«11.50» на Телеграфе сменилось напоминанием о слякотной погоде «+1°». Четырехподъездный дом, обвешанный коробками кондиционеров и тарелками антенн, нашелся в большом сонном дворе ровно через десять минут. А как же ему не найтись, если здесь каждый камень знаком? Ну, камень – это, конечно, сильное преувеличение, однако именно мимо этого кирпичного дома и пролегал когда-то их с бабушкой маршрут. И, между прочим, под козырьком того самого подъезда, куда сейчас предстояло войти, они однажды пережидали летний дождик сквозь солнышко вместе с очень важной дворнягой и двумя ее ужасно милыми, кусачими щенками… Бывают же такие совпадения! К чему бы это?

В просторном, теплом подъезде, куда не проникал сырой, холодный туман, пышно цвела китайская роза. Из-за конторки поднялась пожилая женщина, видимо, консьержка, в точно таком же пестреньком костюме, какой был у мамы бог знает сколько лет тому назад. Несмотря на свой видавший виды костюмчик, консьержка с подозрением оглядела вновь прибывшую, экипированную в дешевенькую куртку, джинсы и по-окраинному не очень чистые ботинки на толстой подошве.

– Вы к кому, девушка?

– Добрый день. Будьте добры, разрешите мне, пожалуйста, пройти к Швырковым, в десятую квартиру.

Вежливость, как известно, открывает любые двери: консьержка заулыбалась и приветливо закивала головой:

– Проходите, проходите! Правый лифт, пятый этаж.

В таких домах бывать еще не случалось: чистота, коврики, никаких нецензурных надписей, выбитых стекол, лифт с зеркалом. И, что удивительно, работает. На пятом этаже приятно пахло свежемолотым кофе и были всего две квартиры с массивными полированными дверями. Дверь десятой выглядела, пожалуй, даже пошикарней, внушала невольный трепет. Звонок получился не слишком уверенный…

– Ой, Таньк, привет! Заходи давай! —

Узкоглазая крошка Швыркова, в коротком розовом кимоно здорово смахивающая на японку, впустила в квартиру, снова высунула нос на лестничную клетку, нервно огляделась и зачем-то закрыла дверь изнутри на оба замка. – Тапки дать? Но можешь и без них, у меня пол с подогревом. Раздевайся и приходи на кухню. Я завтракаю. Только встала.

От крупных плиток пола и в самом деле исходило чарующее тепло. Зеркальный шкаф-купе во всю стену отразил бело-золотистые обои, написанный маслом морской пейзаж в дорогой раме, хрустальную люстру и слегка обалдевшую от окружающего великолепия юную блондинку в голубом свитерочке домашнего производства. Впрочем, вполне симпатичную. Несильно портили даже овечьи кудряшки над лбом, образующиеся всякий раз, когда погода оставляет желать много лучшего. Расчесав волосы щеткой и помотав головой, чтобы волосы непринужденно рассыпались по плечам, она подтянула вечно сваливающиеся джинсы и, напоследок широко улыбнувшись самой себе, потопала к Анжелке на кухню.

Кухня впечатляла! Ого-го! Не меньше, чем большая комната в тетенькиной квартире.

– Как кухня?

– Умопомрачительная! Как на картинке. Живьем, признаться, я такой никода не видела.

– Да ты чего? У нас дома кухня ваще тридцать метров и с колоннами! Кофе будешь?

– Спасибо, с удовольствием… И какое же у колонн предназначение, если не секрет?

Словно бы и сама удивившись, Швыркова стала жевать помедленнее, наморщила лоб, но, так ни до чего и не додумавшись, пожала плечиками:

– Не знаю. Для красоты. Мать как бы захотела. Увидала там, у одних. Еще у нас стойка барная – улет! Дизайнер из Москвы делал. У нас ваще дом суперский! Двенадцать комнат. – Развоображавшаяся Анжелка небрежно выплеснула остатки кофе из кофеварки в прозрачную чашку и придвинула. – Сахара нет. Я сахар не кушаю – вредно. Вчера ваще целый день как бы на одних яблоках сидела.

– И зачем такие муки? Ты и так худенькая.

– Потому и худенькая. У меня мать знаешь как разжирела! Я ей говорю: кончай торты наворачивать, а то отец тебя бросит! А она мне: отстань! Всю жизнь жрать было нечего, теперь обратно, что ль, голодать? Дура такая! Отец и так уже с ней спать не хочет. Дома бывает раз в год. Все по заграницам мотается. Вот найдет там себе бабу – и привет горячий! Тогда матери мало не покажется, быстро похудеет.

