Каролина не хотела наказывать Шарлотту. Она просто стремилась убрать источник соблазна.

– Я всего лишь пытаюсь защитить тебя.

– Защитить? – с горечью повторила Шарлотта, отшвырнув журнал в сторону. – Я не нуждаюсь в защите.

Каролина понимала, что не следует давить на дочь. Если сейчас отступить, не сказав больше ни слова, ее гнев покипит-покипит и затихнет, так и не вылившись в пререкания. Она повернулась, собираясь покинуть комнату Шарлотты, и заметила в углу ее сапожки. На подошвах запеклась глина с примесью сена. Значит, она уже ходила на конюшни, чтобы напоследок еще раз увидеться с Дунканом Брайером.

Шли месяцы, но ничего не менялось. Консуэло уехала с будущим мужем в Европу, и, если не считать нескольких ужинов в компании Эмили и Джеймса Ван Аленов, Альва фактически ни с кем не общалась. Она чувствовала себя всеми покинутой. И, поскольку из ее знакомых больше не осталось никого, к кому она могла бы обратиться, Альва с удивлением осознала, что ее тянет к единственному человеку, который ее понимает, – к Джеремайе Вандербильту. За последнее время они стали добрыми друзьями. Он наведывался к ней в дом, она ходила к нему. Он жил в скромном особняке со столь же скромной обстановкой.

– Для Вандербильта ты совершенно не умеешь тратить деньги, – заметила Альва, когда впервые по его приглашению пришла к нему домой.

Смеясь, он взял сигарету.

– Ты обратил внимание, – сказала она, – что буквально все дома Вандербильтов внутри выглядят одинаково? Во всех преобладает ужасный мшисто-зеленый цвет.

– Знаешь, как говорят: наличие денег не обязательно подразумевает наличие вкуса. – Джеремайя опять рассмеялся.

– В этом ты абсолютно прав.

Он чиркнул спичкой, пламя осветило его лицо, и она различила в нем намек на безумие и искру гениальности. Джеремайя обладал непревзойденно тонким умом и потрясающим умением выбрать нужный момент. Тем не менее, за его язвительностью и сарказмом скрывалась невероятно глубокая, чуткая душа. Он знал, когда и как ее рассмешить, а когда сочувственно промолчать. Именно так он и повел себя, когда стало известно, что Альва не приглашена на свадьбу Эмили, когда миссис Астор утерла ей нос в «Тиффани», когда она оставила у миссис Астор свою третью визитную карточку.

Чем больше времени они проводили вместе, тем больше она восхищалась его уникальностью. Он был незаурядный человек, мыслил по-своему и не обращал внимания на то, что о нем думают.

Альве вспомнилось, как она познакомилась с его компаньоном, Джорджем Терри. Маленький, коренастый, он, когда их представили друг другу, снял с красивого лица большие очки в круглой оправе, словно для того, чтобы получше ее рассмотреть.

– Значит, вы и есть Альва, – сказал он, обнимая ее. – Насколько я понимаю, вы – добрый друг Джеремайе. А ему нужен такой добрый друг, как вы.

Альва была тронута его словами. До той минуты она не сознавала, как, должно быть, тяжело жить на свете таким людям, как Джеремайя.

– А я ни капельки не стыжусь, – заявил он ей однажды, ни с того ни с сего. Они шли по Седьмой авеню. Джеремайя любил прогуливаться. Говорил, что физическая активность помогает ему собраться с мыслями, предупреждает припадки, как он выражался. – Джордж – мой лучший друг. Самый любимый человек на планете.

– А я думала, это я твой самый любимый человек на планете, – поддразнивающим тоном заметила Альва.

– После тебя, конечно. – Он взял ее под руку. – Будь у нас хоть немного благоразумия, мы с Джорджем переехали бы в Париж.

– Почему же не переедете? Я буду вас навещать.

– Для этого нужны деньги, – ответил Джеремайя. – Казалось бы, отец должен обрадоваться, если я вдруг – бах – и исчез. Ничего подобного. Он урезал мое содержание. В очередной раз. Так что уехать я не могу. Буду сидеть здесь. По крайней мере, пока у меня не появится возможность изменить положение к лучшему. – Сейчас Джеремайю преследовали неудачи. – Командор… – рассмеялся он, качая головой. – Господи, как можно величать себя Командором? Смешно. Чокнутый старик. Но не обманывайся на его счет. Будь с ним всегда настороже. Он расчетлив. И жесток. Однажды – представляешь? – сунул мою руку под пресс? – Он показал ей обезображенную ладонь.

