– Бабушкин буфет снова улыбается! Спасибо тебе, Ленечка!

3

Невозможно расстроенная, она не удержала сковородку, та с грохотом упала на стол, и Леня от неожиданности уронил ложку в борщ.

– Ты чего это?

– Ничего!.. Извини.

Зачем рассказывать Лене, как только что на кухне злющая Пелагея, заглянув через плечо и узрев румяные котлеты, поджаривающиеся на топленом масле, громогласно заявила:

– Баре они и есть баре! Ето мы как голодранцами народилися, так голодранцами, видать, и помрем!

– Лень, нельзя ли нам поставить в комнате плитку?

– Это еще зачем?

– Я бы готовила здесь.

– Не пойму я, зачем здесь-то готовить, когда кухня есть?

– Мне неудобно перед соседями. Ты видел когда-нибудь, что они едят? Зотовы только и могут себе позволить, что картошку на прогорклом сале или постные щи. Маленькому Вовке кладут в щи кусочки черного хлеба и говорят, что это мясо. Клава вообще ест один хлеб и запивает его даже не чаем, а какой-то бурдой под названием «Ячменный напиток».

– А мы при чем? Не могу же я всю эту ораву кормить? – Леню ничуть не взволновали переживания жены, которой, признаться, не то что кусок не лез в горло после Полиных слов, но даже неприятно было смотреть, как Леня подкладывает сметаны в наваристый, красный борщ… – Я, кажись, заслужил, чтоб нормально питаться? Повоевал, между прочим.

– Вася тоже воевал. И, между прочим, вернулся без ноги.

Как бывало уже не раз, Леня нахмурился и сердито бросил ложку:

– Ты и так уж все из дома перетаскала! Всю квартиру одела-обула! Чего еще-то? Давай, веди их всех сюда за стол! А я тогда пошел! – Рассвирепев, он подскочил и, размахивая руками, понесся к двери. – Совестливая она, а мужу пожрать спокойно не даст!

Почувствовав себя очень виноватой перед усталым, голодным Леней, только в девять часов вернувшимся со службы, она кинулась вдогонку.

– Прости меня, дорогой! Я больше так не буду!

Леня побурчал-побурчал, уворачиваясь от поцелуев в нос и щеки, и сдался – вернулся к своему борщу.

– Ну, поставлю я тебе, Нин, здесь плитку, и дальше чего? Оттого, что мы здесь с тобой запремся, никто из них сытее не станет. – В этом Ленечка, безусловно, был прав. – А ты чего так распсиховалась-то? Обратно эта старая змея тебе чего нашипела?

– Да нет… – Следовало бы поправить Леню: не «сытее», а «более сытым», не «обратно», а «опять», однако сейчас, когда он только-только утихомирился, лучше было на всякий случай воздержаться от замечаний.

– А то я не знаю! – Отодвинув пустую глубокую тарелку и получив котлеты с гречневой кашей и томатной подливкой, он совсем успокоился – отломил кусок котлеты вилкой, как его приучала жена, прожевал и причмокнул от удовольствия. – Ух, вкусно! Молодец ты у меня, Ниночка! Как быстро готовить-то научилась! Только, Нин, в другой раз лаврушки в борщ поменьше клади. Два листочка, и хватит.

Без всяких угрызений совести прикончив четыре котлеты с кашей, Леня запил их минеральной водичкой и сыто откинулся на спинку стула:

– Вот злыдня эта Пелагея! Еще счастье, она у нас одна такая. У Балашовых, вон, гляди, двенадцать семей в квартире. Сколько там таких кикимор? Небось, каждый день ругачка на кухне. А у нас нормально! Васька – парень неплохой, тихий. Тонька его, хоть и выдристая, но не сильно горластая.

– Это ты, Ленечка, просто не слышишь. Тоня с Полей постоянно орут друг на друга. Еще и на ребенка. Причем без мата не обходится.

– Между собой пусть хоть оборутся, лишь бы нас не трогали! – Леня выпил залпом жидкий, как он любит, клюквенный кисель и протянул кружку. – Подлей-ка еще… Не, Тонька ничего. Клавка, та вообще мышь. А с Пелагеей я разберусь! Я ей задам жизни! Будет у меня по струнке ходить!

Все эти угрозы ровным счетом ничего не значили, так же как и все прочие запальчивые заявления. Углубившись в «Известия», Ленечка сделал вид, будто не заметил, как «совестливая» жена положила котлетку на блюдце, налила киселя в чашечку и понесла маленькому Вовке.

