А потом разговор все-таки произошел, и она, совершенно справедливо, назвала его всеми именами в книге, включая некоторые, о которых он никогда не слышал, и выбежала вон.

И теперь его отец просил его вернуться.

– Сделай это для семьи. Сделай это для меня, – сказал Саймон, приблизившись и положив руки на плечи Риса. – Езжай в Глинн Бедд.

Ему было почти тридцать. Он управлял успешным бизнесом, который открыл своими силами, жил жизнью, которую любил, был чертовски взрослым и не нуждался в одобрении своего отца.

И все же Рис услышал свой голос:

– Хорошо. Я поеду.

– Я говорил тебе не ходить на Праздник Солнцестояния, говорил, что от них одни неприятности.

Не поднимая голову со стойки бара, Рис отсалютовал брату двумя пальцами.

Он услышал, как Ллевеллин фыркнул. «Да, определенно говорил».

– Ага, и я на свой страх и риск проигнорировал твой братский совет, спасибо, Уэллс, очень помог.

Он вернулся в паб после разговора с Саймоном, и на этот раз ему действительно удалось выпить пинту.

Что, вероятно, стало единственной причиной, по которой он все выложил Уэллсу как на духу. Не только о том, что отец отправил его в Грейвс-Глен, но и о событиях девятилетней давности.

О Вивьен и о тех способах, которыми он все испортил.

Рис поднял голову и увидел, что Ллевеллин подошел к кранам, наливая еще одну пинту, которая, как очень надеялся Рис, предназначалась ему. Явно намечался «Разговор на Две Пинты».

– Ты любил ее? – спросил Уэллс.

Рис изо всех сил старался не ерзать на барном стуле. Его семья обычно не занималась подобными вещами, не говорила о чувствах и тому подобном. Насколько Рис мог судить, у Уэллса даже не было чувств, и любые эмоции, которые мог испытывать Боуэн, были предназначены только для того, что таилось от них там, в горах.

– Мне было двадцать, – сказал он наконец, осушая бокал. – На дворе стояло лето, и она была прекрасна.

Прекрасна в высшей степени. И так чертовски мила. Ему показалось, что кто-то сильно ударил его в грудь, когда он впервые увидел ее на Празднике Солнцестояния, стоящую под сиреневым небом, с венком из цветов на голове как корона. Она улыбнулась ему, и это было…

Моментально. Необратимо.

Полная катастрофа.

– Я… чувствовал… – отозвался он теперь, вспоминая, – будто бы мог… испытывать любовь.

Яйца Святого Буги, это было тяжело.

Как люди могут все время об этом разговаривать?

Уэллс сложил руки на стойке бара, наклонившись вперед. У него были довольно строгие черты, доставшиеся в наследство от отца, и какое-то спокойное выражение лица, которое всегда немного беспокоило Риса, но глаза были такими же ясно-голубыми, как у младшего брата.

– Может быть, ты даже не увидишь ее, – предположил Уэллс. – На сколько ты туда приезжаешь? День, может, два? – Его ухмылка изогнулась серпом. – Это ведь максимальный срок, на который ты можешь задержаться на одном месте, верно?

Рис кивнул, не обращая внимания на выпад.

– Я собираюсь уехать завтра. День основателя – послезавтра. Приеду, заряжу линии, уберусь оттуда.

– Тогда все тип-топ, – сказал Уэллс, разводя руками, и Рис снова кивнул, хотя перед его глазами на мгновение снова встало заплаканное лицо Вивьен.

– Все тип-топ.

Стопка бумаг на столе Виви продолжала вопить.

На самом деле это был вой, что-то вроде пронзительного визга.

Нахмурившись, она отвернулась от своего компьютера и электронного письма, которое адресовала начальнику отдела, чтобы изучить лежащие на углу бумаги, издававшие высокий, похожий на вой звук.

Сузив глаза, Виви потянулась за эссе, перебирая их одно за другим, пока не нашла то, что искала. Визга этому письму, казалось, недостаточно, и напечатанные буквы выразительно сочились красным.

