Спустя двадцать минут ужин был готов, и все перешли в столовую, рассевшись за столом из красного дерева с бронзовой отделкой. Два лакея принесли огромные сервировочные тарелки, а также супницы и дымящиеся блюда из окуня, мяса каплуна и барашка. Комната наполнилась смешанными пикантными ароматами. У Альвы пропал аппетит, потому как темой застольной беседы избрали – подумать только! – пикник миссис Астор. Она отдала бы что угодно, лишь бы сейчас быть там, а не здесь.

– Говорят, они пригласили симфонический оркестр Академии из Нью-Йорка, – сообщила мать Вилли.

– Интересно, во сколько им это обойдется? – хмыкнул Корнелиус, запихивая край салфетки за ворот сорочки.

– К слову об Академии, – сказала Элис, – если повезет, мы забронируем ложу на предстоящий сезон. По возвращении в Нью-Йорк я надеюсь договориться о встрече с импресарио.

Стол разразился одобрительными возгласами. Музыкальной академией назывался оперный театр в Нью-Йорке – источник существования никербокеров. Альва промолчала. Она знала, что последние три сезона Элис отказывали во встрече. Почему она решила, что в этом году что-то должно измениться? Выражение лица Джеремайи подтверждало ее мысли.

Альва внимательно наблюдала за своими новыми родственниками. Люди, собравшиеся за столом, обладали несметным богатством. Еще более огромным, чем у семейства Асторов. Состояние Командора оценивалось в миллионы долларов. После его кончины оно будет разделено между его тринадцатью детьми и их отпрысками. Самый большой кусок пирога, естественно, достанется старшему сыну, Билли.

Командору, сидевшему справа от Альвы, было семьдесят восемь лет; ум и зрение его начинали подводить. Она аж взвизгнула, когда он, по ошибке приняв ее платье за салфетку, нагнулся, чтобы промокнуть об него рот. В лицах остальных отразился ужас. Но они ужаснулись еще больше, когда Командор прополоскал пальцы в чаше с водой, а затем поднес ее ко рту и выпил.

Снова оглядев стол, Альва четко осознала, с чем она столкнулась. Да, Вандербильты были баснословно богаты, но ни за какие деньги не купить то, что у них начисто отсутствовало: воспитанность. Билли вилкой для устриц ел салат; у Джеремайи в бороде застряли хлебные крошки; Корнелиус держал локти на столе; Командор жевал с открытым ртом.

Каждое новое поколение Вандербильтов обладало чуть более изысканными манерами и утонченным вкусом, но до светского общества они еще не доросли. Честно говоря, ее новые родственники были грубоваты даже для Альвы. Ей стало ясно, как божий день, что именно она должна взять на себя задачу заставить светское общество признать Вандербильтов.

Только через мой труп. Эти слова очень скоро аукнулись Уильяму Бэкхаусу Астору-младшему. На следующий день после пикника, проходя мимо зимнего сада, Каролина увидела, что ее мужу нанес визит весьма необычный гость – широкоплечий джентльмен угодливой наружности, стоявший в подобострастной позе. Хейд представил его Джорджем Пендерграссом, секундантом генерала Ван Алена.

– Секундант Ван Алена? – рассмеялся Уильям, взглянув на Каролину. Та из любопытства задержалась в зимнем саду, опустившись в плетеное кресло рядом с мужем. Ветер, врывавшийся в открытые окна, колыхал шторы.

Пендерграсс церемонно вручил Уильяму запечатанный конверт.

– Генерал просил, чтобы я доставил это письмо вам лично в руки.

Наступило молчание. Слышался только внезапно усилившийся шум воды, журчавшей в мраморном фонтане со статуей Аполлона в самом центре зимнего сада.

– Очень хорошо, – наконец произнес Уильям. – Письмо вы доставили. А теперь с вашего позволения я займусь своими делами. У меня нет времени на эту чепуху. – Он жестом показал гостю на дверь.

– Я получил указания дождаться, пока вы прочтете письмо генерала. – Пендерграсс, сцепив за спиной руки, даже не сдвинулся с места, словно врос в пол.

– Вот еще! – отмахнулся Уильям. – Я не намерен исполнять чужие указания. Особенно те, что поступили от Ван Алена. Тем более в собственном доме.

