— Вот это наше окно в Европу! — весело сообщил Александр, указывая тростью куда-то вдоль Невы.

— Ок! — только и сумел выдавить Эдгар, заставляя себя перегнуться через гранитную набережную и посмотреть на поверхность реки.

Эдгар По мог целыми часами наблюдать за бегом ласковой волны в Чесапикском заливе. Но от созерцания Невы — тяжелой, как свинец, ему стало не по себе. Вода была мрачной, навевавшей тоску, а грязно-белые буруны лишь усиливали эффект безнадежности.

Со стороны Финского залива дул противный ветер, забиравшийся под верхнюю одежду. Пушкин, одетый в теплый суконный плащ с подкладкой, не замечал ни холода, ни ветра. Казалось, он даже получает удовольствие. Медному всаднику, созерцавшему с высоты реку и набережную, было все равно. А вот бедному американцу, чья крылатка и сюртук годились только для теплых вечеров Бостона, было не по душе.

Пушкин и По гуляли по Петербургу уже несколько часов. Александр успел показать американскому гостю некоторые достопримечательности города — домик Петра, дворец Меншикова, Петропавловскую крепость. Эдгар уже устал от обилия впечатлений, но сознаваться в том не хотел.

Александр, искоса глянув на американца, забеспокоился:

— Вы не замерзли, друг мой? Может, пройдем куда-нибудь в тепло? Если хотите, можно пройти в Аглицкий клуб.

— Нет-нет! — горячо запротестовал Эдгар. В Английский (или, как выражается русский — в "Аглицкий") клуб идти совершенно не хотелось. Возможно, если он придет туда с Александром Пушкиным, его и пустят. А может, нет. Не стоит позориться перед русскими. Чтобы уйти от неприятного разговора, спросил, указывая на воду:

— Мне говорили, что в Петербурге часто бывают наводнения.

— Не так уж и часто, но бывают, — усмехнулся Пушкин.

— Расскажете?

— Всенепременно! — кивнул русский. Огладив пышные бакенбарды, Александр предложил: — Я обязательно расскажу вам о самом страшном наводнении, но давайте вначале зайдем в кондитерскую. Не спорьте со мной! Такие рассказы лучше слушать в тепле, с чашкой кофе или с бокалом вина в руке. К тому ж я уже и сам устал.

Когда Александр уже влек слабо упирающегося спутника к гостеприимной двери, случилась маленькая заминка — откуда-то из-за, крыльца выскочила черно-белая кошечка. Встав на задние лапки, она уперлась передними в Пушкина и требовательно мявкнула. Русский поэт слегка опешил, попытался что-то ей объяснить, разводил руками, но хвостатая попрошайка не унималась. Александр вздохнул, повел плечами и, виновато кивнув Эдгару, скрылся внутри кондитерской.

Недоумевающий По в растерянности остался у двери, слегка досадуя, что русский его бросил, но скоро появился Александр, державший в руках тарелку с мясными обрезками. Посмотрев на кошку, потом на тарелку, Александр перевел взгляд на Эдгара:

— Мистер Поэ, у вас не найдется носового платка? Я свой забыл, — виновато пояснил русский поэт.

Платок, хотя и не особо чистый, у Эдгара был. Американец протянул кусок некогда дорогого батиста русскому поэту, но Александр повел подбородком — мол, расстелите, а когда Эдгар развернул ткань и положил ее на булыжник, Пушкин высыпал на импровизированную скатерть содержимое тарелки. Эдгару Аллану было немного жаль платка, вышитого еще мистрис Фрэнсис, но не есть же славной кошечке с грязной петербургской улицы?

В кондитерской, втиснутой между двумя помпезными зданиями, было немноголюдно, очень уютно, а главное — тепло! Чувствовалось, что Пушкин был тут завсегдатаем, потому что к столику, за который уселись поэты, подошел не официант, а сама хозяйка заведения — пышная особа средних лет, одетая в темное платье с белоснежным передником. Расцеловав Александра в обе щеки и с любопытством оглядев его спутника, защебетала о чём-то на непонятном языке. Некоторые слова были русскими, а некоторые — похожими на русские. Пушкин что-то ответил. Когда хозяйка отошла, пояснил:

— Элишка знает русский язык, но часто вставляет, в свою речь родные слова. Она чешка.

