И тут в меня словно молния ударила. Ведь Дверка Палицын — это Авраамий, старец известный, что иноческий чин на Соловках принял, а потом Москву от поляков освобождал. Авраамий еще и писателем был, "Сказание о Троицком сидении" написал, и Михаила Романова на престол объявлял. Как же все просто! Ничего Иоанн Васильевич не прятал, а приказал слуге своему — Аверкию Ивановичу Палицыну, всю свою библиотеку по русским обителям развести. Аверкий среди царских слуг самым верным был. Его Иван и в Колу на воеводство ставил, и землю приобретенную переписывать посылал. Собрал Палицын обоз да и повез. Может, даже и не в один раз книги перевозил, чтобы в глаза не бросалось. Сумел как-то Палицын сделать, чтобы тайну сию сохранить. Никто даже не догадался, что в том обозе было! А ведь точно получается — в библиотеке было восемьсот книг, и обителей на Руси около того, по книге на монастырь. Можно бы карту взять да на нее маршрут Палицына и наложить. Значит, с одной стороны, государь ничего не прятал, раз все книги людям достались. С другой — библиотеки-то нет!
Когда я сегодня поделился своей находкой с Александром Сергеевичем и американским юношей, то Эдгар По только хмыкнул. А Пушкин попросил меня никому о своей находке не рассказывать. Мол, не все поверят, что было такое, а те, кто поверит, тайны лишится. Дескать, есть у кого-то мечта библиотеку Ивана Грозного найти, так нехай и ищет.
Я подумал и решил, что Александр Сергеевич прав. Не буду я о своей находке на улицах кричать, мужам ученым сообщать также не стану. Запишу свой рассказец, приложу к нему челобитную Палицынскую, да в своих бумагах оставлю. Найдется после моей смерти толковый человек, станет разбирать мой архив, пусть сам решает, что ему с сией находкой делать. А сгниют бумаги, значит, судьба такая.
Из дневника Эдгара Аллана По
Сегодня побывали с Александром в скорбном доме. По возвращении он задумчиво обронил: "Нет ничего хуже, чем сойти сума. Я не слишком дорожу своим разумом, но расставаться бы с ним не хотел". Я долго думал над его словами, а потом принялся листать свой дневник. Мне вдруг захотелось вымарать из него все глупости, которые я написал о стихах Александра. Даже случайные фразы, которые я слышу от Александра, при переводе в рифму станут поэтическими строфами.
Еще одно любопытное событие произошло сегодня. Когда мы вернулись из психиатрической лечебницы и пошли в один из ресторанов, излюбленных Пушкиным, с ним произошло что-то странное. Едва войдя в зал, он заприметил молодого человека семитской наружности — высокий лоб, черные волосы с уже пробивающейся проседью, и резко выскочил наружу. Русские бы сказали: "выскочил, как ошпаренный". На мой удивленный вопрос отвечал с досадой — мол, этот молодой человек очень талантливый писатель, сочинивший блестящие романы о его друзьях: первый — о дипломате, второй — о немного нелепом поэте. Беда лишь, что все лица, чьи биографии он изволит писать, очень плохо заканчивали. Дипломата убили год назад — его растерзала разъяренная толпа, а поэт уже пять лет заживо гниет в крепости. А теперь, по слухам, литератор собирается писать роман о нем самом! Александр сказал, что он не может запретить молодому человеку писать о нем роман, но заканчиваться свою жизнь ему бы тоже не хотелось. Слишком много у него еще дел, например женитьба.
Что же касается библиотеки короля Джона. Мне очень жаль, что она пропала. Но эта жалость происходит не от сердца, а от ума. Я, разумеется, расстроен из-за утраты римских и греческих авторов, но у меня есть резонный вопрос — а были ли эти авторы в библиотеке русского короля? Я не видел каталога книг, да и никто его не видел. Но у меня есть резон согласиться с версией о "сокрытии" библиотеки. Король Джон выбрал очень интересный способ — чтобы спрятать какой-то предмет, нужно оставить его на самом видном месте.
