Таким образом, движение MeToo показало, что интуитивно люди понимают, что просить у работника заняться сексом с боссом – совсем не то же самое, что просить его поработать сверхурочно или сварить кофе. В прошлом я неоднократно готовила кофе для моих работодателей, несмотря на то что приготовление кофе не входило в мои должностные обязанности, и я уверена, что большинство читателей сделали бы то же самое. И хотя иногда такая просьба может раздражать, ни один работник, который готовит кофе для своего босса, не будет опасаться того, что в результате он попадет в зависимость от наркотиков или алкоголя. Или того, что он забеременеет или заразится болезнью, вызывающей бесплодие. Или что он пострадает от посттравматического стрессового расстройства или другого психического заболевания. Что он навсегда станет неспособным иметь здоровые интимные отношения. Всем известно, что заниматься сексом – это не то же самое, что варить кофе, и, когда идеология сексуального расколдовывания требует, чтобы мы делали вид, что это не так, результатом может стать болезненная форма когнитивного диссонанса.

И этот диссонанс не может быть преодолен средствами, которые есть в арсенале либеральных феминисток. Например, в разгар MeToo Джессика Валенти из «Гардиан» писала о сексуальном насилии, которое по закону не считается изнасилованием: «Это правда, что женщины сыты по горло сексуальным насилием и домогательствами. Но верно и то, что в этой культуре “нормальным” считается сексуальное поведение, которое часто является вредным для женщин, и мы также хотим положить этому конец»[29]. Однако антология либерально-феминистских эссе на тему MeToo, подготовленная Валенти и опубликованная в 2020 году, демонстрирует неспособность либерального феминизма должным образом работать с поставленной проблемой[30]. Все авторы сборника хотят, чтобы сексуальное насилие прекратилось, и это можно только приветствовать. Но в то же время они проявляют нерешительность в вопросе использования государственной власти для ареста насильников и их заключения в тюрьму. Также они отказываются требовать от женщин изменить свое поведение, чтобы предотвратить встречу с опасными мужчинами – даже упоминание этой возможности рассматривается ими как «перекладывание вины на жертву».

Вместо того чтобы предложить альтернативы – может быть, сойдет самосуд? – авторы вообще избегают работы со сложными вопросами, ограничиваясь беззубыми идеями вроде помощи мужчинам в преодолении «неуверенности в своей мужественности» (Тахир Дакетт) или создания общественных пространств, в которых преступники могут найти «исцеление и справедливость» (Сара Дир и Бонни Клермонт). Авторы вроде активистки Андреа Линн Пино-Сильвы пишут о необходимости «всерьез говорить о прекращении сексуального насилия», но не предлагают ничего более конкретного, чем образовательные воркшопы в университетских кампусах, которые, помимо других их заслуг, «прославляют квирность и расширяют ее права и возможности». Пино-Сильва полагает, что такие воркшопы не сработают, если они не займутся всеми формами угнетения, которые только существуют на свете – от колониализма до бифобии. Что касается меня, то я не верю, что эти воркшопы вообще будут работать, так что, думаю, это пункт, относительно которого мы можем прийти к согласию.

Некоторые авторы не только отвергают идеи, которые могли бы каким-то образом продвинуть нас в решении проблемы сексуального насилия, но и выступают с предложениями, которые только усугубят ее. Сассафрас Лоури призывает переживших изнасилование женщин искать сексуальных партнеров со склонностью к насилию в БДСМ-сообществах, тогда как Тина Хорн представляет проституцию как благодатный карьерный путь для молодых женщин. Это – центральный принцип либерального феминизма, доведенный до его логического завершения: женщина должна иметь возможность делать все, что ей нравится, будь то торговля своим телом или добровольное подвержение себя насилию. Как может быть иначе, если все ее желания и ее выбор с необходимостью хороши, независимо от того, откуда они исходят и куда ведут? А если из следования этому принципу выходит что-то плохое, то мы возвращаемся к единственному решению, которое может предложить либеральный феминизм: «учить мужчин не насиловать женщин».

