«Мы же станем леммингами», – подумал Киндл. Никакого уединения.

Один младший городской советник. Один муниципальный секретарь. Один продавец автосалона «Бьюик» на шоссе № 5.

Мэтт Уилер.

Глава 9. Много обителей[12]

Проснувшись, Мэтт сразу заметил, что температура прошла. Голова была ясной, взгляд – зорким, вчерашнюю сонливость как рукой сняло. Но что-то было не так.

Он повернулся и протянул руку, ожидая нащупать Энни, но обнаружил только одеяло.

Как и все, прошедшей ночью он видел сон. Сон казался ощутимым, реальным… был реальным, как подсказывал Мэтту внутренний голос. Но Мэтт решил, что он не мог быть реальным, и, вооружившись этой решимостью, подавил все остальные мысли, противоречивые и спутанные. Сон, повторял он про себя, – это всего лишь сон.

В доме пахло жареным беконом и маслянистыми тостами. Мэтт оделся по-выходному, в «ливайсы» и кофту, и направился на кухню. Мозаичную напольную плитку пересекала солнечная черта. Окно было распахнуто, утренний ветер легонько трепал занавески.

Энни и Рэйчел готовили вместе. Мэтт задержался на пороге, пока они его не заметили. Склонив головы друг к дружке, они хихикали над какой-то шуткой. На Рэйчел были шорты и старая футболка цвета хаки. Энни так и не сняла ночную рубашку. Они разбивали яйца в синюю пластмассовую миску.

Первой Мэтта заметила Энни. Ее улыбка не померкла, но неуверенно дрогнула.

– Завтрак на подходе, – сказала она. – Для сонь. Джим и Лиллиан уже ушли. Решили поесть в «Макдоналдсе». Просили передать «спасибо» за вечеринку.

– Какая там вечеринка, – ответил Мэтт.

– Вино, друзья. Вполне себе вечеринка. – Энни махнула в сторону стола. – Мэтт, садись. Помощь нам не нужна, только мешать будешь.

Он наблюдал за тем, как она хозяйничает на кухне, растрепанная, но прекрасная в своей ночной рубашке. Любовью они прошлым вечером не занимались – чертов тайваньский грипп. С прошлого раза прошло уже много, чересчур много времени. Мэтт припоминал, что как минимум пять раз собирался сделать Энни предложение, но все время пасовал, не то из-за остаточного чувства вины, не то из боязни нарушить статус-кво, что покончило бы с их шатким романом.

«Надо было сделать предложение, – подумал он. – Тогда такие утра случались бы чаще. И спали бы мы вместе чаще».

Рэйчел подавала омлет с удивительной веселостью. В последнее время она почти не улыбалась. В детстве ее улыбка была широкой и заразительной. Селеста брала ее с собой за покупками и всякий раз слышала комплименты от встречных: «Какая довольная малышка!» Она была довольным младенцем, довольным ребенком, довольной маленькой девочкой. Смерть Селесты стерла эту улыбку, и Мэтт удивился тому, как бурно он отреагировал на ее возвращение. Сколько лет Рэйчел так не улыбалась? Не бравурной улыбкой, не улыбкой вежливости, а своей фирменной широченной улыбкой?

Эта мысль была одновременно сентиментальной и опасной, и Мэтт отбросил ее, уставившись на лакированный стол.

Рэйчел села есть с ним, а Энни отказалась.

– Не хочешь есть? – спросил Мэтт.

– Уже поела. Пойду переоденусь. Наслаждайтесь.

Она ушла, но прежде Мэтт заметил, как они с Рэйчел переглянулись. Будто сигнализировали о чем-то друг дружке.

Он посмотрел на часы и заметил, что дата перескочила на день вперед. Как так вышло? Во сне ему показалось, что спит он непривычно долго, но то во сне. Мэтт постарался сосредоточиться. Его на миг обуял страх, что окружающий мир вот-вот исчезнет, стены реальности рухнут и за ними окажется… пустота.

– Включить радио? – спросила Рэйчел.

«Господи, не надо», – подумал Мэтт.

– Нет… спасибо. – Сам не зная почему, он боялся услышать то, что могли сообщить по радио.

– Извини, пап, – смутилась Рэйчел.

– Ничего.

Она подцепила вилкой омлет. В комнате вдруг повисла неловкая тишина, и улыбка Рэйчел померкла.

– Пап, – сказала она, – со мной все хорошо. Честно.

– Я и не сомневаюсь.

