Так что Рис в кои-то веки оказался не самым большим семейным разочарованием – титул, который он с гордостью будет нести до тех пор, пока Боуэн не решит взяться за ум.

Однако он никогда не собирался быть любимчиком. Эта роль издавна закрепилась за Уэллсом, и Рис был счастлив уступить ему. Кроме того, было довольно забавно быть белой вороной. Окружающие воспринимали как данность его промахи и приятно удивлялись, если у него получалось не лажать.

Беспроигрышный вариант.

Сняв куртку, Рис подошел к вешалке у двери, прямо под старой рекламой сидра «Стронгбоу», и только тогда краем глаза заметил за стойкой бара мужчину, наблюдающего за ним.

А стоило Рису обернуться, он понял, что мужчина за стойкой – его старший брат Ллевеллин – был единственным человеком в пабе.

Ллевеллин был копией их отца тридцатилетней давности: то же суровое выражение лица, тот же римский нос – если честно, у всех братьев был такой нос, – те же тонкие губы. Только не такой мудак. Тем не менее он в той же мере был привязан к крохотной деревушке, жителям которой внушал страх, и к своему пабу, правда, забрести в последний мог только случайный турист – и, изредка, младший брат.

– Приветики, Уэллс, – сказал Рис, на что Уэллс только хмыкнул в ответ.

Как всегда.

– А бизнес-то, я погляжу, все процветает.

Рис неторопливо подошел к бару и взял горсть арахиса из стеклянной вазочки.

Уэллс метнул в него мрачный взгляд поверх полированного красного дерева барной стойки, и Рис ухмыльнулся, бросая орешек в рот.

– Давай же, – уговаривал он. – Признайся, что рад меня видеть.

– Не ожидал тебя увидеть, – сказал Уэллс. – Думал, на этот раз ты решил оставить нас навсегда.

– И отказаться от столь крепких братских уз? Ни за что.

Уэллс ответил ему скупой улыбкой.

– Отец сказал, что ты был в Новой Зеландии.

Кивнув, Рис взял очередную горсть арахиса.

– Еще пару дней назад. Мальчишник. Кучка английских парней, желающих в деталях воссоздать сюжет «Властелина колец».

Туристическая компания Риса, «Пенхоллоу Турс», выросла из небольшого бизнеса, управление которым осуществлялось одним человеком из лондонской квартиры Риса, в компанию из десяти человек, совершающих множество поездок по всему миру. Его клиенты обычно отзывались об организованных им турах как о лучших в своей жизни, наперебой рассказывая о том, что за все время у них не было ни дня плохой погоды, ни одного задержанного рейса, ни единого случая пищевого отравления.

Удивительно, сколь многого можно добиться, используя небольшие магические уловки.

– Что ж, я рад, что ты вернулся, – сказал Уэллс, возобновляя уборку. – Ведь теперь ты сможешь пойти поговорить с отцом и вывести его из этого настроения.

Он кивнул на окна, и Рис обернулся, чтобы в новом свете увидеть царящее на улице ненастье.

Вот черт.

Значит, он был прав. Это не обычная буря – такие имел обыкновение устраивать отец, и да, это означало, что Рис, несомненно, стал причиной его раздражения. Братья никогда не провоцировали отца на бурю.

Рис вызвал… двадцать? Две дюжины? Так много, что не сосчитать

Повернувшись к Уэллсу, Рис снова потянулся за арахисом, но его руку прихлопнули влажным полотенцем.

– Эй! – возмутился он, но Уэллс указал на дверь.

– Поднимись и поговори с ним, пока он не затопил главную дорогу, иначе не видать мне больше клиентов.

– А разве я не клиент?

– Ты заноза в моей заднице, вот ты кто, – ответил Уэллс, затем вздохнул, уперев руки в бедра. – Серьезно, Рис, просто поговори с ним, покончи с этим. Он скучал по тебе.

Рис фыркнул, вставая с барного стула.

– Я ценю это, Уэллс, но ты полон дерьма.

Час спустя Рис задавался вопросом, почему он, по крайней мере, не задержался в пабе достаточно долго, чтобы выпить пинту пива. А может, и все три.