– Что ж, сэр. – Пендерграсс забрал конверт у Уильяма. – Мне было велено прочитать вам письмо в том случае, если вы сами откажетесь это сделать. – Он распечатал конверт, прокашлялся и начал:

– Довольно! – заорал Уильям. Пендерграсс от неожиданности отступил на полшага.

Дуэль? Каролина покачала головой. Бред какой-то.

– Я больше не желаю слышать ни слова. – Уильям взглянул на Пендерграсса и добавил: – Передайте генералу Ван Алену, что он такой же напыщенный болван, как и его сын. – Он выхватил у Пендерграсса письмо, скомкал его и снова запихнул в руку посланца генерала. – Вот ему мое извинение. Что он будет с ним делать, меня не касается. Хотя, если ему нужен совет, готов подсказать, куда это можно засунуть.

Каролина слушала, как муж поливает оскорблениями Ван Алена-старшего, и, когда его крепкие выражения стали чрезмерно цветистыми, извинилась и покинула зимний сад, сомневаясь, что кто-либо заметил ее уход. Под его неистовую брань она поднялась по лестнице, чтобы заглянуть к Эмили, не выходившей из комнаты после пикника.

На ее стук ответа не последовало. Он взялась за ручку двери. К ее удивлению, та оказалась не заперта. Войдя в комнату дочери, Каролина увидела, что Эмили лежит на боку спиной к двери. Девушка даже не шевельнулась, и Каролина подумала, что дочь спит. Но потом Эмили, вытягивая голову, перевернулась на спину.

– После пикника Джеймс вообще не дает о себе знать. Все кончено. Я его потеряла. Потеряла навсегда.

– Тс-с-с-с. – Каролина села на край кровати дочери, обеими ладонями разглаживая покрывало. В ушах все еще звенел ультиматум генерала Ван Алена. Она никак не могла выбросить его из головы.

– Такое чувство, будто во мне что-то умерло, – произнесла Эмили. – Так больно. Порой даже не продохнуть.

– Всегда особенно больно, когда первый раз разбивают сердце, – сказала Каролина. – Но вот увидишь, – Эмили снова повернулась на бок, – твое сердце заживет, станет крепче, чем прежде. Поверь мне. Сердце – прочный орган. Чем чаще его разбивают, тем выносливее оно становится.

– Я не могу это обсуждать сейчас. Прошу, оставь меня.

Но Каролина не представляла, как можно что-то оставить. Это было не в ее натуре. От природы человек деятельный, организатор – тот, кто приглаживает перышки, решает проблемы, – в глазах родных детей она обладала волшебной силой. Но в кои-то веки Каролина растерялась. В сложившейся ситуации, как ни поступи, исход будет неблагоприятный.

Никто не учит, как быть матерью, думала она, поднимаясь с кровати. Можно научить всему остальному – как сервировать стол, танцевать котильон и говорить по-французски, но уроков по воспитанию детей никто не дает. Несмотря на полный штат нянек и гувернанток, Каролина, в отличие от своей матери, детьми всегда занималась сама. Собственноручно купала и переодевала их, сама читала им на ночь сказки. Училась быть матерью путем проб и ошибок, и Эмили, будучи ее первым ребенком, настрадалась от этого больше всех. Каролина опасалась, что в отношении Ван Алена она совершает еще одну ошибку.

Она побрела в свою спальню. Спиной прислонившись к двери, оглядела комнату. Эта комната, большая и просторная, служила ей и кабинетом. В углу стоял письменный стол, сделанный для нее в Париже Альфредом Эммануэлем Луи Бердли. Она давно никому не писала и сейчас подумала, что сочинение письма отвлечет ее от тягостных мыслей. Положив перед собой лист желтоватой веленевой бумаги, на котором сверху было выгравировано ее имя, Каролина начала писать письмо кузине Матильде Браунинг, которая спрашивала у нее совета по поводу первого выхода в свет ее дочери. Оценивая написанное, она ощущала едкий запах, который исходил из хрустальной чернильницы, что стояла на подносе с ножками. Своим почерком она была недовольна. «Д» в слове «Дорогая» по высоте не соответствовала «К» в слове «Кузина» и «М» – в слове «Матильда». Каролина разорвала письмо и принялась писать новое, но на середине бросила и тоже его разорвала.[10]