– Торнадо! Небо снизошло ко мне! – проорал индеец. «Хобот» вращался, как повисшая веревка, и приближался к ним из необозримой дали.

Заходящая луна, белая как снег, светила Лоялу прямо в глаза. Над ним нависала длиннющая вилка для поджаривания хлеба на костре. Он услышал крики улетающих на север гусей, подумал, что он на ферме, что его придавило рухнувшей каменной стеной, и протянул руку, чтобы попросить Билли помочь ему.

Когда рассвело, появились люди. Они подняли его и, уложив на одеяло, перенесли на матрас, расстеленный в кузове пикапа. Кто-то положил ему на грудь бумажный пакет. По дороге в больницу встречный ветер холодил его босые ноги, он попробовал пошевелить правой рукой и почувствовал боль. Спустя некоторое время до него дошло, что какая-то мясистая мокрая масса зажата у него в левой руке. Что-то твердое и гладкое, как тупой коровий рог. Но у него не было сил поднести предмет к глазам. Деревья мелькали над ним, как сполохи огня, свистулька-окарина выпала из его ладони.

– Странные вещи творит порой торнадо, – сказал врач. Он стоял, склонившись над Лоялом. Его плотно облегавшие голову волосы напоминали усеченный конус, а уши – сложенные лодочкой ладони. Уродливый сукин сын, хотя карие глаза под коровьими ресницами добрые. – Вы слыхали, как солому впечатало в ствол моховника[27] на шесть дюймов и как дома́ сдвинуло с места на два фута, притом что в них ни одна чашка не разбилась? В вашем случае, похоже, вихрь унес машину и аккуратненько стянул с вас туфли и носки. Вам еще повезло, что вас не было в машине. Вероятно, мы никогда не узнаем, что именно вас поранило, но, если можно так выразиться, вам снесло часть скальпа.

Индейца и след простыл.

Лоял едет по дорогам, тени серебристых тополей колышутся на ветру, как шелковые ленточки; бледные кони бродят по полю, как носимые ветром листья; в окне виднеется женщина, надевающая фартук через голову, из выреза для шеи появляется сетка для волос, фартук линяло-голубой, ноги в растоптанных туфлях, без носков, фиолетовые от укусов москитов; мужчина во дворе прибивает к столбу табличку «Крольчатина»; доска, перекинутая через Картофельный ручей; сарай с прогнувшейся крышей, дверь закрыта на массивную цепь; белые кресты, ветряные мельницы, силосные ямы, свиньи, серебристые тополя на ветру, листья, струящиеся по обочине вслед за машиной. Забор. Еще забор. Много миль заборов из колючей проволоки. Три девушки на опушке леса с охапками красных триллиумов в руках, из-под которых свисают вырванные из земли корневые луковицы. Вывеска: «Террариум Сигурда. БОЛЕЕ 100 ЖИВЫХ ЗМЕЙ, ЯЩЕРИЦА-ЯДОЗУБ ДЛИНОЙ 7 фт., АНАКОНДА, ВОДЯНОЙ ЩИТОМОРДНИК, ПЛЕТЕВИДНЫЙ ПОЛОЗ, СОСНОВАЯ ЗМЕЯ, КРЫСИНАЯ ЗМЕЯ» – и сам старик Сигурд, в длинной-длинной робе и кожаном пальто, с сосновой змеей, обвившейся вокруг шеи, стоит рядом, зазывает, заманивает, сыплет обещаниями. Бостонский папоротник на подоконнике. Диван на веранде. На диване – газета. Человек, спящий под трактором, в полосатой тени. Почтовое отделение. «Купите домой деревенский зерновой хлеб». Бархатистый дуб, бахромчатый пекан, кария косматая, черный орех, черный клен, кентуккское кофейное дерево, высокорослая ежевика, клиновидная слива, каштан, мох, лисий виноград, ползучий можжевельник, белая сосна, погребальный холм в форме птицы, белый кедр, ели, пихты, тамариски, луговые тетерева. Семенной клевер. Корова, лежащая среди океана травы, как черный корабль викингов в море; покрытый белой скатертью стол под яблоней, за столом – мужчина без рубашки, с лицом цвета красного дерева и дряблой белой грудью.

В закусочной – крашеные деревянные столы, перед каждым посадочным местом – бумажная салфетка, на салфетке – пустой стакан для воды, вилка, слева от нее – ложка и нож. Простое меню придавлено солонкой и перечницей. Облака в форме языка муравьеда, ястребиного хвоста, катышек от ластика на бумаге, кучек свернувшейся блевотины. Луч фонаря в темноте. Мокрые валуны вдоль берега озера.