Альва рассматривала покалеченные пальцы Джеремайи. Ей давно не давал покоя вопрос, что случилось с его рукой.

– И это еще цветочки в сравнении с тем, как обращался со мной Билли. Он любил гоняться за мной с гаечным ключом. Хватал за воротник и давай таскать туда-сюда. Хороша братская любовь, а? – рассмеялся Джеремайя.

Альва подумала про своих сестер. Бывало, она гонялась за Джулией и Дженни по дому с щеткой для волос или с чем-нибудь еще, что попадалось под руку. Армида была старше, крупнее, с ней она не смела драться. Свои разногласия они обычно выясняли путем словесных перепалок.

– Порой мне с трудом верится, что у нас в жилах течет одна и та же кровь, – говорил теперь Джеремайя. – Я смотрю на жизнь совсем не так, как Вандербильт.

– И слава богу.

– Хочешь совет? Будь осторожна. Не теряй бдительности. Вандербильты – безжалостный народ. Оглянуться не успеешь, как они залезут тебе под кожу. Извратят твой разум, если им позволить. Только дай слабину, и они внушат тебе, что ты сошла с ума.

Альва решила последовать совету Консуэло и с энной попытки получила согласие на встречу с Огюстом Бельмоном, импресарио Музыкальной академии.

В день назначенной встречи шел дождь, нудный беспросветный дождь со снегом, грозящий обернуться снегопадом, поскольку температура воздуха была близка к нулевой. Академия находилась на стыке восточной части Четырнадцатой 14-й улицы и Ирвинг-плейс, в одном из «карманов» Манхэттена, который некогда был средоточием нью-йоркского света. С тех пор многое изменилось. Альва миновала вывеску вульгарного водевильного театра Тони Пастора[12], располагавшегося в полуподвальном помещении здания «Таммани-Холла»[13], которое соседствовало рядом с оперным театром. Тротуар был запружен народом, и ей приходилось лавировать между стайками протестующих – мужчин и женщин с плакатами «Работу безработным». «Мы будем бороться до победного конца», «Работа или бунт». Многие надписи расплывались под дождем. До какого же отчаяния нужно дойти, подумала Альва, чтобы стоять на углу улицы под проливным дождем, как эти люди?

Перед входом в театр она стряхнула с зонта капли дождя и вошла в фойе, где ее уже ждала молодая женщина с острым подбородком. Она держалась подчеркнуто учтиво и церемонно, провожая Альву в находившийся рядом с фойе кабинет, темный и гулкий, как пещера.

– Господин Бельмон будет с минуты на минуту, миссис Вандербильт. – Она чуть ли не поклонилась, закрывая за собой дверь.

Альва заняла один из стульев напротив письменного стола, повесив зонт на подлокотник. На полу тотчас же образовалась лужица, и она пожалела, что не оставила зонт в фойе. Она немного сдвинула стул, чтобы скрыть лужу, но на полу стала скапливаться другая.

Направляясь к театру в экипаже, Альва вспомнила слова Тесси Ульрикс о том, что мистер Бельмон – еврей, единственный еврей, получивший доступ в светское общество, насколько ей было известно. Альва нервничала накануне этой встречи, но, когда Огюст Бельмон вошел, она мгновенно успокоилась, подумав, что волновалась зря. Щуплый, чисто выбритый мужчина с тронутыми сединой изысканно подстриженными висками, Бельмон был сама любезность: извинился за то, что заставил ее ждать, даже предложил чаю с печеньем.

– Итак, чем я могу вам служить, миссис Вандербильт? – улыбнулся он, маленькими глоточками отпивая чай. Очки сползли ему на нос.

– Во-первых, позвольте поблагодарить вас за то, что нашли «окошко» для встречи со мной в вашем плотном расписании, – отвечала Альва с сильным южным акцентом, будто только что прибыла с самого дальнего уголка одного из южных штатов.