Самому Алексею не спалось. Неудачный день выдался сегодня, попросту говоря, хреновый день. Но ежели с другой стороны глянуть, то вроде и ничего. Хотиненко собирался добиться зримого результата в отношениях с Полей. Не получилось, зато узнал о ней многое. В конце концов, он не Мотька, занимающийся совершеннейшей байдой. А как иначе назвать эту страсть к девахе на картинке? Вроде всегда свой пацан был, нормальный, а тут сбрендил по полной. Ну ладно, это его дело, Мотькино, хочет сходить с ума, пусть сходит, хотя жаль пацана. А вот что ему, Лешке, делать?

В Соцгороде Поля сейчас для третьей бригады кашеварит, а там ребятишки борзые, своего не упустят. Лешка это сразу заметил, как появился. То один норовит ее ущипнуть, то другой глазами намеки прозрачные посылает, а она всем в ответ улыбается. Тут надо самому Лешке решительность проявить, с тем и приехал.

Еще по пути Хотиненко честно признался Палычу, что девчонка у него в Соцгороде имеется, и хорошо бы не сразу назад, а задержаться, ежели возможно. Мастеру такая перспектива не особо по душе пришлась. Он, понятное дело, домой хотел, к жене и деткам, и на Лешкину просьбу отреагировал неопределенным «поглядим».

К счастью для Хотиненко, Вигулис, с кем Палыч был уполномочен от электросетей подписывать бумаги, уехал в Потехино, в райком, а оттуда вернулся не сразу, да еще привез с собой инструктора крайкома. Зам Вигулиса Александров вроде и мог за него все, что требовалось Палычу, подписать, но тянул время. Видать, лишней ответственности не хотел. А кто ее хочет? Тем более сейчас, когда в газетах пишут, что очередных вредителей разоблачили. Нужно ухо востро держать, тут осторожность в подписании бумаг, тем паче финансовых, ой как требуется.

Из-за этих обстоятельств Лешка и без всяких уговоров Палыча провел в Соцгороде больше чем полдня. Он ходил за Павлиной по пятам, готов был помогать ей в любой работе, даже лук резать. Поля от помощи не отказывалась, но желанным вниманием не удостаивала. Более того, намекала:

– Шел бы на котлован к ребятам. Они с утра воду отводят. А ты тут без дела шляешься. Не совестно?

– Так что я, просто так приехал? Не на гулянку чай, – оправдывался Хотиненко. – Вот дождется Палыч начальства, бумаги нужные подпишет, чтоб наряды закрыть. А дальше продукты на телегу и назад, в путь-дорожку. Только нам пшенка осточертела, чего бы другого пожрать.

– Сходишь к завхозу – муку на бригаду получишь, – тон Павлины смягчился. – Хорошая мука, пшеничная, белая-белая! Вот нам бы такую, в Высокое.

– Высокое – это деревня твоя?

– Не деревня, а село, – уточнила Поля.

– А колхоз у вас имеется? Ну, в Высоком.

– Ты чё, умом тронулся? – не выдержала Павлина. – Я ж сколько раз рассказывала, все слышали. Имеется, «Рассвет» называется. Только он небогатый пока, скотины маловато, птицы тоже, да и земля там у нас более тяжелая, глины поболе тутошнего будет.

Поля сделала паузу, помешала варево в котле и продолжила:

– Меня наш председатель, Антип Иванович Овечкин, никак не хотел отпускать. Только через райком комсомола сюда и вырвалась. У нас семья большая, я почти всю зарплату домой отсылаю, без нее тяжело там моим. Я ведь старшая, а батя… батя выпивать стал сильно. Он и раньше от самогона да от бражки не отказывался. А сейчас совсем уж… Руки дрожат, а ведь он столяр, к нему, бывало, со всего Высокого приходили… Ты уж прости меня, что душу наизнанку выворачиваю, сама не знаю, как так получилось. Иди, Леша, ребятам на котловане помоги, а я одна управлюсь.

– Мне Палыч наказал тут его ждать, – Лешка произнес первую пришедшую на ум причину остаться, хотя ничего подобного мастер ему не говорил. – А что, председатель колхоза – родственник твой?

– Да нет, – улыбнулась Павлина, – у нас там почитай полсела Овечкиных.

Поля, помешивая ложкой в котле, осторожно спросила:

– Леша, а ты что ж, совсем один? Никого из своих не помнишь? Ты их искал хоть?

