Что там Мари! Оставшись с мамой вдвоем, совсем без денег, они точно так же, как эти голодные немцы, продавали все, что у них было. Картины, безусловно, не полотна великих мастеров, но хорошие картины, подлинники, в красивых рамах, подаренные бабушке на свадьбу ее родителями, Теодором Францевичем и Варварой Михайловной, еще в прошлом веке. Корниловский и любимый бабушкин майсеновский фарфор. Папины книги с золотым обрезом, в кожаных, с тиснением переплетах и прекрасную коллекцию марок, которую он собирал с детства. Почерневшее и порядочно потертое в гостеприимном московском доме столовое серебро от «Сазикова». Приходили чужие, равнодушные люди, все рассматривали, выбирали, приценивались. Мама не умела торговаться и после ухода покупателей часто плакала и называла их грабителями. Встречались и порядочные люди, но почему-то непорядочных было больше.

А как-то зимой, еще до войны, мама послала ее к своей давней знакомой на Арбат, в Староконюшенный переулок. Был страшный гололед, и в стоптанных ботинках она ползла еле-еле, боясь поскользнуться и разбить хрупкую статуэтку. Поднималась по темной лестнице на четвертый этаж, нащупывая ногой ступеньки. Недовольная тетенька с папильотками на голове, которая только что уселась обедать, вытерев губы рукой и запахнув поплотнее на груди атласный халат с павлинами, торопливо развернула папиросную бумагу, увидела скачущего на коне Наполеона, и глаза у нее засверкали. Однако, быстро спохватившись, мамина хорошая знакомая безразлично пожала плечами: ничего особенного! Надолго ушла куда-то в глубину своей необъятной квартиры, где необыкновенно вкусно пахло пирогами, и, вернувшись, протянула пятьдесят рублей: «Передай Зине, мне эта дребедень абсолютно ни к чему. Ну уж, так и быть. Жалко вас».

Мама плакала, ругала дурочку дочь, которой никогда ничего нельзя поручить, кричала: «Нина, до чего же ты все-таки бестолковая! Какая-то недотепа! Как ты могла отдать дорогую вещь за такие ничтожные деньги? Ведь у нас больше ничего не осталось!»

И обиженная «дурочка дочь», захлебываясь от слез, прокричала в ответ очень жестокие слова, которые не могла простить себе до сих пор: «Если у нас ничего не осталось, тогда зачем ты опять заказала новое концертное платье? Все равно никто не приглашает тебя выступать!»

Теперь она была старше и умнее. Сдула пыль с кукольной шляпки и побежала просить у Ленечки прощения.

5

Дорожки в саду, сколько ни метет их длинный веник фрау Анны, сплошь усеяны бело-розовыми лепестками, которые теряют фруктовые деревья, а лиловые рыхлые кисти персидской сирени уже подбираются к открытому окну спальни, и весь дом напоен сладким, томным ароматом, настраивающим на негу и лень. Так оно и есть. «Фрау Нина» просыпается поздно, не спеша приводит себя в порядок, бродит по дому, по саду. Праздность больше не тяготит. Такой образ жизни идет ей на пользу: она очень похорошела. Зарумянилась, загорела на солнышке. Волосы от жидкого мыла приобрели блеск, руки от крема сделались мягкими, движения от покоя, тишины и полного бездельничанья – плавными и грациозными. Удивительные перемены замечают все, но главное – любимый муж.

– Ну ты даешь, Ниночка, бесподобно! – повторяет Леня, с восхищением поглядывая поверх газеты, когда его жена (в том самом черном пеньюаре, в котором он собирался везти ее в гости к Иващенко) сидит перед зеркалом нога на ногу и медленно, с кокетством, расчесывает на ночь волосы.

Теперь она все чаще смотрит в зеркало на свое округлившееся лицо с подщипанными бровями, загнутыми по моде ресницами, с губами, подведенными густой вишневой помадой, и, бывает, ловит себя на радостной мысли, что стала похожа на свою красавицу маму. Основная заслуга в чудесном преображении принадлежит замечательной Гале Балашовой, готовой поделиться всем на свете. Если к Гале приходит делать маникюр молоденькая фрейлейн Инга, за соседкой тут же посылают проворную служанку Агнес, и вскоре начинается очень приятная процедура: аккуратненькая фрейлейн, повязанная белой косынкой на манер чалмы, опускает пальцы «фрау Нины» в горячую воду с содой, ловко острыми щипчиками подрезает кожицу на ногтях, полирует их пилкой и покрывает темно-красным блестящим лаком. Если Галя покупает себе новую, самую модную помаду, необычайного оттенка, то точно такую же берет и для «Нинули».

