить. Вот так!

– Какой такой власти? – не унималась Лиза. – Вы ведь, Виктор, и есть власть. Вы же депутат.

– Власть здесь латышская. Мы, русские, ничего не решаем.

– А какая еще должна быть власть в Латвии? Русская? – Лиза едва не подскочила на скамейке. – Хотите русскую власть, русский язык в школах – переезжайте в Россию и живите там себе на здоровье.

Молодые люди как по команде замолчали – и недобро уставились на девушку. Лиза растерялась. К такому повороту она оказалась не готова.

– Ты что, – тихо спросил Юрий, – из этих? Из «интеграстов»?

– Не знаю я, кого ты этим дебильным словом называешь! – огрызнулась она. – Я просто человек. Нормальный человек с нормальными взглядами. И я считаю, что если живешь в стране, то надо уважать ее язык, законы и традиции. Не понимаю, что вас всех так возмущает?

– У вас в России всегда так: чужих уважают, зато своих кидают через колено… – буркнул Виктор, глядя в сторону восьмиугольной чаши, как будто ничего занимательнее, чем радужный переплет фонтанных брызг, в мире не существовало. – К нам, вон, ваших демократов в последние годы понаехало… За европейскими ценностями, блин… И нас учат, как жить… Только вот незадача: мы-то у себя дома. Мы родились здесь, выросли. Это наша земля, наша! Почему мы должны отсюда уезжать, вместо того чтобы бороться за свои права?

– Друзья, по-моему, вы напрасно горячитесь, – мягко вклинился в разговор Егорыч.

Сначала Лизе показалось, что он очень юн – розовощекий херувим с длинными волнистыми волосами и книжными манерами, – однако она быстро поняла, что ошиблась. Егорыч был человеком без возраста, тип – «вечный студент». Такие в позапрошлом веке или умирали в двадцать лет от чахотки, или становились светилами науки. Не она одна чувствовала в нем масштаб: прочие, не исключая Виктора, к нему явно прислушивались.

Егорыч улыбнулся.

– Елизавета вовсе не обязана разделять нашу точку зрения. В конце концов, ситуация, в которой мы живем, со стороны может выглядеть принципиально иначе.

То, что о ней заговорили в третьем лице, рассердило Лизу.

– Вот именно. Не вижу смысла продолжать дискуссию. – Она независимо пожала плечами. – Пусть каждый останется при своем мнении. Я лично убеждена: отрицать оккупацию глупо. Это значит отрицать очевидное. Как вы сами-то не замечаете, что вы – продукт советской пропаганды? Или уже путинской?

– Знаете, очень просто все списать на пропаганду, – как можно нейтральнее произнес Егорыч. – Однако факты есть факты: первая русская школа появилась в Латвии при Екатерине Второй. У коренных, с позволения сказать, народов на тот момент литературный язык отсутствовал. Мы можем рассматривать русские школы как историческое наследие страны. Вы же не против сберечь историческое наследие, Елизавета?

Попытка перевести разговор в отвлеченное русло не удалась.

– Я плачу здесь налоги! – не унимался Виктор. – И хочу, чтобы в школах, которые на эти налоги содержат, учили по-русски! Чтобы моя дочка…

Но Лиза безжалостно отсекла конец его фразы.

– Ваша дочка, Виктор, будет учиться вместе с латышскими детьми, научится говорить на латышском языке и, когда вырастет, сможет жить в свободном, открытом обществе без границ. Без внешних и внутренних, кстати, границ. И не будет тратить свое время на войну с ветряными мельницами.

Виктор внезапным точным движением послал недопитую бутылку в ближнюю урну, взмахнул опустевшей рукой:

– Это мы еще поглядим! – фыркнул он.

Лиза насупилась и уставилась на белоснежные носы своих кед. Этим людям нравилось заблуждаться, им не нужна была правда. Глупо было распинаться перед ними.

– Лиза, вы зря расстраиваетесь. – Санчес легко тронул ее за рукав. – А бутылками кидаться некультурно, Витя. Ты просто злишься, что мы все с пивом, а тебе должность не позволяет. И это справедливо. Депутаты не должны выпивать в общественных местах.

