Она кивнула почти мгновенно, будто шея самостоятельно дала унизительно-торопливое согласие, не дожидаясь решения головы.
Марат коснулся ее плеча – тепло и мягко.
– Генри видел вашу работу. Он восхищен.
Глаза Вероники заблестели. Легкие расширились в готовности к длинному ответу на долгожданное известие, но раскрасневшиеся щечки лишь смешно раздулись, не выпуская наружу воздух вместе с восторженными словами: первая мысль не всегда самая правильная, а искренность может все испортить.
– Понимаю… – он помог в неловкой ситуации. – Ни к чему отвечать. Я хорошо знаю Генри: он ничего просто так не делает. Наберитесь терпения и ждите, – Марат загадочно улыбнулся. – Возможно, очень скоро ваша жизнь изменится, и уверяю, вам понравятся перемены. Но только не стоит за это кому-то говорить спасибо. Благодарите себя, свой талант, усердие, желание быть лучшей… Ну и… родителей, которые подарили вам шанс…
Вероника проводила взглядом хозяина дома, который как-то слишком поспешно распрощался, сославшись на срочные дела, и оставил дизайнера наедине со своим творением.
Купцов, конечно же, врал: никуда ему ехать не нужно – она это чувствовала и не понимала причины. Весь месяц Вероника гнала мысли о Марате, боялась встречи, а теперь смотрела вслед и не хотела отпускать его… Или хотела и сейчас просто рада, что все прошло без сучка и задоринки, а мнимое чудовище оказалось на самом деле обаятельным принцем, с которым можно и не расставаться? Можно не расставаться, а можно и…
Марат вызывал странные, противоречивые чувства: такой воспитанный и благородный, щедрый и великодушный, поэт, бизнесмен, красавец – мечта, а не человек! Но отчего с ним так неуютно? Отчего бросает то в жар, то в холод? Отчего его слова кажутся неискренними, будто они произнесены не от души, а с неким умыслом? Все как по программе, по инструкции: не человек – компьютер.
Взгляд Вероники оторвался от поворота, за которым скрылась машина Купцова: хватит уже думать, ведь сегодня праздник! Работа выполнена – и выполнена великолепно; гонорар заплачен – и гонорар весьма щедрый; перспектива… перспектива более чем радужная. Надо отдать последние распоряжения и ехать в офис, чтобы откупорить бутылочку шампанского!
Теперь на ее лице появилась неподдельная улыбка… Появилась и почти сразу исчезла. На душе, кроме терпкого привкуса после общения с Купцовым, было еще что-то… Что-то еще угнетало, не позволяя в полной мере насладиться триумфом.
Вероника огляделась… Ах да, вот оно – это место! Именно там она впервые увидела Мая.
Глаза дизайнера презрительно сузились, губы сжались, превратившись в две бледные розовые полоски.
– Сукин сын… – прошипела она, как кобра.
Несколько раз, наступив на горло гордыне, она набирала его номер… И что – что она слышала в трубке? – «Абонент недоступен». Как это понимать? Он не желал с ней встречаться? Игнорировал?
– Одного поля ягодки, – презрительно проговорила Вероника, переводя взгляд с места, где стояла машина Мая, на поворот, за которым исчез автомобиль Марата. – Один говорит манно и красиво, а кажется, что постоянно врет, второй постоянно врет… а кажется, что правдив, как святоша. Ох…
Она глубоко вздохнула, посмотрела на дом и… решила окончательно выкинуть из головы особей, встретившихся ей в этом отвратительном городишке, куда, если хорошенько вспомнить, и ехать-то никакого желания не было.
Пока Пустынина отдавала распоряжения по завершению работ, Марат отъезжал от «Пригорода» все дальше и дальше. Ему было плевать на дом, плевать на этот город и на этот поселок. И если месяц назад внешний вид дома его заботил, то сегодня изощрения Вероники и ее глупо-горделивый вид вызывали в сердце лишь пренебрежение… Может быть, еще и сочувствие к тупой вере в собственную уникальность, но по большей части пренебрежение.
Планируя встречу, он несколько раз проговаривал про себя речь, в которой открывал глаза бестолковой даме на смехотворный бизнес, принимаемый ею за великое искусство – проговаривал… но не собирался произносить.