Дважды они вместе с Галей побывали у ее портнихи, и скоро будут готовы летнее платье из светло-коричневого креп-сотена, выходной темно-синий шелковый костюм и так необходимый в летнюю жару яркий сарафан на тонких, завязывающихся на шее бретельках. Фасоны они тоже придумывают вместе с Галей, удобно устроившись в тени под яблоней, возле куста зацветающей магнолии. Иногда они просиживают там долго-долго и все никак не могут наговориться. Когда домой возвращается Галин муж, высокий, седой Владимир Дмитриевич, и застает болтушек под яблоней, то неизменно качает головой: «Дамы, вы опять здесь? И что же вы делаете?» – Галя неизменно отвечает: «Как что? Мы ждем ребенка!» – и они продолжают обсуждать очень важную тему: пришить ли на новое платье обычные пуговицы, или обтянуть их блестящей изнанкой.

Если же раньше Балашова подъезжает на «опеле» усталый после долгого рабочего дня, совещаний, разъездов по объектам Леня, его заботливая жена стремглав летит домой и первые несколько минут, пока он еще сердитый и раздраженный, всячески старается угодить: включает душ, приносит свежую рубашку, собирает вместе с фрау Анной ужин, прекрасно отдавая себе отчет в том, что, пока она, Нина, прохлаждается, Ленечка трудится иногда и по двенадцать часов. Такое случается нередко, потому что Алексей Иванович – незаменимый специалист, инженер от Бога, трудяга, для которого рабочий день длится ровно столько, сколько необходимо. Жену серьезный полковник Орлов, занимающий немаленькую должность в СВАГе, не любит посвящать в свои служебные дела, но она точно знает, что это очень важные дела, государственного значения.

Теплыми вечерами, в сумерках, они с Ленечкой гуляют по их пустынной, тихой улочке. Озорной, вороватый муж украдкой срывает для смеющейся над его проделками, счастливой жены ароматные ветки невиданно красивого бесхозного кустарника. Они целуются в зарослях цветущей сирени, быстрыми шагами возвращаются домой, а там уже бегут вверх по лестнице. Но чаще после ужина Леня поднимается в спальню один, чтобы почитать газету. И засыпает. Сколько ни целует жена мужа в теплое ухо, он никак не отзывается на ее нежность и спит, не просыпаясь, до следующего рабочего дня.

6

Серый день навевал тоску. Все время вспоминались московские холодные весенние дожди, сырой асфальт, смазанные контуры соседних домов, когда тупо смотришь из окна на бесконечный дождь. Лишь букет пионов – плотных, темно-красных – напоминал о ярком, так неожиданно прерванном, солнечном мае, полном теплых ночей и волшебных ароматов цветения.

Обедали долго, неторопливо – куда спешить? Собирались посмотреть вдвоем Берлин, съездить в Потсдам, но тихо зашелестевший на рассвете дождь часам к девяти разошелся и нарушил все воскресные планы. Леня безрадостно жевал необыкновенно вкусные кнедлики с мясной подливкой, мысленно тоскуя по картошке, жаренной на сале с луком, и кислым щам, а она все любовалась букетом пионов, который привез ей вчера поздно вечером милый Ленечка.

– Лень, как ты думаешь, может быть, мы когда-нибудь заведем себе маленькую дачку в Подмосковье? И чтобы там было много-много прекрасных цветов!

Леня решительно замотал головой, и стало ясно, что мечтам о пестрых, ярких клумбах, зеленой лужайке и гамаке между раскидистых яблонь вряд ли суждено осуществиться.

– Не, ни на какие дачки ты меня не уговоришь! Я город люблю. С детства лопатой в огороде намахался. Хватит уж с меня.

– Почему обязательно «намахался»? Представляешь, ты возвращаешься со службы, я встречаю тебя у электрички, и мы вместе идем по тропинке домой. Вечер, цветет сирень, кругом тихо-тихо, лишь поют соловьи.