– А как искать? – вздохнул Хотиненко. – От детства у меня не память, а одеяло дырявое. Помню поезд какой-то, вагон, шинели кругом, а вот с кем еду, куда еду – убей, не помню. И еще избу… Но я ее не помню, а просто… не знаю, как сказать тебе… Я не помню, но почему-то знаю, что мы в ней жили. Изба как в тумане: ни лиц не вижу, ни печи, ни стола, ничего не вижу, а вот знаю, наша она, изба эта… Непонятно я говорю?

– Ты сильный, Леша. Вообще все ребята тут хорошие, со стержнем. Знаешь, я не смогла бы как ты… Чтоб никого на свете. Сбежала бы… сама не знаю куда…

– Так знаешь, Поля, сколько раз я когти рвал из приютов разных! И из трудкола собирался. Думал, месяцок подхарчусь и на вокзал снова. А то и вовсе на юг рвану, где дыни с арбузами. Но остались мы с Мотькой в трудколе, заведующий у нас был мужик стоящий, да и воспитатели тоже, хотя эти разные. Вот мы и осели там.

– Так ты с Мотей с самого начала в трудколонии вместе?

– Еще раньше, на вокзале скорешились. А в трудкол нас из распределителя поместили. Облава на вокзале была. Хотели мы винта дать, но не получилось…

– Вот и хорошо, что не получилось! – прервала Лешку Павлина.

– И я так думаю. Не будь трудкола, прямая нам с Матюхой дорожка в тюрьму.

– Смешной он, Мотька, – улыбнулась Павлина. – В музее на ту девушку с картины глядел будто на живую.

– Он и сегодня в музей рванул. Добился своего, Коля Егоров отпустил до вечера.

– В музей? Да ты что! Пешком? – поразилась Поля. – От вашей трассы до Потехино еще дальше, чем отсюда. Или туда тоже кто-то по делу поехал?

– Пешком рванул. Конечно, по большаку подводы ездят, может, кто и подбросит.

Алексей заметил в Полиных глазах огонек восхищения и начал терзать себя: а он смог бы вот так, как Мотька?

Павлина вздохнула и заговорила о своем:

– А я вот никак в Высокое съездить не могу. Соскучилась очень. Вроде и недалеко, не в Сибири, чай, а пешочком не дотопаешь. За один день никак не обернешься. Очень хочется дома побывать, я ведь первый раз в жизни уехала. Раньше куда только? В школу в соседнее село, там восьмилетка была, она и сейчас есть. Еще с мамой на базар в район, одежду продавали, а то голодно очень было.

У Поли по щеке побежали слезинки. Лешке захотелось обнять девушку, прижать к груди, погладить по голове, как ребенка. Фигурка у Павлины была не то что крупная, но, можно сказать, заметная, а сейчас она показалась Лешке крохотным беззащитным цыпленочком. Но пока Хотиненко, обычно не страдавший нерешительностью, медлил, момент был упущен. Поля встряхнула головой, с видимым усилием улыбнулась и принялась убеждать саму себя:

– Ничего, выдюжим! Вот завод построим, да не один наш, а много. Столько шин на нем сделают! По всей стране автобусы пустят, даже в наше Высокое будут ходить. Большие такие, красивые, окна чистые, сядешь на мягкое сиденье и едешь, по сторонам любуешься. Вот какая жизнь настанет! И у нас в селе тоже…

Алексей подошел к девушке и легонько приобнял за талию. Павлина не одернула его, но, похоже, просто не заметила, пребывая в мире светлых мечтаний о будущем.

– А знаешь, Поль, вот завод построим и давай вместе рванем на другую стройку, еще завод будем строить.

– Так мои мама с батей и мал мала наши тут, недалеко. Куда ж я от них поеду? – талия Павлины ловким движением выскользнула из Лешкиных рук.

– Ну, тогда тут останемся, будем на шинном работать, – не унимался Алексей.

Поля, не отвечая, перевела разговор на другую тему:

– А интересно у Моти получается: 1 мая родился!

– Да не родился он 1 мая, – с досадой на девушку бросил Лешка. – Ему в трудколе днюху придумали. У нас таких несколько пацанов было. Вот Гаврила Петрович, заведующий наш, и решил по праздникам распределить. Кому в метрику днюху записали на 12 марта, кому на 18-е, а Мотьке и еще двоим, так им на Первомай.

– Надо же, – покачала головой Поля, – а я и не знала. Даже вообразить тяжело. Как это, когда человек не ведает, когда родился?

– У него не только днюха, фамилия тоже придуманная. И отчество. Только имя свое. Помнил он, что Мотькой кличут. Только ты, Поля, – спохватился Хотиненко, – не трепись особо. Мотька, он вроде и не скрывает это, но говорить не любит. Так что я тебе только.