– Обрадуюсь. – Ее улыбка была искренней, но немного вялой. – Я давно к этому готовилась.

– Всерьез готовилась? К подгузникам, ночному кормлению, ободранным коленкам, растяжкам на коже?

– Когда нужно, ко всему привыкаешь. Мэтт, я понимаю. Но я действительно представляла, как стану матерью, часто представляла.

– А с Джимом уже обсуждала?

– Даже не намекала. Не хочу говорить, пока не будет точно известно. – Ее глаза под тонкими бровями посмотрели на Мэтта с беспокойством. – Ты ведь ему не скажешь?

– Не скажу, если сама не попросишь. Врачебная тайна.

– Даже между врачами?

– Это как воровская честь.

Лиллиан снова улыбнулась. Улыбка мелькнула и угасла.

– Вы ведь постоянно обедаете вместе.

Джим работал в клинике гистологом. Они с Мэттом познакомились еще на подготовительных медицинских курсах и регулярно обедали в китайском кафе на Гроув-стрит, в двух кварталах от клиники.

– Возможно, мне будет слегка неловко. Но анализ делается быстро. Совсем скоро мы все узнаем наверняка. – Он сделал вид, что записывает. – Лиллиан, ты в курсе, что у женщин твоего возраста порой случаются осложнения…

– Знаю. Я все знаю. Но есть же способы заранее это понять.

Мэтт почувствовал ее нервозность и попытался успокоить:

– Если решишь рожать, будем держать все под контролем. Не думаю, что возникнут проблемы. – Он держал в уме еще кое-что, но пока не собирался выкладывать это Лиллиан.

– Хорошо, – ответила она.

Но снова нахмурилась. Она не была уверена и выглядела далеко не радостно. Мэтт не знал, выяснять ли причины недовольства или оставить все как есть.

– Что тебя беспокоит? – спросил Мэтт, отложив ручку.

– Ну… три вещи. – Лиллиан убрала платок в сумочку. – Одну мы уже упоминали – мой возраст. Я волнуюсь. Во-вторых, конечно, Джим. Как он отреагирует? Боюсь, для него это станет… как бы сказать, знаком, что молодость прошла? Не знаю, захочет ли он брать на себя такую ответственность.

– Может, и не захочет, – сказал Мэтт. – Но я сильно удивлюсь, если он не сживется с этим. Джим – парень эпатажный, но каждый день исправно приходит на работу, выполняет ее добросовестно и никогда не опаздывает. Что это, если не ответственность?

Лиллиан кивнула и, кажется, обрела некую уверенность.

– А что третье? – спросил Мэтт.

– Что-что?

– Ты сказала, тебя беспокоят три вещи. Возраст, Джим… что еще?

– Разве не понятно? – Она посмотрела на него через стол. – Иногда я открываю окно по вечерам… и смотрю на эту штуковину в небе. Мне страшно. А теперь еще эти глыбы, или здания, или что там они разбросали по городам? Я видела их по телевизору. Мэтт, это ерунда какая-то. Как называется эта фигура? Октаэдр? Я не произносила этого слова после школы. Октаэдр размером с океанский лайнер посреди Центрального парка. Как ни включишь телевизор, только это и показывают. Но никто не знает, зачем это все. Без конца обсуждают, но высказывают лишь досужие домыслы. Естественно, я переживаю. Что будет дальше? Может, я вовсе не беременна, а лишь выдаю желаемое за действительное? Или это нервное. – Она поправила сумочку на коленях и просверлила Мэтта взглядом. – Мэтт, ты же отец. Ты должен понимать, что я имею в виду.

Конечно, он понимал. Те же сомнения отражались в поведении Бет Портер с ее зависимостью от плеера, были они и у его собственной дочери Рэйчел, которая после уроков постоянно смотрела новости, подтянув колени к лицу.

Успокоив Лиллиан Бикс, он отправил ее домой и прибрался в кабинете, пока Энн принимала своего последнего пациента. Потом он раскрыл жалюзи, впуская внутрь солнечный свет. Яркий длинный луч упал на плиточный пол, погладил дубовые шкафы. Мэтт окинул взглядом город.

С седьмого этажа Маршалл-билдинг Бьюкенен казался длинным плоским пятном, врезавшимся в синеву океана. Уже не такой маленький, как пятнадцать лет назад, когда Мэтт только открыл клинику, но по-прежнему весьма тихий грузовой порт. Многое изменилось с тех пор. Пятнадцать лет назад Мэтт только окончил ординатуру. Рэйчел была совсем маленькой, Селеста была жива, а в Бьюкенене проживало на несколько тысяч человек меньше.