Мернель почти добралась до черничного болота, до его первых кустов, вдохнула кисловатый запах этого места, который солнце вытягивало из кожистых листьев, голубых стрекоз и ее собственных следов в грязи, когда услышала зовущий ее голос Джуэл, доносившийся слишком слабо, чтобы разобрать слова, было похоже на что-то вроде «со-оло, со-оло», протяжное и скорбное.

– Что? – крикнула она и прислушалась. Ответом ей было лишь едва слышное глухое долгое «соо-лоо». Это не походило на ее имя. Если выкрикивать издали ее имя, слышится что-то вроде «не ве-ерь». Она вошла в заросли черничных кустов и сорвала несколько ягод. Они были еще фиолетовыми и кислыми. Прищурившись, она посмотрела на небо, вспомнив тускло-медный цвет, которым оно окрасилось во время затмения в прошлом месяце, и солнце оставалось видимым, хотя совершенно белым. Мернель была разочарована, она надеялась увидеть черное небо с огненной короной, прожигающей дыру во тьме, наступившей посреди утра. Но ничего подобного ей увидеть не довелось. Скорбный клич донесся снова, она сорвала пригоршню ягод вместе с листьями, сунула в рот, жевала всю дорогу обратно к дому, пока взбиралась на холм, и выплюнула уже у самого забора.

Джуэл стояла во дворе, под пенсильванской черемухой, и, приложив ладони ко рту ковшиком, звала, звала… Когда Мернель появилась в поле ее зрения, Джуэл замахала ей рукой: быстрее, быстрее.

– Война кончилась, президент Рузвельт сказал по радио, и ребенок потерялся. Ронни Ниппл только что приходил за помощью. Они просят нас помочь искать малыша. Это сын его сестры Дорис. А Минк с Дабом договариваются с Клончем насчет продажи еще нескольких коров. Убила б себя за то, что не умею водить машину. Вот она стоит, а мы должны пройти мимо и топать пешком. Дорис приехала на неделю, сегодня всего первый день – и вот тебе, пожалуйста. Видимо, они так уткнулись в радиоприемник, слушая про то, что японцы капитулировали и люди, спятив от радости, танцуют и вопят на улицах, что забыли о мальчике, он только ковылять научился, крошка Ролло – помнишь, они как-то приносили его к нам прошлым летом, он тогда еще не умел ходить – никто даже не заметил, как он вышел. Ронни, конечно, ругает всех на чем свет стоит, орет на сестру: «Ты почему за ним не смотрела?!» Они с ней никогда не ладили. В общем, я ему сказала, что мы отправимся на поиски, как только я тебя вытащу из черничных кустов, а он пообещал подобрать нас по дороге, если увидит, возвращаясь от Дэвиса. У Дэвиса есть телефон.

– Ура! Больше не нужно будет собирать жир, жестяные банки и относить в церковь старую одежду. А что, если стручки чечевицы тоже больше не понадобятся?

– Скорее всего. И карточки на бензин, говорят, очень скоро отменят.

– Когда ты меня звала, было совсем не похоже на мое имя. Что-то другое слышалось.

– Да я кричала: «Ролло, Ролло!» Думала, если он забрался далеко, то мог оказаться где-нибудь в тех кустах. Но, похоже, там его нет.

– Ма, от их дома досюда – две мили. – Видимо, события этого дня поглотили все остальное. Может, мальчик должен был потеряться, чтобы закончилась война?

Они шли пешком под августовским полуденным солнцем. Несколькими днями раньше городской трактор заново посы́пал дорогу гравием, и камешки больно впивались в ступни через тонкие подошвы туфель. В отдалении слышались громкие крики, завывание сирен, автомобильные гудки, колокола, с ферм у подножия гор – выстрелы в воздух, которые напоминали звук досок, падающих с высоты на штабель.

– Еще по радио сказали, что скоро в магазинах появятся швейные машинки, ведра и ножницы. Не могу дождаться. Надоело резать ножницами со сломанным лезвием, под ними все скручивается. – Пчелы жужжали в золотарнике, росшем вдоль заборов. Быстро перебирая и громко топая ногами, волоча за собой свою веревку, их догнал пес. – Вот паршивец, – сказала Джуэл, – я думала, что хорошо его привязала. – Над пыльными кустами золотарника витало ощущение, что уже слишком поздно. Монотонный скрежет цикад прошивал расстилавшееся поле. Травинки торчали, как копья.