– Ты за меня переживаешь. Но все хорошо. Правда. Пап? – Она внимательно посмотрела на него. – Папа, ты видел сон?

Вопрос едва не прибил его к полу. Он отчаянно боролся с детским желанием зажмуриться и заткнуть уши.

– Нет, милая, – отведя взгляд, произнес он сквозь стыд. Его язык едва ворочался. – Мне ничего не снилось.

Он отвез Энни домой по прибрежному шоссе.

Бьюкенен снова выглядел тихим, но это была привычная субботняя тишина, а не безмолвие прошлого дня, тревожное и непонятное. Люди прохлаждались на улице, стригли лужайки, пололи грядки, ходили по магазинам. Мэтт порадовался этой пригородной умиротворенности.

Над склоном горы стояла голубоватая дымка. Ветер приносил через окно насыщенные запахи сосновой смолы и нагретого солнцем асфальта. Дорога плавно изгибалась. Мэтт миновал торговый порт, где на приколе стоял ржавый траулер, и направил машину через деловой квартал, огибая пригорок, – к дому, где жила Энни.

Ему было непонятно, почему она решила поселиться в этом захолустье, в старом многоквартирном доме, без лифта, со стенами не толще картона. Сама Энни не объясняла. Энни много чего не объясняла. Например, куда она исчезала каждую вторую субботу месяца и почему не меняла свою симпатичную, но давно устаревшую мебель.

Она пригласила Мэтта подняться, и он согласился. Несмотря на очевидную бедность убранства, квартира вполне соотносилась с обликом и характером Энни: спальня, большая гостиная с видом на залив, редкие предметы мебели, чистый паркет, старая пятнистая кошка Бьюла, дремавшая на пятне солнечного света. Квартира, минималистичная, как японское хокку: важна каждая деталь.

Энни насыпала кофе в кофеварку. Бьюлу успела покормить соседка, и кошка пропускала доносившийся с кухни шум мимо ушей. Машина забулькала.

– Мэтт, нам нужно поговорить, – сказала Энни.

«Нам нужно поговорить» было политкорректным синонимом грядущего эмоционального всплеска, и Мэтту это не понравилось. Он встал у окна, глядя на спокойный синий океан. О чем говорить? Почему нельзя просто помолчать?

– Мэтт? – окликнула Энни. – Ты видел сон этой ночью?

Он едва не возненавидел ее за этот вопрос.

– Рэйчел спрашивала то же самое, – сказал он.

– О. И что ты ей ответил?

– Что не видел.

– Вряд ли она поверила.

– Она ничего не сказала.

– Я тебе не верю.

– Энни, к чему это? – Мэтт крайне неохотно отвлекся от созерцания озаренного солнцем моря.

– Я видела сон, – сказала Энни. – Рэйчел тоже видела. Думаю, все живущие на Земле люди видели его. И ты тоже.

Мэтту захотелось метнуться к двери. Его бросило в пот, он напрягся, не в силах противиться вердикту, который вынес сам. «Отрицание, – заявил его внутренний студент-зазнайка. – Ты отрицаешь то, с чем не хочешь иметь дела».

Он сел за лакированный сосновый стол и закрыл глаза. Бьюла потерлась о его ногу. Мэтт посадил кошку на колени, и та заурчала.

– Ладно, – сухо сказал он. – Расскажи, что тебе снилось.

Энни заявила, что это не сон. Это явление, вызванное микроорганизмами – или машинами, – о которых предупреждал Джим Бикс.

(«Нет, Мэтт, не спрашивай, откуда я это знаю. Просто знаю. Дай мне закончить».)

Энни сказала, что микробы – не организмы и не механизмы: или комбинация того и другого, или что-то неведомое. Они могут размножаться и в некотором смысле разумны. Их выпустили в атмосферу триллионами; ветер разнес их по всем уголкам Земли, и к концу июля они поселились в организме каждого человека. На прошлой неделе они приступили к размножению; аномальные результаты анализов крови были следствием их роста и активности.

Они должны были служить голосом Артефакта. Точнее, голосом Странников.

Энни сказала «Странники» – так они называли сами себя. Как и созданные ими микробы, они не были органическими существами, но, в отличие от своих творений, когда-то являлись ими и не путешествовали за пределы родной планеты. Эти создания, напоминавшие ходячие губки, строили города в богатых метаном впадинах спутника юпитероподобной планеты, вращавшейся вокруг непостижимо далекой звезды.