4

Пушистая елка у окна, наряженная на немецкий манер серебряными игрушками и тонкими, теперь уже оплывшими свечками на защипках, источала запах хвои, и этот запах почему-то раздражал невыносимо. Порядочно выпивший вчера Леня посапывал на правом боку. Между тем на часах с «амурчиками», подаренных фрау Анной, и было-то всего девять. «Память ваш большой любов!» – так, кажется, сказала Анна, вручив эти часы перед самым отъездом и прослезившись.

Ох, хорошо бы встать, подмести рассыпанные повсюду яркие кружочки конфетти, убрать со стола грязную посуду! Гости засиделись до утра, до гимна по радио, вернее, до первого метро, и уже не было сил наводить порядок. Целая гора пустых бутылок, остатки еды на тарелках. Фу-у-у!.. К горлу подступил приступ тошноты, и, на бегу никак не попадая в рукава халата, она кинулась в уборную… Какое счастье, что соседи спят и никто не видит! Боже мой, что же это такое? Неужели отравилась?

Ледяная вода и мятный зубной порошок немножко освежили, однако отражение в зеркале было ужасающим: желтое, осунувшееся лицо с мутными, припухшими глазами.

Трясясь, как в лихорадке, она прямо в халате залезла под теплую перинку, подвинулась, чтобы согреться, поближе к горячему Лене, но запах его тела и перегара подействовал еще сильнее, чем хвойный.

После второго приступа страшной рвоты сил не осталось совсем. Сдавленные стоны разбудили Леню – он быстро перевернулся на бок:

– Чего такое?

– Я, должно быть, отравилась. Мне очень плохо.

– Может, скорую вызвать? – Перепуганный Ленечка уже судорожно натягивал поверх пижамы халат. – Чем же ты могла отравиться-то? Ничего себе новый год начался!

– Не знаю. Но скорую не нужно. Мне уже лучше. Только я, наверное, не смогу помыть посуду, тошно и смотреть на нее.

– Черт с ней, с посудой! Лежи давай. Я сам все уберу, только умоюсь. Чаю крепкого тебе надо. Я сейчас сделаю.

От горячего, крепкого чая стало полегче, и, натянув еще и вторую перинку, она наконец-то согрелась… Правда, что же такое она могла съесть? Ведь приготовила все сама, почти два дня провела у плиты. Шпроты? Несвежие крабы в салате?

А если это?.. Ведь и третьего дня, когда она стояла в очереди за мукой, с ней тоже произошло нечто странное: внезапно обдало жаром и безумно, до головокружения и дрожи в руках захотелось мороженого – сливочного, в круглых вафлях. И пока прямо на морозе с невероятным наслаждением она не съела две порции мороженого, жар и головокружение не отпускали. Вчера утром, кстати, тоже мутило, но, видимо, отвлекли приготовления к празднику. Потом пришли гости, и уже некогда было прислушиваться к себе… Выходит, так оно и есть. Наконец-то!

Всегда, когда она мечтала о ребенке, ей представлялась только девочка. Такая же хорошенькая, как Вики… Мама с дочкой непременно станут подружками – будут вместе играть в куклы, шить на них платьица, читать книжки с картинками, ходить в театр – в Художественный на «Синюю птицу» или в Пушкинский на «Аленький цветочек», гулять на Тверском бульваре и у Никитских лопать мороженое. Смеяться и шушукаться о своих маленьких тайнах. И жизнь полностью изменится – уже не будет так тоскливо и скучно, как часто бывает в последнее время. Ведь с тех пор, как полгода назад они приехали из Берлина, сделали ремонт и полностью обустроились, у них с Леней почти не осталось общих тем для разговора: она ничего не понимает в его железках, а он, кроме своих станков и газет, не интересуется абсолютно ничем. С дочкой они всегда найдут, о чем поболтать…

– Ну, ты вроде получше, – Леня участливо присел на кровать и потрепал по руке. – Ничего-ничего, отдохнешь чуток, и все пройдет! Устала ты просто. Такой стол вчера отгрохала! Одна! Надо было хоть кого из баб привлечь… – Обреченно вздохнув из-за предстоящих хлопот по хозяйству, он почесал в затылке и, кажется, нашел выход. – Что, если Пелагею мобилизовать? Пусть посуду помоет. Дам ей рублей десять. А я все на кухню перетащу, чтоб она здесь не шастала.