— Чешка? — наморщил лоб Эдгар, пытаясь понять — что означает это слово? Какую-нибудь религию?

— Чехи — это нация, — любезно пояснил Александр. — Они похожи на русских, потому что славяне, но живут в Австрии. Элишка именует кофе кавой! Мне нравится.

Про Австрию Эдгар Аллан По знал еще с колледжа. А как иначе, если мистер Блум — преподаватель музыки (а заодно и французского языка) почитал своими кумирами Моцарта и Бетховена? Но разве в Австрии живут не австрийцы? Вызвав в памяти карту Европы, Эдгар явственно представил себе зеленое пятно Англии, желтое — Франции, с синим вкраплением Ла-Маншем между ними и желтую Пруссию, вкупе с многоцветием Саксонии, Баварии и еще каких-то германских княжеств или королевств. Вспомнился еще самый низ карты, окрашенный в коричневое — Османскую империю, угнетавшую Грецию. А вот остальное вспомнить не смог. Россия, переходящая в Татарию, была белой, с черными прожилками рек. Еще помнил, что Россия завоевала Польшу, но поляки вроде бы тоже славяне. Может, Австрия завоевала чехов?

Пока Эдгар размышлял об исторических казусах, хозяйка принесла огромный поднос с рогаликами.

— А разве мы пришли сюда не пить кофе? — озадаченно проговорил По.

— Подождите, будет и кофе, — улыбнулся Пушкин.

И, действительно, скоро на столе появились кофейник, сливочник, а хозяйка принялась разливать божественный напиток по чашкам. Разлила, еще раз звонко чмокнула Александра повыше бакенбарда и удалилась. Пока Эдгар грел руки о чашку, наслаждаясь теплом, Пушкин успел выпить свою "каву" и съесть рогалик. Потянувшись до хруста в костях, взялся было за кофейник, но передумал. Утвердив на столе локоть, подпер подбородок рукой, начал рассказ о самом страшном наводнении:

— Считается, что рассеянные жители столицы не имеют понятия о многих впечатлениях, но этих впечатлений им хватит на всю оставшуюся жизнь. Впрочем, начну по порядку. С утра лил дождь, а со стороны залива дул ледяной ветер. Вода в Неве стала прибывать. Но как это часто бывает, никто не принял во внимание надвигающуюся беду. Более того — зеваки столпились вокруг каналов, наблюдая за тем, как прибывает вода. Кое-кто даже заключал ставки! К двум часам пополудни ветер усилился, а уровень воды поднялся на два человеческих роста! Толпа, глазевшая на каналы, обратилась в бегство, но многие не успели выбраться на безопасное место. Вода сминала деревья, выбивала стекла! Казалось, само Балтийское море пошло войной на Петербург. По улицам плыли корабли, сорванные с якорей. Огромная баржа вошла в Невский проспект, ставший судоходным, добралась до Екатерининского сада, а потом с размаху ударилась в колоннаду Казанского собора. Дворцовая площадь представляла собой огромный водоворот. По воздуху летали листы железа, сорванные с крыш. Вода заливала подвалы, портила паркеты на первых этажах. Жильцы спасались на крышах! Медный всадник стоял, словно утес во время шторма, а волны разбивались о его постамент!

Говорят, в этот день погибло около тысячи человек, но точные цифры неизвестны — трупы уносило в Финский залив! На следующий день вода успокоилась. Но спала не сразу. По улицам, превратившимся в каналы, плавали мальчишки в корытах. Казалось — сбылась мечта Петра Великого превратить столицу в Северную Венецию.

— Вам нужно написать о наводнении, — с решимостью сказал По.

— Я уже думал об этом, — пожал плечами Александр. — Но в дни наводнения меня не было в столице. Домашние обстоятельства, — русский поэт слегка улыбнулся, — принудили меня той осенью жить в деревне[10]. Стало быть, я не являюсь свидетелем случившегося.

Теперь настал черед пожать плечами Эдгару По.

— Ну и что, что вас не было? Вы так красиво рассказывали, что я словно бы сам все увидел — улицы, залитые водой, Медного всадника, о постамент которого разбиваются волны. Нет, мистер Александр, обязательно напишите! Фантасмагория! Волны переполняют улицы, а Медный император скачет по гребням волн!