В конце концов выбора не остается – я беру себя в руки и выхожу в коридор. Уже подойдя к лестнице, я понимаю, что придется попотеть. Меня захлестывает мимолетный, но сильный порыв разрыдаться, и я прижимаю самодельную маску к лицу так крепко, что немеет нос.
С Томасом Хранители обошлись неласково. Когда я видела его в последний раз, он стоял у кухонной стойки возле телефона. Теперь же он разбросан по кускам от стойки до моего кабинета, а вдоль коридора валяются его конечности. На ватных ногах я спускаюсь вниз, останавливаюсь на последней ступеньке и смотрю на кисть руки, которая лежит совсем рядом ладонью вверх.
Затем я иду на кухню, и очень зря. Нижняя челюсть Томаса застряла под холодильником, а остальная голова – на ножке стола. При виде того, что Хранители оставили от туловища, я хватаюсь за свой собственный испещренный шрамами живот. Затем мир вокруг подергивается чернотой, и я приваливаюсь к перилам.
– Со мной все нормально, нормально, нормально. – Кажется, это мой голос, но он не похож на мой.
Мне и прежде доводилось прибирать трупы в Элизиуме, но так ужасно все выглядит впервые, и жара тело Томаса тоже не пощадила. Я даже не знаю, с чего начать. В совок человеческую руку не заметешь. Подумав об этом, я начинаю истерически хихикать, пока до меня не доходит, что другой руки недостает. И куска ноги, и приличной доли внутренностей. Нетвердой походкой я обхожу нижние комнаты, не желая делать очевидных выводов, но, когда снова добираюсь до лестницы, правду приходится признать.
Мэрилин и Хоган предпочитают держаться подальше от этой вони, вирн ест только насекомых. Бетти нужна кровь, а не плоть, и вчера она все равно покинула Элизиум. Оставшиеся два жильца, однако, хищные монстры, которые ненавидят людей. А значит, вчера, пока я спала, один из них полакомился останками Томаса. Наверняка это йети. На миг я почти вижу, как она стоит на четвереньках и вгрызается в растерзанную грудь мужчины. Я отступаю назад, трясу головой, чтобы отвратительная картина выветрилась из мыслей, и голой ногой наступаю прямо на левую кисть Томаса.
Она слегка продавливается подо мной, и я понимаю, что больше вынести не смогу. Я мчусь к выходу, распахиваю дверь и выбегаю на тротуар. Сдергиваю рубашку и полотенце с лица и жадно, до боли в груди, глотаю свежий воздух. Но успеваю вздохнуть лишь пару раз: пустой желудок выворачивает наизнанку, я вцепляюсь себе в колени, и меня снова рвет, хотя уже особо и нечем.
Фалькор и Смерг суетятся у меня за спиной, неодобрительно шипят и плюются, а потом один из них довольно похоже пародирует меня в приступе тошноты. Я устало показываю им обоим средний палец и сажусь на тротуар.
Недолго думая, Фалькор покидает свой пост. Он прижимается шершавой мордочкой к моей щеке и втягивает воздух так глубоко, что заодно вдыхает и прядь моих волос. Затем чихает и яростно трясет головой. Я плечом смахиваю со щеки липкие волосы и хмуро смотрю на Фалькора. Он скалится в ответ.
– Она вонять, да-да. Больше, чем обычно, вот уж точно.
Я едва не высказываю ему все, что о нем думаю, но тут на меня снисходит озарение.
– Вы же меня сильно любите, да?
– О, она для нас бесценна, – отвечает Фалькор, но ни капли любви в его голосе не слышно. – Она это знать, да-да, знать. Почему она задавать такой очевидный вопрос?
– Хранители оставили в доме кое-что, от чего мне больно, – говорю я ему. – Уберите это.
Фалькор переминается с лапы на лапу, размышляя.
– Она знать, что мы не ходим в дом!
– Не ходите, – соглашаюсь я. – Но ведь можете, правда? Разве вы не хотите мне помочь?
Фалькор склоняет голову набок и смотрит на своего собрата. Смерг молчит – его куда больше интересует беспрестанный зуд в левом плече, – но тут Фалькор вдруг отворачивается от меня и вразвалку бежит к дверям.
Отчасти я жду, что он вернется к себе на постамент, потому что знает, что Хранители никогда не оставили бы в доме ничего действительно опасного для меня. Но, задержавшись ненадолго на крыльце, Фалькор заходит в дом. Смерг спрыгивает со своего места и следует за ним.
Я стою во дворе пару минут, пока драконы не возвращаются. Немного порезвившись, они вдруг резко успокаиваются и располагаются на постаментах.