Но могут ли либеральные феминистски посоветовать что-то помимо этого? Они совершили ошибку, купившись на идеологию, которая всегда служила людям вроде Хью Хефнера и унаследовавшего его дело Харви Вайнштейна. Эта идеология внушает им ложное убеждение, что женщины все еще страдают исключительно потому, что проект сексуального освобождения 1960-х годов не был завершен, а вовсе не потому, что с ним с самого начала было что-то не так. Таким образом, в качестве рецепта они предлагают еще больше свободы и постоянно недоумевают, почему их лекарство не работает.

Этот факт становится очевидным, когда мы смотрим на университетский кампус двадцать первого века, где громче всего проповедуется евангелие сексуального освобождения и где БДСМ-сообщества[31] и «Недели секса»[32] стали новой нормальностью[33]. В начале семестра первокурсникам читают лекцию о важности согласия и отправляют в добрый путь с бейджами «Согласен от всего сердца». Их учат очень простому правилу: по взаимному согласию можно все. И это простое правило нарушается снова и снова – как через изнасилование, так и через более тонкие формы принуждения, о которых так много женщин рассказывали во время MeToo. Немногие либеральные феминистки готовы провести связь между культурой сексуального гедонизма, которую они продвигают, и опасениями по поводу изнасилований в университетских кампусах, хотя эти явления возникли в одно и то же время.

Если бы они это сделали, то, вероятно, были бы вынуждены признать свою вину за ситуации, в которых не вполне трезвые молодые девушки оказываются наедине с похотливыми мужчинами, которые – мало того, что они больше и сильнее своих ровесниц, – скорее всего, были воспитаны на порно, нормализующем агрессию, принуждение и боль. Но в либеральных феминистских кругах нельзя говорить о пагубном влиянии онлайн-порнографии, БДСМ, культуры свободных отношений и любых других элементов нашей новой сексуальной культуры, поскольку это означало бы подвергнуть сомнению доктрину сексуальной свободы. Таким образом, молодые девушки вынуждены на своем собственном опыте учиться тому, что свобода имеет свою цену. И каждый раз этот опыт оказывается горьким.

Поначалу я рассматривала эту книгу как стандартный образец культурного анализа, но, когда я взялась за работу, то поняла, что мне нужно пойти дальше. Было недостаточно просто указать на проблемы, связанные с нашей новой сексуальной культурой, и остановиться на этом – мне нужно было предложить читателям действенное руководство к жизни. Советы относительно секса слишком часто тривиализируют, запихивая их на последние страницы журнала, а феминистские аргументы по поводу сексуальной культуры отвергают как девичьи склоки. Однако наша тема касается не только самых важных отношений в жизни большинства людей, но и продолжения нашего вида. Поэтому, выбирая название для этой главы, я думала не только о проблеме сексуального расколдовывания, но и о своей роли колумниста-советчика, к которой редко относятся так серьезно, как следовало бы. Серьезно нужно относиться не только к тому, как мы занимаемся сексом, но и к тому, как мы говорим о нем. Это серьезная проблема.

Советы, которые я предлагаю, относятся почти исключительно к гетеросексуалам, и в особенности к гетеросексуальным женщинам, поскольку предметом этой книги является влияние сексуальной революции на отношения между полами. Ни один из моих советов не является новаторским: любой, кто достаточно долго прожил в этом мире, учась на своих ошибках, должен быть в состоянии собрать свой набор правил, который будет очень похож на мой. И хотя большинству читателей постарше многие мои советы покажутся простым выражением здравого смысла, мой опыт общения тет-а-тет с мужчинами и женщинами моложе тридцати показывает, что все это настолько шокирует, что у человека может отвиснуть челюсть (несколько раз все буквально так и было).