Он решил прогуляться до дома пешком, а не ссориться с отцом еще из-за машины, мысленно похвалив себя за этот акт проявления роста и зрелости, но чем ближе он подходил, тем хуже становилась погода, которая давала о себе знать даже сквозь наложенное защитное заклинание.

На мгновение он подумал о том, чтобы бросить все, предстать перед отцом жалким и промокшим до нитки, но нет, такие вещи могли сработать только с отцом, у которого было сердце, а Рис был совершенно уверен, что Саймон Пенхоллоу родился без оного.

Или, может быть, удалил его однажды, опытным путем желая установить, каким мерзавцем может стать человеческое создание.

Ветер завывал с вершины холма, заставляя скрипеть и раскачиваться деревья, росшие вдоль дороги, и, честно говоря, Рис знал, что его отец был невероятно могущественным колдуном, но мог бы обойтись и без этого клише.

Таким же клише был и фамильный особняк Пенхоллоу, поместье Пенхейвен.

Рис иногда задавался вопросом, как его семье удавалось избегать убийств на протяжении тех пятисот лет, в течение которых им приходилось называть домом эту неуклюжую груду камней, собранную воедино с помощью магии. С таким же успехом они могли бы повесить таблички на переднем дворе: «Здесь водятся колдуны, вашу мать».

Дом не столько стоял на холме, сколько примостился на нем – в два этажа высотой, он раскинулся лабиринтом темных коридоров, низких потолков и мрачных закоулков. Одним из первых заклинаний, которым Рис научился сам, было базовое заклинание освещения, необходимое для того, чтобы хорошо видеть вещи, пытаясь каждое утро добраться до стола для завтрака.

Он также иногда задавался вопросом, могло бы это место быть другим, немного… светлее, если бы мать осталась жива. По словам Уэллса, она ненавидела этот дом так же сильно, как и Рис, и почти уговорила отца найти уголок поменьше, но современнее и уютнее.

Но она умерла всего через несколько месяцев после рождения Риса, и после этого все разговоры о переезде из этого чудовищного дома пресекались. Их домом был Пенхейвен.

Кошмарная, неудобная средневековая развалюха.

При первом приближении она всегда выглядела немного кривоватой, тяжелые деревянные двери провисали на петлях, и, поднявшись по ступенькам крыльца, Рис со вздохом сделал пасс рукой в воздухе перед собой.

Его ботинки и джинсы от «Хенли» замерцали и, расплываясь, преобразились в черную тройку с вышитым на кармане фамильным гербом. Отец предпочитал, чтобы в доме носили мантии, но даже нынешний костюм Риса уже был серьезной уступкой семейным традициям.

Он не стал утруждать себя стуком; отец узнал о его присутствии в ту же секунду, как он ступил на холм, возможно, даже когда он зашел в паб. Здесь повсюду были охранные заклинания, источник бесконечного разочарования для Риса и его братьев каждый раз, когда они хоть немного опаздывали к комендантскому часу.

Рис положил руку на дверь – и она распахнулась, зловеще застонав на петлях; ветер и дождь усилились, порывы оказались достаточно сильными, чтобы всего на секунду пробить брешь в заклинании Риса.

Ледяная вода хлестнула его по лицу, и теперь стекала по воротнику рубашки под мгновенно слипшимися волосами.

– Замечательно, – пробормотал он. – Чертовски замечательно.

А затем вошел внутрь.

Независимо от погоды снаружи, внутри Пенхейвена всегда царил полумрак.

Так больше нравилось отцу Риса. Тяжелые бархатные шторы закрывали большую часть окон, а те немногие, которые остались незакрытыми, были сделаны из толстого витражного стекла темных оттенков зеленого и красного. Искажая свет, проходивший через них, они создавали странные узоры на тяжелом каменном столе сразу за входной дверью.

Рис на мгновение задержался в прихожей, разглядывая массивную лестницу и висящий над ней портрет маслом, в натуральную величину изображающий Риса, двух его братьев и отца. Все они были в мантиях, торжественно смотрели на входную дверь, и всякий раз при виде портрета Рис вспоминал, как позировал для него в двенадцать лет, как ненавидел вынужденное состояние неподвижности, душное и неудобное облачение, каким нелепым казался отказ отца просто сфотографировать их вместе, чтобы художник мог создать портрет со снимка.