Глава тринадцатая, в которой Эдгар По встречает девушку Впрочем, об этом лучше заранее не говорить, чтобы не огорчаться
Ни ужина, ни завтрака, не говоря уже об обеде, не было уже два дня. Эдгар пытался уговорить желудок потерпеть — мол, без пищи обойтись можно, а без книг нет. Желудок лишь жалобно поскуливал, понимая, что выбора у него нет. Одна беда — книг всегда больше, нежели денег, а господин Шин твердо пообещал, что скоро ему привезут ни разу не издававшуюся поэму Байрона "Дон Леон". Корабль из Лондона уже в порту и после всех таможенных процедур (день-два, ну три от силы, а крайний срок — пять дней!) книги будут доставлены в лавку. Старик, привычно посетовав, что английские авторы раскупаются после их перевода на французский, присовокупил, что Байрона это не касается. Покупают не только писанное самим лордом, но и все ему приписываемое, а с английского переводят с помощью словаря, не задумываясь о строфе и ритмах. Посему за книжку он будет брать не меньше двух рублей. Пушкин, в раздумчивости почесав бакенбард, сообщил, что денег на Байрона ему не жаль, но "Дон Леон" на аглицком без надобности — читал поэму в списках, и на французском. И вообще — он лично в большом сомнении — а действительно ли оного "Леона" написал Байрон? Уж слишком она, это самое… тогось. На нетерпеливый вопрос Эдгара — что такое "тогось"? — лишь похохатывал. Хохот еще сильнее уверил американца, что поэму надобно приобрести в собственность. А для этого придется поясок не просто подтянуть, а ужать намертво.
У Эдгара оставалось два доллара — чуть больше двух рублей. Могло быть и меньше, если бы не щедрость Пушкина, оплачивающего обеды и хождения по кондитерским.
Хуже было без табака. Эдгар чувствовал, как мозг распухает, расширяясь так, что готов взорваться. Пытаясь занять себя, юноша уже не в первый раз раскладывал на столешнице лист, начинал царапать бумагу, но опять… Буква ложилась хорошо, слова — тоже неплохо! Но сами слова не желали соединяться в предложения, а предложения упорно не хотели складываться в рассказ! А ведь идея страсть, как хороша: гениальный юноша решил сделать людей бессмертными, заменив бренное сердце часовым механизмом! Зря, что ли, он лицезрел сумасшедшего механика, пытавшегося создать универсальную машину?
Всего одна-две затяжки — и рассказ станет настоящей жемчужиной! Куда там Гофману! Где взять табак? Эдгар уже не в первый раз вывернул карманы, обшарил все уголки сундука и в который раз заглянул под шкаф и конторку. Может быть, где-нибудь завалялся лишний доллар? Или хотя бы русский медяк?! Ведь была же злосчастная монета, просто она куда-то закатилась! Но пальцы услужливо натыкались на два серебряных кругляша, отложенные для покупки новой поэмы.
"Да пропади он, лорд Байрон!" — не выдержал Эдгар. Схватив шляпу, опрометью ринулся вниз, пробежался до ближайшей табачной лавки и купил фунт самого дешевого зелья.
Вернувшись, юноша раскурил трубку. Первая затяжка ударила в голову, как добрая порция рома. О! Теперь можно ждать дальше! Взбодрив себя, Эдгар дописал рассказ. Гениально! Пусть он немножко "вылежится", а завтра, на свежую голову, можно внести правку. Теперь спать!
На голодный желудок спалось плохо. Юноша несколько раз вставал, набивал трубку, курил и пил воду, благо она здесь бесплатна. Обмануть голод табаком с водой удалось лишь к утру.
Провалялся в постели до полудня. Но голод усилился, а к вечеру стал совсем невыносим. Рассказ, вчера казавшийся гениальным, сегодня уже таким не выглядел — мало от Эдгара Аллана По, много от Гофмана. Часовой механизм, приспособленный вместо сердца, вызывал множество вопросов — как его крепили, чем соединяли шестерни с кровеносными сосудами? И как разгонять кровь по сосудам и артериям? На этот и другие вопросы Эдгар ответить не мог, а морочить голову читателю неудобочитаемыми фразами о "специальных" приспособлениях не хотелось. В "Perpetuum Mobile" По не верил, значит, часы требуется заводить. Представив себе ключ, скважину, юноша фыркнул. Да и где взять такой металл, который не заржавеет и не окислится при взаимодействии с плотью и кровью? Сделать механизм деревянным? Фу, это убьет всю романтику.
