Резкая боль проникла в блаженство черного небытия, окутывавшее его. Вильям застонал, царапая левой рукой землю и пытаясь схватить то, что ударило его в плечо. Его пальцы ищут… нашли! Раймонд, стоявший рядом, наклонился к нему с радостным восклицанием. Он был уверен, что Вильям умер (он видел удар по голове и кровь, бежавшую по шее), поэтому даже не попытался удостовериться в этом.

– Сэр Вильям жив! – закричал он. Все сразу воспрянули духом. Те из отряда, кто остался в живых, были самыми опытными воинами, их Вильям привел из Марлоу и Бикса в подкрепление рекрутам Они привыкли думать, что сэр Вильям может вывести их из любой передряги, в которую попали. Так всегда было в прошлом. Они охотно сражались с Раймондом, который был храбрым и твердым, любили и доверяли ему, но верили только сэру Вильяму.

Линии «черепахи» разрывавшиеся, когда то один, то другой воин дюйм за дюймом продвигались вперед, подальше от бушевавшего пожара, смыкались вновь. Раймонд встал на колени и попытался поднять и повернуть Вильяма лицом верх, прислонив к своей ноге. Одна сторона лица Вильяма была в грязи и в крови, но глаза сверкнули, когда в них ударил свет. Прежде чем Раймонд успел что-либо сказать, на них обрушился целый град стрел, но их люди тут же сомкнулись. Разрывы в линии щитов, спровоцировавшие атаку уэльсцев, закрылись.

Когда люди осознали, что избежали гибели, сила их духа возросла еще больше. Насмешки и свист послышались из-за щитов. Град ругани сыпался в ответ на град стрел, не достигавших цели. Выкрикивая насмешки и призывы получше стрелять, люди приободрялись. Они уже не чувствовали себя такими беспомощными, уязвимыми, хотя положение их нисколько не изменилось.

– Мы в ловушке, – быстро сказал Раймонд Вильяму. – Сэр Моджер не пришел, а сарай позади нас горит.

Карие глаза Вильяма смотрели в лицо юноши. В них читалось изумление, губы задвигались. Раймонд склонился ниже, пытаясь понять невнятный шепот.

– Юг, – услышал он, а затем: – Херфорд.

Раймонд все понял. Какой же он дурак, что держал людей здесь. Шепотом он стал отдавать приказы. Воины должны продолжать стоять «черепахой». Четверым следует положить сэра Вильяма на щит. Потом необходимо пройти вдоль сарая – там был юг, о котором говорил Вильям. Нужно держаться как можно ближе к хижинам.

Смена позиции, думал Раймонд, имеет несколько преимуществ. Первое, и самое главное, – это дать людям надежду, ощущение реального действия для своего спасения, а не просто ожидания, когда их сожгут или перережут. Может быть, теперь они смогут что-нибудь предпринять, переместившись к хижинам, поскольку сарай стал уже опасным. Среди хижин будет значительно труднее обстреливать их и почти невозможно атаковать большими силами.

С крыши сарая доносился уже настоящий рев. Раймонд инстинктивно посмотрел вверх. Завороженно глядя на столб огня, он слышал, как затихали голоса. Насмешки и оскорбления прекратились. Пора двигаться, дать им очередную порцию надежды. Раймонд посмотрел вперед, пытаясь понять, что собираются делать уэльсцы. Он и воины всматривались в каждую щель. Уэльсцев не было видно. Пространство, которое те занимали, опустело. Исчезли даже старая корова и несколько больных овец, находившихся в поле к северу от сарая.

Приятная темнота не полностью поглотила Вильяма, иногда ее разрывали небольшие красные искорки и вспышки боли. Время от времени слышались звуки, большей частью отдаленные, но несколько раз произносили его имя, громко и настойчиво. Он пытался ответить. В голосе слышались слезы. Однако стоило ему приоткрыть глаза, словно бочка с порохом взрывалась в голове, и он опять погружался в облегчающую тьму.

Потом внезапно вспыхнула боль в плече и не исчезала, а разгоралась все сильнее, и он боролся с ней, пытаясь ухватиться за плечо руками. Но был связан. Измена? Уэльсцы? Но почему? Кто? Вильям с трудом открыл тяжелые, словно пудовые, веки, но окружающее предстало перед ним туманным пятном. Наконец, боль исчезла так же внезапно, как началась. Пятно превратилось в лицо – старое, заботливое, обрамленное седыми волосами.

– Что… – прошептал Вильям.

– Вам станет теперь Лучше. – Голос был старческим и очень приятным. – Стрела застряла рядом с костью и пришлось делать глубокий разрез, но я ее достал, сын мой. Спи.

