– Что-нибудь придумаем. Но что – не знаю. Знаю одно: ни я, ни Мернель ни в какой коровник не пойдем.

Направившись на север, он быстро доехал до дальнего конца озера. У него был небольшой рулончик денег, деревенских денег, долларовых бумажек, засаленных, измятых, прошедших через десятки рук механиков, батраков, лесорубов. Имелось у него и достаточное количество талонов на бензин, чтобы куда-нибудь доехать. Похоже, никто за ним не гнался, и он не опасался, что когда-нибудь его станут искать. Та стена построена на совесть, думал он, устоит. Если лисы не сделают подкоп. И если никто туда не пойдет. А кому, черт побери, нужно туда ходить? Никому.

На осеннем холоде дороги затвердели и были почти свободны – лишь время от времени встречалось несколько машин. Отличная погода для охоты. Лесовоз, выехавший из чащи, оставил на асфальте рельефную двойную дугу грязи от глубоких протекторов на повороте – видимо, увяз где-то на лесной дороге в мягкой почве. У него было сорок семь долларов, достаточно, чтобы куда-нибудь добраться. Если машина выдержит. Его «Шевроле»-фургон 1936 года находился во вполне хорошем состоянии, если не считать сломанной спинки сиденья, которую приходилось подпирать сзади деревянной крестовиной. Обогреватель испускал струйку воздуха не теплее дыхания летучей мыши, но стеклообогреватель работал исправно. Аккумулятор, правда, был старый, и завести его холодным утром становилось не легче, чем выдоить портвейн из заднего левого соска коровы. Зато протекторы на покрышках еще не стерлись. Колеса он берег. Если машина сломается, он найдет работу. Зайдет на первую попавшуюся ферму и наймется. Что его беспокоило, так это талоны на бензин. У него их хватало на двадцать галлонов – только чтобы пересечь штат Нью-Йорк. И это ему нужно было сделать – кровь из носу.

Он не думал о том, куда едет, – лишь бы подальше. Ему казалось, что направление выбирать не обязательно – нужно просто удаляться от фермы. Идея состояла не в том, что он может направиться куда захочет, а в том, что ему нужно куда-нибудь приехать, куда – не важно. В его голове никогда даже искоркой не вспыхивало желание изучать пауков или камни, работу часовых механизмов или трепет бумажных рулонов, выходящих из-под черных типографских прессов, нанесение на карту высоких арктических широт или пение тенором. Ферма давала ему ответы на все вопросы, впрочем, у него и вопросов-то никогда не возникало.

Запад – таково общее направление. Именно там, как считала Билли, что-то было. Не другая ферма. Она мечтала о каком-нибудь сумасшедшем месте, о работе, связанной с войной, о том, чтобы зарабатывать хорошие деньги где-нибудь на фабрике, если удастся найти такую, на которой ногти не будут ломаться, о том, чтобы скопить немного для начала, ходить куда-нибудь по воскресеньям, делать прически – завитые локоны, разделенные прямым пробором и закрепленные на затылке двумя красными заколками с искусственными бриллиантами. Она хотела петь и неплохо пела, когда выдавался случай. Ходила в «Клуб-52», набитый парнями с базы. Классная, элегантная, как Анита О’Дей[9], она стояла перед микрофоном, держась за него одной рукой, с красным шифоновым шарфом, ниспадающим с плеча, и голос ее лился из конца в конец зала, как вода, перекатывающаяся через камни, – чистый, но немного насмешливый.

Предполагалось, что он найдет там работу. Деньги, по ее словам, хорошие – от доллара в час и выше. На авиационных заводах ребята зарабатывали по пятьдесят, шестьдесят долларов в неделю. Вот они и поедут на запад, но будут придерживаться границы. Она называла города – Саут-Бенд, Детройт, Гэри, Чикаго – вот это места! Чего бы ни хотелось Билли, он старался выкинуть из головы все, что случилось на самом деле. Бензин будет проблемой.