Александра по имени никто в компании не называл: или «Санчес», или «Амиго». На испанца он никак не походил, чем-то напоминал Джонни Деппа в «Плаксе» и был одет в романтическом стиле восьмидесятых: черные джинсы, белая футболка, косуха.

– Между прочим, – продолжил он, укоризненно глядя на товарищей, – с нами прекрасная дама, а вы только о политике. Давайте уже поговорим о чем-нибудь интересном для гостьи. Скажите, Лиза, вам понравился наш городок?

– Да. Спасибо, – сердито выдавила она.

Этот куртуазный заход опоздал. Она не собиралась и дальше оставаться в обществе этих агрессивных ватников.

– Вы меня извините. Я пойду. Очень устала. – Лиза поднялась со скамейки и, не взглянув на Юру, стремительно зашагала прочь.

От неожиданности никто из собравшихся не попытался ее остановить.

«Правильно про Даугавпилс говорят, – яростно думала Лиза. – Страшно за будущее города, если тут у власти такие политики!..»

Утомленная и сердитая, она сразу отправилась к себе в гостиничный номер. Там упала на кровать и, злая на бездарный день, заснула, даже не раздевшись.

Разбудил ее телефонный звонок.

– Алло, – спросонья протянула Лиза.

Просто чудо, что телефон еще был жив – на зарядку она его, конечно, не поставила.

– Привет! – раздался мужской незнакомый голос. – Почти десять. Жду тебя у «Латголы» минут через двадцать. А то к Фишману опоздаем.

«Юра! – узнав собеседника, Лиза мгновенно проснулась. – Блин! А я в таком виде! И всего двадцать минут!»

– Доброе утро! – она добавила в голос бодрости. – Конечно. Я как раз собираюсь.

На душ и чистку зубов ушло десять минут, еще две – на платье и кеды, а оставшиеся восемь она обжигалась растворимым кофе из гостиничного набора для выживания и пыталась сжевать пару крекеров, которые валялись в сумке с незапамятных времен. Когда она спустилась в фойе, Рюмин уже переминался у входа.

Он оглядел Лизу и лаконично осведомился:

– Идем?

Лиза молча кивнула.

По дороге они почти не разговаривали. Лизе хотелось спать или, по крайней мере, валяться в кровати до полудня, полистывая френд-ленту. Вчерашние знакомцы представлялись ей людьми ограниченными, как религиозные фанатики, особенно этот Виктор. На Юру девушка откровенно дулась: вместо того чтобы поддержать ее во время спора, он скорбно помалкивал в стороне.

Рюмин тоже был разочарован. Когда он увидел вчера Елизавету в кафе, он придумал себе бог весть что – любовь с первого взгляда. Барышни Даугавпилса давно примелькались, казались привычными, как домашняя мебель. К тому же, на Юрин вкус, красавицы среди них встречались редко, а те, что встречались, сразу шли на экспорт в Европу. И еще – в них не было лоска, не было стиля. Их привлекательность никогда не разила наповал, а скорее, душила. От них веяло провинциальностью. Лиза была совсем другая, из другого измерения. Мало того что она выглядела как девушка с обложки, она еще и вела себя совершенно естественно. Юрий рядом с ней чувствовал себя неожиданно радостно и легко. Так легко и радостно ему никогда раньше не было.

«Как можно на серьезных щах нести всю эту либеральную пургу?! Да еще при друзьях?! Ну не может нормальный человек верить в европейский рай! Не может!» Ему было стыдно и за нее, и за себя: что теперь о нем подумают? Решат, привел какую-то дуру… Мало того, теперь он ведет эту девушку к любимому учителю: «А вдруг она и там… Кажется, теперь в России считается хорошим тоном все отрицать: и подвиги, и победы… Может, попросить ее… не то чтобы помолчать, но хотя бы не так резко высказываться?..»

Они прошли улицу Гимназияс, свернули на Райниса. Юрий не выдержал, блеснул:

– Имя самого известного латышского поэта здесь не просто так. Он в этих краях родился.

Лиза бесцветно угукнула.