– Воды, – попросил Вильям.

– Да, конечно.

Старик приподнял голову раненого и поднес чашу к губам. Вильям жадно сделал несколько глотков, затем выпил еще и старик опустил его. Глаза Вильяма закрылись, но усилием воли он приоткрыл их снова. Человек уже отошел. Вильям разглядел лишь серую рясу, схваченную красным шнурком. Это не уэльсец, подумал он в замешательстве. Его одежда указывала на принадлежность к одному из новых монашеских орденов. Вильям, должно быть, находится в монастырском лазарете.

Позже… Вильям знал: это было позже, так как, когда проснулся, почувствовал возросшую жажду. А поскольку последнее, что помнил, был вкус воды, то понял, прошло уже некоторое время. Однако, сейчас его разбудила не жажда, а голоса, и один из них показался ему знакомым. Тем не менее, он решил не отзываться на голос и лежал тихо.

– Вы уверены, что он будет жить?

– Сын мой, все в руках божьих, но я не вижу причины, почему он должен умереть. Он сильный, ни один жизненно важный орган не задет. Раны велики, но не опасные и чистые. Бог милостив, он будет жить.

– Я рад слышать это. Он мой давний друг и близкий сосед.

«Моджер», – подумал Вильям и почувствовал, свою вину перед ним. Он испытывал стыд за свою неприязнь к нему, так как знал, его нелюбовь основывается на неприятностях, доставленных им соседу. Но что еще хуже – Вильям не хотел узнавать этот голос или отвечать, не хотел, чтобы это был Моджер. Где-то внутри теплилась надежда: Моджер тоже попал в западню или погиб. Теперь чувство стыда ослабло, но ощущение вины оставалось таким сильным, что Вильям не мог выговорить ни слова.

– Мне не нравится место, куда вы его положили, – сказал Моджер.

– У нас тесно, сын мой, – ответил монах, – много раненых.

– Знаю, но вы могли бы убрать тот стол у окна и повернуть два других тюфяка. Тогда он мог бы лежать у окна, где воздух чище. Если вы сделаете так, я что-нибудь пожертвую церкви.

Вильям почувствовал негодование. Он не мог быть признательным человеку, которого сделал рогоносцем и чьей искренней надежде на брачный союз их детей так противился.

– Что ж, в этом не будет вреда, – произнес приятный старческий голос. – Когда он проснется, мы переместим его.

Вильям пытался побороть обжигающую жажду. Он был в жару и дрожал всем телом, чувствуя уколы боли в правом боку выше пояса, в левом плече и в голове за правым ухом. Вильям страстно мечтал о месте под окном, где его будет обдувать прохладный ветерок, но не мог принять эту милость от Моджера. Не мог. «Воды!» Это слово звенело в его теле, но он сжимал зубы, не желая показать, что не спит. Казалось, он вот-вот умрет, и, не выдержав борьбы с самим собой, Вильям погрузился в темноту.

В следующий раз его опять разбудила жажда. Еще до того как Вильям решил не показывать, что пришел в себя, его губы прошептали нужное слово. Сразу его голову приподняли. После нескольких глотков чашу отняли. Вильям открыл глаза и хотел сказать, что еще не напился, но увидел склонившегося над ним Раймонда.

– Раймонд … – Он вспомнил все, в голове просветлело. – Слава Богу, ты жив! – вздохнул Вильям, а затем добавил нетерпеливо: – Я хочу есть. Какой сейчас день?

– Рассвет, сэр.

– Какой рассвет? Сколько времени прошло после того проклятого рейда? – Вильям застонал. – Каким я был дураком! Сколько людей мы потеряли?

– Не очень много. – Раймонд говорил правду. – А вы молодец, сэр. Мы все погибли бы, если бы вы не подняли тревогу. Как вы догадались, что они в сарае?

– Загрузочные двери были открыты.

Несмотря на боль и угрызения совести, Вильям не смог сдержать улыбку, увидев выражение растерянности на лице Раймонда. Этот слишком хорошо воспитанный юноша не имел понятия о том, что в сарае могут быть какие-то загрузочные двери. Ничего, если он женится на Элис, то научится всем этим вещам. Теперь у Вильяма почти не оставалось сомнений: Раймонд станет его сыном. Элис уже наполовину любит его. Вильяму нужно только сказать ей о своем желании, и она отдаст свое сердце. Одно совершенно ясно: Вильям обязан Раймонду жизнью. Наблюдая, как юноша берет у него и уносит чашу, Вильям заметил, что тот движется с трудом.