Дорога тянулась вдоль озера параллельно железнодорожному полотну. Вот еще одна возможность – поехать на поезде. Он никогда еще этого не делал, но многие ездили. Даб, например – даже тупица Даб, когда у него срывало крышу, болтался повсюду в товарных вагонах – садился и ехал куда глаза глядят. Возвращался в полном раздрае, вонючий, притаскивал старый мешок, набитый всякой дрянью, волосы от грязи стояли у него дыбом.

«Подарки! Я привез тебе подарок, ма», – говорил он, бывало, вытаскивая какое-нибудь барахло. Один раз приволок тридцать форм для выпечки, к краям которых прилипли остатки яблок, запеченных в вишневом сиропе. Как-то – пять маленьких тюков хлопка высотой дюймов в шесть, с бирками, на которых было написано: «Подарок из Нового Орлеана, хлопковой столицы мира». А однажды – половину дорожного рекламного щита «Бурма шейв»[10] – на ней было только слово «Бурма» – и пытался им втемяшить, что эта вещь прямиком из Бирмы[11]. Еще однажды притаранил пятьдесят фунтов красной глины откуда-то с юга, он и сам не знал, откуда именно.

«Там все вокруг такое, кругом красная грязь. Красная, как кровь. Дороги красные, ветер дует красный, основания домов красные, сады, фермы – все красное. А вот картохи и репы – такого же цвета, как у нас. Никак понять не могу: везде же существует красная картошка, а в краях, где земля красная, ее нет». Он высыпал красную землю на одну из Джуэловых клумб, где мог время от времени смотреть на нее и предаваться воспоминаниям о месте, откуда ее привез.

В темноте позади свет то загорался, то гас, постепенно увеличиваясь в зеркале заднего вида. Лоял услышал свисток, как он думал, где-то у себя за спиной, у переезда, но когда он вывернул из-за плавного поворота к мосту, поезд оказался прямо перед ним, гоня перед собой сигнальный свет по рельсам, которые, содрогаясь, лязгали в нескольких футах от него.

Однако самым худшим был тот случай, когда Даб вернулся с содранной до костей спиной, лицом, покрытым струпьями, похожими на черные островки, и ампутированной левой рукой, от которой остался только обрубок, напоминавший тюлений плавник. Минк и Джуэл, застывшие, в лучшей своей одежде поехали тогда за ним, это был первый раз, когда Минк покидал пределы штата. Даб называл свою культю «мой плавник», старался шутить, но явно был не в себе и подавлен. «Могло быть и хуже», – сказал он, с каким-то безумным выражением лица подмигнув Лоялу. С тех пор он уезжал только один раз, не дальше Провиденса в Род-Айленде, и только автостопом, зайцем на товарняках больше не ездил никогда. В Род-Айленде, говорил он, есть что-то вроде школы, где учат разным трюкам – как управляться без половины частей тела. Там могут человека починить с помощью искусственных кистей, рук и ног, сделанных из разных ремней и алюминия. А еще делают из новой пластмассы пальцы, которые работают так хорошо, что однорукий может играть, как человек-оркестр. Однако вернулся он оттуда таким же, как был, и даже не захотел ничего объяснить. Оказалось, это подразделение Администрации по делам ветеранов, предназначенное для военнослужащих, фермерам же оставалось обходиться своими силами. В любом случае требовалось доказать, как далеко ты продвинулся в той или иной области, до того как стал калекой. А ведь многие покалечились еще в детстве. Взять хоть Минка, вилы проткнули ему бедро, когда мальчишке было всего пять лет, потом две автомобильные аварии, потом он перевернулся на тракторе, потом племенная свиноматка повалила его и наполовину откусила ухо, но вот он тут как тут, хромает, но силен и надежен в работе, как трелевочная цепь. Крепкий орешек. Старый сукин сын.

Углубившись в штат Нью-Йорк на много миль, Лоял съехал на поле, отгороженное от дороги шеренгой деревьев виргинской черемухи. Вот и сломанная спинка сиденья придется кстати, подумал он, вынимая подпорку и откидывая спинку назад – водительское кресло превратилось в узкую кровать. Но когда он скрючился, чтобы лечь, грудь снова стеснило, словно в горло ему забили тупой кол, он стал задыхаться и просидел остаток ночи, уставившись на звезды.