Генри настрого запретил Марату откровенничать и уж тем более сближаться с Вероникой, мешая тем самым грандиозным планам, понятным только ему – великому Генри. Более того, Райморт повысил голос и произнес обидные слова, обвиняя преданного слугу в своеволии и неповиновении.
Первый раз Марат увидел кумира обыкновенным человеком. Первый раз он осмелился восстать против мнения Генри – пусть в душе, но все же…
Когда Райморт вызвал Марата в офис, и тот вместо величественного степенного небожителя увидел разъяренного дельца, он испытал страх. Если Генри так ведет себя из-за какой-то девки, если позволяет себе отойти от принятого этикета и заговорить словами мелкого лавочника – дело дрянь! Марату тогда хотелось провалиться сквозь пол, испариться, исчезнуть. Откуда Генри вообще узнал, что произошло в тот день в «Гранде»? Не мог же он залезть к Марату в голову и прочитать помыслы: не дьявол же он, в конце концов! И что такого особенного в этой женщине, если Райморт готов растерзать за одну лишь мысль об интрижке, за попытку, которая – хвала Господу – провалилась под натиском обстоятельств.
Марат не мог произнести ни слова в свое оправдание – он словно проглотил язык от шокирующей прозорливости большого боса. Он проклинал в душе час, когда увидел Пустынину и задумал несогласованное с Генри действие; он готов был на все, лишь бы получить прощение; он глупец… глупец…
Великие люди велики во всем! Возможно, в этом и есть их главная слабость. Генри – великий человек, который позволяет ровно столько, сколько нужно для дела. Поэтому после краткой, но довольно убедительной выволочки, он быстро привел нервы в порядок и заговорил по обыкновению размеренно, как положено гению, и даже извинился за неподобающее поведение: лучше бы он этого не делал… Лучше бы выгнал, послал ко всем чертям и запретил доступ во все офисы компании, а потом… потом простил – и тогда Марат осознал бы важность непонятного поручения и масштаб собственной ошибки, к которой подтолкнула слепая и безумная похоть. Но ведь не выгнал, а значит, и не случилось ничего серьезного… Не было никакого глубокого сакраментального смысла в вербовке Пустыниной – иначе бы не простил… Выходит, просто отшлепал – указал место! Эх, Генри, Генри… Как же он мог променять преданность Марата на какую-то девку, пусть привлекательную, но все равно девку – пустую, бесполезную, не несущую никакой финансовой выгоды.
Еще недавно Марат Купцов был уверен в непогрешимости босса, в его хладнокровии и прагматизме, а он… Он такой же, как все…
После того дня – после встречи с Генри в его офисе – Марата будто выпотрошили. Вынули внутренности и душу, простерилизовали и засунули обратно. И теперь внутри него пустота – пустота и разочарование… Картинки, висевшие над кроватью в детской, рассыпались в прах, утратили всяческую привлекательность, перестали быть мечтой… Им место в мусорном ведре или в печи: ничего в них не было, кроме детских фантазий.
Но кроме того, что Марат испытал разочарование и обиду, он уяснил самое главное: он ничем не хуже Генри, а коли так, имеет полное право поступать по-своему. Не так глупо, как в этот раз, но по-своему. Надо еще посмотреть, кто в итоге останется с носом, и кто кому будет читать нотации.
Вероника ляжет с ним в постель, а Генри горько пожалеет о предательстве. Теперь Марат будет аккуратен, будет терпеливо выжидать… Часовая мина заложена… Генри, Генри… из-за какой-то бабы…
12
Николай Николаевич с трудом справился с желанием запустить чем-нибудь тяжелым в своего работодателя, когда тот возник из небытия на пороге кабинета. В который раз рука директора схватила ручку и начала писать заученный от многократных попыток текст: «Прошу уволить по собственному…» В этот раз Стариков был исполнен решимости, как никогда, и казалось, ничто не помешает ему выполнить давнее намерение. Конфликтная процедура была отрепетирована за многие годы до идеала: директор пишет заявление, Май уговаривает и оправдывается, в итоге все остается, как было. Последовательность событий одинаковая, разница лишь в бурчании Ник Ника и словах убеждения Мая – пар выпущен, все довольны! Не было и сегодня видимых причин нарушать традицию.