Глоток холодного, горького кофе чуть было не застрял в горле: никогда еще не доводилось слышать, чтобы кто-нибудь в подобном тоне говорил о своих родителях и уж тем более выкладывал интимные подробности их жизни. Охватившее смущение породило острое желание сменить тему, и побыстрее. Пока внимание изголодавшейся Швырковой вновь переключилось на батон сырокопченой колбасы.

– Ты так и не сдала вчера зачет по английскому?

– Не-а, у меня с этим английским полный облом!

– Ничего, позанимаемся сегодня, и в среду сдашь.

– Да ладно, наплевать! Сдам, куда они денутся? Я ж на платном. Короче, заниматься не будем, неохота до ужаса.

Интересно! Только вчера Швыркова умоляла приехать позаниматься с ней английским, а теперь заявляет, что ей наплевать на несданный зачет. Испытующего взгляда Анжелка не заметила: отправив в рот очередной кусок колбасы, она подхватила пакет с соком.

– Слушай, Таньк, я чего сказать хотела, ты переезжай ко мне жить.

– То есть?.. Я что-то не совсем понимаю…

– А чего особенного? Будем английским вместе заниматься, и тебе как бы лучше. Ты ведь у тетки живешь, мотаешься на электричке, а здесь метро рядом и ваще классно. Соку хочешь?

– Нет, спасибо.

Предложение насчет «переезжай» выглядело по меньшей мере странно: с чего бы это вдруг Швырковой взбрело в голову приглашать к себе жить однокурсницу, с которой у нее до сих пор не было никаких дружеских отношений? Привет – привет! Пока – пока! – не больше. Шальная мысль: а что если она элементарная лесбиянка и заманивает девочку Таню в свои порочные сети? – позабавила, но недолго. Чепуха! Собираясь на «большом сачке», девчонки часто обсуждают крутую-раскрутую троечницу Швыркову, однако о ее нетрадиционной сексуальной ориентации никто никогда и не заикался. Стало быть, причина крылась в другой плоскости.

– Объясни популярно, зачем я тебе понадобилась?

– Ну как зачем? Я одна боюсь.

После такого ответа напрашивались два предположения: либо девушка – полная шизе, либо дело попахивает криминалом. Чего здесь бояться? Центр города, домофон, консьержка.

Анжелка тем временем задумалась, тупо глядя в стакан с соком, и, точно как ненормальная, передернулась всем телом. Очередной глюк!

– Днем еще ничего, а ночью проснусь, прям ужасть! Короче, я когда маленькая была, мы на буровой в бараке жили. Мать с отцом на работу уйдут, а меня в комнате запирают. У нас там сосед был, алкаш. С ночной придет и давай мне в дверь дубасить! После на улицу выскочит, в окно колотит. Я реву, а он ржет, сволочь такая! А если, грит, отцу скажешь, я в другой раз дверь сломаю и тебя убью! С тех пор я дома одна ваще не могу.

В правдивость леденящего душу рассказа как-то не очень верилось: не может нормальный человек с такой легкостью делиться своими детскими страхами и переживаниями. Фактически с первым встречным. Не переставая кромсать колбасу. Единственное, что не вызывало сомнений, – это Анжелкино барачное детство…

– Раньше я здесь с хозяйкой квартиры вместе жила. Но она меня так достала, Людмила эта! Завистливая, жуть! Как бы дочка какого-то академика, кандидатка каких-то наук, а сама все мне в кошелек смотрит: а это сколько стоит, а это почем? – С завидным артистизмом изобразив тетку, которая сует нос в чужой кошелек, Анжелка презрительно фыркнула, и ее раскосые агатовые глазки, зло сощурившись, стали совсем как щелочки. – Я отцу сказала: пусть Людмила выкатывается, а то я институт бросаю и к матери обратно в Тюмень отваливаю! Короче, она на дачу к себе переехала. Теперь только два раза в неделю приходит. Убираться как бы! Шпионка такая! Отец ей знаешь какие деньги за квартиру плотит, а ей все мало! Жадина! Тут как бы полы моет, а летом в Ниццу на целый месяц ездиет. Или еще куда. В самых дорогих отелях ошивается! В общем, отец мне велел: найди себе подружку с института, пусть с тобой живет. Только приличную. Чтоб училась хорошо, не пила, не курила, не кололась.