– Жулик, жулик, тыкв обжора, – пробормотала она, проверяя имя, напечатанное в верхнем углу.

Хейнсли Барнс.

Ах да, мистер Лакросс. Тогда ничего удивительного. Он пропустил несколько ее последних занятий, и, по-видимому, никто с прошлого потока не удосужился предупредить его, что мисс Джонс особенно хороша в выявлении пройдох.

Жизнь ведьмы полна неожиданных преимуществ.

Проведя рукой по бумаге, Виви сняла заклинание, наблюдая, как слова снова становятся черными, а пронзительный вой медленно затихает, затем пометила письмо красной наклейкой, прежде чем бросить в ящик.

– Святые угодники, что это был за звук?

Любимая коллега Виви по историческому факультету, Эзичи, стояла в дверях, сморщив нос, и, поскольку листок так и продолжал хныкать в столе Виви, ей пришлось осторожно ударить по ящику.

– Будильник на моем телефоне, – ответила она, когда звук резко оборвался. – Напоминание, что я должна уйти… э-э…

Она проверила время на своем компьютере.

Вот дерьмо.

– Тридцать минут назад.

Уже третий раз за неделю она опаздывала на семейный ужин, к которому так трепетно относилась тетя Элейн, но был разгар семестра.

Виви вскочила из-за стола, схватила со спинки стула свой жакет и сумочку – когда Эзи на нее указала.

– Девочка, не разочаровывай женщину, которая делает мои любимые соли для ванн, – сказала она, и Виви полезла в сумку за маленьким муслиновым мешочком.

– Кстати говоря, она просила передать тебе свою горячую благодарность за напоминание, которое ты мне сделала.

Эзи взяла у Виви мешочек с такой осторожностью, словно в нем были драгоценные камни, прижала к груди и глубоко вздохнула.

– Не обижайся, Виви, но твою тетю я люблю больше, чем тебя.

– Никаких обид, – откликнулась Виви. – Она волшебница.

В буквальном смысле, хотя Эзи об этом не знала. Закончив учебу в Пенхейвенском колледже, Виви приняла решение, что получит степень магистра истории. Обычная человеческая жизнь, в которой она будет учить обычных человеческих детей, непохожих на ведьм и колдунов, что посещали другие, более секретные занятия Пенхейвена.

И до настоящего дня она не сожалела о принятом решении, пусть и подозревала, что работала намного усерднее, обучая введению в мировую культуру, чем если бы преподавала изготовление свечей для ритуалов.

Взлетев по ступенькам, ведущим из подвала, в котором располагались кабинеты младших преподавателей исторического факультета, Виви попыталась одновременно натянуть жакет и написать Гвин.

«Буду позднр».

Не успела она открыть двери, на телефон пришло ответное сообщение.

«Я говорю с Вивийском, так что понимаю, что ты хотела написать, что опаздываешь. Не пиши СМС, садясь за руль. Или пиши СМС, добираясь пешком».

Ухмыльнувшись, Виви направилась во двор. Еще не стемнело, и октябрьские сумерки даже здесь, в горах, выдались довольно теплыми.

Пенхейвенский колледж устроился в долине изящным ансамблем зданий из красного кирпича в окружении изумрудной травы, величественных дубов и аккуратно подстриженных живых изгородей, и Виви любила его больше, чем человек должен любить свое рабочее место.

Но ей действительно нравилось здесь. Особенно теперь, когда в воздухе появился первый намек на осень, листья горели рыжим на фоне сиреневого неба. Осень была самым красивым временем года Пенхейвена.

Как и остальные жители Грейвс-Глен, Виви обратила внимание, что украшения для завтрашнего Дня основателя, начала большого праздника Хеллоуина в Грейвс-Глене, уже готовы. В витрине городского книжного магазина «Писаный вирд» горели электрические свечи, а на дверце «Кофейного котла» были приклеены пластиковые наклейки в виде тыкв. Конечно, магазин Элейн и Гвин, «Грешное дело», был украшен как следует, и Виви была почти уверена, что даже заметила висящую на двери перед офисом своего бухгалтера фигурку летучей мыши.