Время, жестокое сучье отродье, все изменило. Три месяца назад Мэтту стукнуло сорок, его дочь изучала буклеты колледжей, Селеста уже десять лет лежала в могиле на кладбище Бруксайд… а вокруг Земли уже год с лишним кружил космический корабль цвета бетона.

Мэтт уже не в первый раз понял, как сильно он ненавидит этот объект, зависший в ночи дамокловым мечом.

Он всем сердцем любил этот город. Казалось, так было всегда, с самого рождения. Мэтт находил это забавным. Многие люди не привязаны к месту: могут припарковаться у «Мотеля-6» и чувствовать себя там как дома. Некоторые, включая нескольких друзей Мэтта, с детства терпеть не могли Бьюкенен с его провинциальностью. Но для Мэтта Бьюкенен был его отражением, он не мог жить без города, как без сердца или печени.

В детстве он был одиночкой и порой сторонился других детей. Он выведал все тайны гавани, главной улицы и реки Литл-Данкан задолго до того, как приобрел первого близкого друга. Он впитал глубоко в себя этот город, его ухабистые дороги, пихты, туманные зимы и полуобвалившиеся фасады домов времен золотой лихорадки в центре.

Здесь была похоронена его жена. Селесту погребли на кладбище Бруксайд, в двух шагах от устья Литл-Данкана, у часовни, где по воскресеньям в полдень всегда раздавался колокольный перезвон. Его родители тоже лежали рядом.

Мэтт не сомневался, что и его когда-нибудь похоронят здесь… но в последнее время это убеждение пошатнулось.

На прошлой неделе он относил цветы на могилу Селесты и сразу за кладбищенскими воротами вдруг испытал мрачную уверенность в том, что ветра судьбы унесут его куда-то далеко, где он и встретит свой конец.

Мэтт, как Лиллиан Бикс, как все остальные, пал жертвой предчувствий.

Уродливый белый корабль-призрак показывался в небе каждую ясную ночь. Неудивительно, что Лиллиан боялась. Кто, черт побери, не боялся? Но Мэтт Уилер не собирался падать духом. Делай что должен и не сдавайся. Так и надо поступать.

Он услышал, как Энни провожает последнего пациента, и собрался выйти в коридор, чтобы озвучить приглашение, но тут зазвонил телефон. Неурочный звонок Джима Бикса еще больше усилил тревогу Мэтта.

– Надо поговорить, – сказал Джим.

Мэтт сразу же подумал, что дело в визите Лиллиан.

– Что случилось? – спросил он осторожно.

– Не телефонный разговор. Заглянешь в больницу после работы?

Значит, дело не в Лиллиан. Джим говорил чересчур взволнованно. Не так, как человек, только что узнавший о грядущем отцовстве. Голос его звучал намного мрачнее.

Мэтт взглянул на часы:

– У Рэйчел сегодня мало уроков, и она обещала приготовить ужин. Может, встретимся завтра за обедом?

– Лучше сегодня. – Джим взял паузу. – Я работаю сверхурочно, но готов заскочить по дороге домой. Ты не против?

– Насколько поздно?

– Скажем, в одиннадцать? В полдвенадцатого?

– Это важно?

– Да.

Никаких «наверное» или «вроде бы». Четкое «да». По коже Мэтта пробежали мурашки.

– Давай, – согласился он. – Буду ждать.

– Хорошо, – ответил Джим и сразу повесил трубку.

Мэтт поймал Энни в дверях.

Когда он сообщил о пятничной вечеринке, та улыбнулась и пообещала прийти. Фирменная улыбка Энни Гейтс. Она поблагодарила Мэтта, тронула за руку. Он проводил ее до стоянки.

«Господи, – подумал Мэтт, – наши чувства то просыпаются, то затихают, но сейчас определенно не спят».

Эта мысль приятно удивила его.

Перед тем как сесть в свою «хонду», Энни приобняла Мэтта. Прикосновение оказало целительное воздействие. Плохо быть одному, когда в мире происходят непредвиденные события.

В декабре 1843-го исследователь Джон Фримонт наносил на карту территории, позднее ставшие штатом Орегон, и как-то раз, спасаясь от ужасной снежной бури высоко в Каскадных горах, всего за день спустился к озеру, окруженному мягкой зеленой травой, – короче говоря, попал из зимы в лето. Гряду, от которой Фримонт пустился в путь, он назвал Зимней, а озеро, где его группа разбила лагерь, – Летним.