– Вы все убрали? – спрашиваю я, когда они усаживаются на места.
– Нам кажется, она нам лгать, – говорит Фалькор. – Но мы ей не лгать, нет-нет. Она наша навечно-вечно-вечно.
Можно было бы просто сказать «да», но и такой ответ сойдет. Меня захлестывает волна облегчения, такого сильного, что я обмякаю и, поддавшись порыву, ложусь на землю. Но лежу так лишь минуту, потому что у меня все-таки есть соседи и им наверняка станет любопытно, с чего это я разлеглась на пешеходной дорожке как ненормальная. По пути к двери я подбираю рубашку и полотенце, но снова соорудить себе маску не пытаюсь. С крыльца я чувствую лишь жар и запах серы. Моему желудку это тоже не на пользу, но еще недавно было куда хуже.
– Спасибо, – говорю я и закрываю за собой дверь.
От тела не осталось ничего. Только обугленные дыры в ковре гостиной и длинные подпалины на полу коридора. Стол разломан, потому что драконы сожгли две ножки, когда доставали голову Томаса. Я знаю, что уже скоро дом сам себя починит, но древесные духи лихорадочно трепещут в углу гостиной.
– Все целы? – спрашиваю я их. Они тревожно пляшут и жмутся друг к другу. – Ничего, все с вами будет хорошо.
Я иду наверх, бросаю полотенце и рубашку в сторону и беру с комода ключи: тот, что поменьше, – от велосипеда. Дверь Элизиума я за собой не запираю. Мой велосипед все там же, где я его оставила два дня назад, – прикован к калитке, ведущей на задний двор. Я обматываю цепь вокруг ручки и отправляюсь в центр. До «Сглаза» я добираюсь легко и быстро, и, пока до открытия еще полчаса, на парковке всего одна машина.
Мой ключ подходит к обеим дверям, но, когда Даллас приезжает на работу раньше меня, захожу я всегда через кухню. Он уже наводит там порядок, пританцовывая под музыку, которая льется из колонок сверху. Причем льется так громко, что нам с Далласом пришлось бы кричать во все горло, чтобы поздороваться, поэтому я просто ему машу. Даллас указывает на кассу, которую уже достал из сейфа. Я тащу кассу к стойке и начинаю все расставлять к работе. Когда Даллас разрешает, я переворачиваю табличку на двери стороной «ОТКРЫТО», и мы опрокидываем по шоту, начиная смену.
Через двадцать минут приходит первая парочка, а дальше посетители начинают течь мерным ручейком. В такое время чаще всего заказывают ранний ужин. Я ношу тарелки от окошка Далласа к столикам, доливаю газировку, время от времени взбалтываю коктейли.
Я часто поглядываю на часы, ожидая заката. Бетти должна сегодня выйти на работу, и Даллас не говорил, что она брала больничный. Это, впрочем, не значит, что она не придумает в последний момент какой-нибудь форс-мажор, но я так отчаялась, что не теряю надежды. Каждый раз, стоит двери открыться, я смотрю, кто пришел, и снова и снова испытываю разочарование.
В пять сорок пять я вижу на пороге незнакомца. Он стоит там почти минуту, медленно оглядывая все вокруг, и наконец замечает меня. Я пытаюсь выдержать его взгляд, но у меня заказывают выпивку, и надолго отвлекаться нельзя.
Как можно скорее я разбираюсь с заказом, обменяв стаканы на кредитку, и, проведя картой по терминалу, снова смотрю на незнакомца. Он стоит у дальнего края стойки. Владелец карты даже не замечает, что я пытаюсь вернуть кредитку ему, потому что и сам таращится на новопришедшего. Я ничуть не возражаю и даже радуюсь возможности тоже на него взглянуть.
Даже и не знаю, на что смотреть сначала – на красные, почти светящиеся глаза или на перевернутый белый кельтский крест, вытатуированный у мужчины на пол-лица. На самом деле это скорее даже юноша: с виду он молод, максимум лет двадцати, с растрепанными черными волосами до плеч. Одет он в белый костюм, который подчеркивает его оливковую кожу. На шее у юноши висит с полдюжины четок разных форм и цветов, и в его наряд это не слишком вписывается. Ощутив, как кредитку вырывают у меня из руки, я подскакиваю, но не нахожу в себе сил извиниться или улыбнуться ее владельцу. Я просто не могу отвести взгляд от странных красных глаз. По идее это должны быть контактные линзы, но мурашки, которые бегут у меня по коже, подсказывают, что нет.
